Да, если офицер останется здесь, выход один: сбить рядового, открыть огонь по офицеру — и уходить… не к дороге, а в лес. Вслед за цепью карателей.
Чуть приподняв голову, Громов увидел, что на ближайшей поляне тускло блеснула каска. А ведь оттуда немцы могут заметить его. Осторожно, стараясь не выдать себя даже шорохом, Андрей подполз к той зубчатой части склона, по которой он взобрался сюда и по которой, конечно же, будет взбираться немец-наблюдатель.
— Ну что, Штиммерман, готов?
— Так точно, господин капитан! Катушку проверил, связь есть.
«И службу знает», — безо всякой злобы подумал Громов. Хорошо знающий службу солдат вызывал в нем как в офицере уважение даже в том случае, когда это был солдат армии противника.
— Пошевеливайтесь, рядовой, пошевеливайтесь! Что вы взбираетесь на эту горку, словно старый козел на вишню?! Придется устроить всем вам такой урок скалолазания, чтобы у вас и на затылках мозоли повыскакивали! Я — в машине. Жду сообщений!
«Неужели ушел?! Кажется, да… Тогда другое дело. Уже легче…»
Скалолазом немец действительно оказался неважным. Сидя у выступа и приготовив кинжал, Громов мучительно долго выслушивал его кряхтение и бормотание, ощущая, как с каждой минутой волнение его нарастает, как взмокает от предательского пота рубашка на спине и на груди. Мысленно он уже несколько раз отрепетировал захват этого немца, но тот явно боялся высоты. Он все пыхтел, ворчал, проклинал капитана и Курта, который, как понял Андрей, подал идею взобраться на эту гору, и Громова так и подмывало выглянуть и спросить: «Эй, приятель, тебе помочь?» Возможно, оцепенения гитлеровца вполне хватило бы, чтобы смять его. Но все же это было слишком рискованно. Достаточно вскрика этого альпиниста, чтобы оказаться в окружении.
«Что ты разнервничался? — грубовато одернул себя лейтенант. — Там, в доте, ты уже отволновался и отбоялся за всю войну. К тому же тебя уже похоронили. А мертвецу бояться смерти — только сатану смешить…»
Осторожно выглянув, он увидел на последнем выступе не спину немца, а лишь полевой телефонный аппарат, а под ним катушку. Лезет все-таки! Страх перед капитаном сильнее, чем перед «Эверестом» — это понятно. И знакомо. Еще по курсантской роте.
Сначала показались его дрожащие от напряжения руки. Немец вцепился пальцами за выступ и на какое-то время замер, чтобы передохнуть. Потом снова бормотание, шуршание каменистого склона под непослушными ногами… И лишь когда он налег грудью на край площадки, с ужасом увидел прямо перед собой, на уровне глаз, кинжал.
— Быстро наверх! — как можно спокойнее скомандовал Громов. — И ни звука.
Все еще лежа грудью на краю замшелой площадки, немец очумело смотрел на лезвие кинжала и не шевелился. Поняв, что в любую секунду он может опомниться и крикнуть или рухнуть вниз, лейтенант схватил его левой рукой за ремень, и, выпустив кинжал, ребром ладони правой руки изо всей силы врубился в затылок чуть ниже скулы.
Громов уже заканчивал переодеваться в вермахтовскую форму, как вдруг услышал позади себя какое-то движение. Немец, которого он посчитал мертвым, пришел в себя и медленно тянулся к автомату. Лейтенант успел подхватить его на какую-то секунду раньше и, упав на немца, ударил стволом автомата ему в горло, придавил к камню…
Еще не завершив переодевания, Громов подключил проводки к телефонному аппарату и сразу же услышал зуммер.
— Алло, алло! — послышалось в трубке. — Почему не отвечаешь?
— Только что подключил, — едва слышно пробормотал Громов по-немецки. — Подожди пять минут, я сейчас…
«Теперь еще по крайней мере пять минут телефонист будет сдерживать любопытство офицера тем, что у наблюдателя что-то неладное с аппаратом. А потом сюда пришлют солдата выяснить, что произошло. Но ему нужно будет взобраться наверх, чтобы убедиться, что наблюдатель не спит…», — вычислял отведенное ему время Громов, подхватывая автомат немца и спускаясь вниз. Автомат, с которым он пришел сюда, — уже загрязненный, с пятнами ржавчины — лейтенант спрятал в песке под скалой (когда-нибудь он еще мог пригодиться) и, придерживая одной рукой шмайсер, другой — катушку, побежал по опушке леса параллельно дороге, стараясь как можно дальше отойти от того места, где стояла машина капитана.
Полицаи, маявшиеся у шоссейного моста, с удивлением наблюдали за немцем, тянувшим из леса телефонный кабель. Один из них предположил, что, очевидно, немцы хотят подсоединить кабель к проходящей рядом воздушной линии, но другой тотчас же возразил, что немец вовсе не телефонист. Очевидно, вермахтовцы минируют подходы к лесу и хотят где-то за дорогой, в балке, посадить своего минера с адской машиной.
Наверное, полицаи так, безучастно, и наблюдали бы за немцем, но вдруг, у самой дороги, он поманил одного из них пальцем. Тот подбежал. Немец ткнул ему в руки катушку и, показывая на овраг под небольшим мостиком, по которому едва пробивался заиленный ручеек, приказал: «Бистро! Шнель! Пошел!»
Полицай умоляюще посмотрел на оставшегося на мосту старшего полицая, но тот лишь растерянно развел руками: ничего, мол, не поделаешь, немец есть немец.
— Да, попробуй не подчинись, — согласился с ним полицай, поглядывая то на болото, то на свои до блеска начищенные немецкие сапоги. — Тут же и пристрелит.
— Вас?! — рявкнул почти двухметрового роста немец-связист, на котором форма еле сходилась, да и автомат он держал в руке, как детскую игрушку.
— Да иду, иду! Что разваскался, хрен твоему деду?!
Сам немец обошел мост по дороге, а спустившись по ту сторону его, вовсе не спешил отбирать катушку — наоборот, начал подталкивать полицая.
— Туда, туда, русише полицай! Шнель!
— Да он что, до села меня заставит тащить?! — крикнул полицай, оглядываясь на своих. — Ты же старший, Охримюк! Скажи ему!
— А ты ему сам скажи! — придурковато рассмеялся Охримюк. — Дотяни вон до леска! Там и катушка кончится!
— Да, леська, леська… Туда… — подтвердил и тем самым успокоил полицая немец. — Там ест этот… пост, наблюдатель.
— Какой пост? Какой наблюдатель? — снова начал возмущаться полицай, когда на опушке леса немец не остановился, а продолжал поторапливать: «Шнель, шнель!…»
— А теперь стой, — неожиданно приказал Громов по-русски, как только, размотав почти всю катушку, полицай уперся в густую стену кустарника, подковой схватывающего подножие холма. И сразу же сорвал с его плеча винтовку.
— Ты чего? — не понял полицай, не сразу отреагировав на то, что немец вдруг заговорил на чистом русском.
— Пришли. Будем знакомиться. Беркут я. Слышал, наверное?
— Ты?! Беркут?! Так ты?…
— Я спрашиваю: имя такое — Беркут — слышал? — незло и негромко спросил Громов, толкая его, уже обезоруженного, к ближайшему дереву.
— Ах ты ж гад! — вскипел полицай, худощавый парень лет двадцати восьми со смуглым, почти по-девичьи смазливым лицом. Громов только сейчас присмотрелся к нему. — Как же ты, паскуда, снова ушел от них?! Ведь они этот лес вдоль и поперек прошли-прочесали!
— Тебя не было, — жестко улыбнулся Беркут. — Был бы ты, я бы, конечно, попался. Смерть примешь по-солдатски или, как паршивый полицай… у ног валяясь?…
— Да когда ж тебя, гада, уже пришьют? Сколько ж ты крови людской выпустил?!
— Вражеской, пан полицай-предатель, вражеской. Так будет точнее. Но, видно, мало выпустил, если вас еще вон сколько! Непонятно даже, откуда столько набралось. На землю! Руки за спину! Лежать!
— Ну, сволота! Ну, гад! — рычал тот, уже лежа в траве, заложив руки за шею. — Почему ж я тебя еще там, у моста?… Ведь почуял же неладное. Почуял же! А подчинился. Знал же, что ты в немецком появляешься, по-немецки кудахтаешь… Под офицера подделываешься.
— Я и есть офицер. Лейтенант, — спокойно объяснил Громов, отсекая тесаком на пеньке большой кусок провода. — Неужели не слышал? Только своей армии и своей страны, которую ты предал. Это тебе на петлю, — бросил провод на спину полицаю. — Стрелять нельзя. Поэтому придется тебе самому. Во искупление… Вставай. Вон над тобой ветка. Влезай, привязывай. Быстро! Парашютистов нашли? Хотя бы одного? — спросил он, когда, скрипя зубами от ярости, полицай взобрался на дерево.
— Всех схватили, всех! — прорычал тот, обвязывая одним концом провода толстую ветку. — И тебя, гада, повесят. Но сначала жилы вытянут. И кости переломают. В гестапо.
— Какой будет моя смерть — я знаю. Так все-таки — что слышно о парашютистах? Где они?
— Ничего я тебе не скажу. Ничего, понял?! Я вас, таких, как ты, десятки уложил. Я вас, гадов, там, под Подольском, стольких в землю позагонял, что она, земля эта, три дня ходуном ходила! Могила трескалась от недобитых, но уже присыпанных!
— О, так это и ты там поработал? Слышал, а как же… Даже видел этот противотанковый ров. Ну, тогда мне и грех отмаливать за тебя не придется. Слезай. Вон пень. Делай петлю. Как дальше — ты знаешь.
