Прихрамывая, подошел Матвей Юргин.
— Ну как, узнал? — обратился к нему Умрихин. — Перешли?
— Пока неизвестно.
— Как же так? Теперь же наши должны быть?
— Ничего, Иван, пока неизвестно.
Никто в колонне не мог понять, перешли или нет линию фронта. В те дни немцы еще не хотели верить, что их октябрьское наступление на Москву сорвано. Поэтому они и не думали о создании строгой линии фронта и очень неохотно, в крайних случаях, когда наши войска особенно стойко преграждали им путь, зарывались в землю. У наших войск, наоборот, все резче и резче обозначалась линия фронта. На некоторых участках наши войска отступали, теряя отдельные пункты, на других — сами отходили, занимая более удобные позиции. Но у всех наших войск под Москвой было одно стремление задержать врага, закрепиться, создать прочную оборонительную линию.
На первых небольших высотках за низиной, в которой колонна укрылась от немцев, по показаниям Рудольфа Митмана, должны были находиться русские передовые посты. Пока стягивались в низину все люди полка, дозор во главе с комиссаром Яхно достиг этих высоток. Русских постов там не оказалось. Неглубокие траншейки, окопы и блиндажи были пусты, лишь всюду валялись груды заржавленных гильз.
Яхно быстро вернулся обратно. Он был сильно взволнован. О результатах своей разведки он доложил Озерову так, чтобы не слышали другие:
— Плохо, Сергей Михайлович! Там никого нет!
Подозвали Митмана. Он еще раз подтвердил, что пять дней назад на высотках стояли передовые русские посты. Тогда Озерову стало ясно, что за пять дней, пока не было Митмана, на этом участке произошли большие перемены. С заметным волнением он спросил Яхно:
— Что же случилось? Отошли наши?
— Не могу понять, Сергей Михайлович.
— Убитых в окопах не видели?
— Убитых не видно.
— Значит, наши сами отошли, — уверенно заключил Озеров. — Но, в таком случае, где немцы? В лесу мы встретились с небольшой группой. Может быть, немцы, заметив, что наши отошли, тоже вслед за ними продвинулись вперед, а в лесу осталась какая-нибудь их тыловая часть? Может быть, мы только подходим к настоящей линии фронта?
Капитан Озеров окинул взглядом свою колонну. Даже в низине, где дольше держится сумрак, становилось светло. А на гребнях и склонах возвышенностей вокруг уже на большом расстоянии виднелись полосы озимей, заброшенные копны хлеба и одинокие кусты шиповника и акаций.
— Да, совсем светло, — нахмурился Яхно.
— Выступать! — глуховато приказал Озеров. — Если впереди немцы, то они теперь предупреждены о нашем приближении с тыла. Нам остается одно: пробиваться с атакой. Задерживаться здесь нам нельзя.
— Я пошел, — сказал Яхно.
Полк тронулся из низины.
Поднимаясь по отлогому склону высоты, многие бойцы и командиры с беспокойством оглядывались назад. Вскоре стала видна темная гряда леса, у опушки которого около часа назад произошла перестрелка. Теперь гитлеровцы, стоявшие в лесу, могли заметить движение большой колонны. Каждую минуту можно было ожидать, что от опушки леса по ней ударят немецкие батареи.
Но гитлеровцы молчали.
На склоне высоты показалась извилистая, кое-где разрушенная снарядами траншея; от нее, как отростки, тянулись на восток ходы сообщения. Первая рота, вслед за небольшой группой Яхно, пересекла траншею, перевалила гребень высоты и поспешно начала спускаться по ее восточному склону, где тоже всюду были нарыты ходы сообщения, щели для укрытия от бомбежки и виднелись бугорки блиндажей. Здесь озеровцы первой роты, поняв, что их теперь не видно от леса, заметно оживились и повеселели, — они не знали, что главная опасность, может быть, ожидала их впереди. Капитан Озеров, волнуясь, расстегнул ворот ватника.
На востоке, за второй грядой высот, покрытых рощицами, глуховато стукнуло орудие, и через несколько секунд донесся свист снаряда. Только он успел рвануть землю за сотню метров правее колонны, засвистел второй снаряд. Он с треском врезался в склон высоты левее, — на месте взрыва черный дым поднялся, как огромная грибная шляпа. И тогда над высотой пронесся высокий радостный голос комиссара Яхно:
— Товарищи-и, на-аши бьют! Ура-а!
Комиссар Яхно не был кадровым военным. Поэтому Озеров не мог понять: то ли действительно комиссар догадался, что били наши орудия, или только хотел, чтобы люди полка меньше поддались панике в эти секунды. Но сам Озеров понял точно, что огонь открыла наша батарея: значит, на наблюдательном пункте их приняли за немцев, которые неожиданно, без артиллерийской подготовки, пошли в атаку в сумеречный час утра. И только отзвенел голос Яхно, капитан Озеров, обернувшись назад, крикнул что было мочи:
— Наши! Наши это! По ще-е-елям!
Никто не слышал свиста третьего снаряда. Он разорвался перед колонной. Из дыма, заслонившего вторую гряду высот с рощами, остро резнули воздух над колонной невидимые осколки.
Комиссар Яхно упал навзничь. Не поняв, что случилось с ним в минуту такой радости, он приподнялся и, жарко смотря на восток, еще раз крикнул:
— Наши! — Его голос сорвался. — Наши! Дошли! — И он опять упал и, улыбаясь, прикрыл глаза.
Всюду раздались крики. Люди заметались, стремглав бросились в разные стороны. На счастье, вокруг были щели, траншеи и блиндажи. Снаряды начали рваться часто. Всю высотку заволокло дымом.
Значительно большая часть колонны еще не дошла до гребня высотки. Она оказалась, таким образом, защищенной от огня наших орудий. Как только начался обстрел, все люди, находившиеся на западном склоне высотки, тоже рассыпались по траншеям и окопам.
Повозка, на которой везли Андрея, за минуту до обстрела завязла в полуразбитой траншее, через которую шагала колонна. Кони не могли вырвать из траншеи передние колеса. Услышав взрывы, Юргин сразу загорелся тем огнем, каким всегда горел в бою. Он бросился к повозке, скомандовал:
— Андрея!
Умрихин выхватил Андрея с повозки и потащил в траншею. Кони, напуганные взрывами, вдруг вырвали повозку из траншеи и, не понимая, где опасность, бросились к гребню высотки, а затем завернули в сторону и понесли под уклон, гремя вальками.
Андрей никак не мог понять, что произошло. По всей высоте рвались снаряды, раздавались крики и стоны, а его друзья, прикрывая его собой, выбирая секунды между взрывами, кричали радостно:
— Наши бьют, наши!
— Андрюха, стоят наши!
Андрею показалось, что его друзья сошли с ума: вокруг рвались снаряды, а они обнимались, смеялись и плакали счастливыми слезами…
Капитан Озеров в это время, выскочив из траншеи, бросился вперед. Изредка пригибаясь, он тяжелыми, машистыми прыжками начал вырываться из зоны обстрела. По сторонам рвались снаряды, над головой свистели осколки, а он, не останавливаясь, бежал и бежал с вы соты. Почти достигнув ее подножия, он резко остановился, и над ним, словно подняв огненные крылья, взвилось расшитое золотом знамя полка.
Полк Озерова расположился в большом селе. Из части, которая стояла в обороне на этом участке, уже сообщили в штаб Н-ской армии о переходе полка через фронт, и когда Озеров появился в селе, его немедленно вызвали к рации.
Первым разговаривал с ним командующий армией генерал-лейтенант Рокоссовский, а затем, чего никак не ожидал Озеров, генерал-майор Бородин. Оказалось, что дивизия Бородина, в состав которой входил полк, занимала оборону на соседнем участке, немного севернее того места, где озеровцы перешли линию фронта. Это обрадовало Озерова: полк мог, таким образом, очень быстро присоединиться к своей дивизии. Коротко доложив командиру дивизии о состоянии своего полка, капитан Озеров изъявил желание немедленно прибыть для обстоятельного доклада, но генерал Бородин сказал на это, что он сам приедет в полк, как только закончится совещание в штабе армии, и строго наказал не беспокоить солдат и не проводить никаких приготовлений для его встречи.
— Золото и в грязи блестит, — сказал он.
…Заморосил мелкий серенький дождь. Он не торопился обмыть землю знал, должно быть, что ему отведено много времени для его труда. Начали гаснуть дали. Стайка воробьев врассыпную бросилась с куста сирени, на котором держались все еще зеленые листья.
Капитан Озеров перебирал и осматривал документы Яхно. Осколок снаряда ударил в левую часть груди, задев край кармана гимнастерки; партийный билет и некоторые другие документы были пробиты осколком и пропитаны кровью. Пятна крови оказались и на фотографиях жены и сына. Озеров долго смотрел на эти фотографии. У жены Яхно были густые темные волосы, они завитками ложились вокруг шеи на плечи, а большие, широко открытые глаза смотрели так прямо и сильно, что Озеров поспешил отвести от них свой взгляд… Сынишка комиссара, лет пяти, вихрастый, видать, неугомонный, в отца, сидел у круглого стола и держал в руках светлые, налитые солнцем яблоки. Семья комиссара жила в Москве. "Как я напишу им? — с болью в душе подумал Озеров. — А написать надо сегодня же! Уму моему непостижимо, как это я смогу нанести им такой удар!" Сложив все документы в полевую сумку, Озеров передал ее Пете Уральцу, спросил:
