Ознакомительная версия.
— Какое у вас было личное оружие?
— Автомат ППШ сначала с диском, потом с рожком. Пистолет был. Сначала «наган», потом ТТ. Но пистолет — это баловство, только к бабам ходить. Трофейного оружия у меня не было. Но вот про немецкий автомат скажу, что если он в воде несколько дней полежит, то так же будет стрелять, а наш стрелять не будет.
— Какое самое опасное немецкое оружие?
— Опасное? Все оружие! Чего боялись больше всего? Мы ничего не боялись. Чувство страха возникало, когда ты из тыла на фронт идешь. Два-три дня очень страшно. Вот как зайчик бегаешь! А потом привыкаешь. Конечно, когда стреляют и рядом с тобой люди падают и умирают в бою — страшно! Но в бою, понимаешь, человек как зверь становится. Когда бой идет, ты не думаешь, убьют тебя или не убьют. Ты думаешь только о выполняемой задаче.
— А вот какое ощущение перед атакой? Допустим, мандраж…
— Нет! Никакого мандража! Потому что, если будешь мандражировать, ни одну деревню не возьмешь!
— С политработниками как вообще складывались отношения?
— Мы их «попами» называли. Мне они были не нужны — я сам знал, какие у меня солдаты и что у них на душе.
— Со смершевцами приходилось сталкиваться?
— Да! Негодяи! Приходили и солдат спрашивали: «Ваш командир какой? Может, он вас ругает, бьет или что?» А я никогда рукоприкладством не занимался!
— Что больше любили: оборону или наступление?
— Самое плохое — это стоять в обороне. Я, например, больше любил наступление, чем оборону. Почему? В обороне командир роты почти не спит. Вот как ты можешь уснуть в обороне, когда не знаешь, твои солдаты, которые должны бодрствовать, на постах стоят или спят?! И вот ты всю ночь ходишь, проверяешь боевое охранение. А они спят. По башке их! Матом! А тебе в ответ: «Только что уснул, товарищ командир!» Вот так ходишь-ходишь, а утром уже и не поспишь. Очень я боялся, что кто-нибудь к немцам может уйти. Если из твоего взвода ушел — 10 лет тюрьмы, с заменой штрафным батальоном. У офицера огромная ответственность. С него и спрос: «Слушай, зарплату офицера получаешь, тебе доверили 40 человек, и из этих сорока человек кто-то ушел. Значит, ты плохо воспитал его. Мало разговаривал с ним, не внушил, что переход делает его изменником Родины. Значит, ты виноват». Офицеру солдаты ведь даны, как пастуху овцы.
— Было ли чувство мести, когда вошли на территорию Германии?
— Сначала было. Были плакаты: «Вот она, проклятая Германия! Отомсти за смерть наших детей и матерей!» У меня в роте эксцессов не было. Мы вместе со своим заместителем по политчасти все время в роте вели пропаганду, что Красная Армия пришла на землю Германии не как агрессор и захватчик. Наша армия пришла освободить немцев от фашистского ига.
— Вы лично как к немцам относились?
— К немцам? Ха! Как к людям, которые пришли домой ко мне и меня сонного разбудили. Это раз! Потом, они же на мою страну пошли с огнем и мечом и хотели поработить наш народ, наших детей, жен, матерей! Они враги! Будь там фашист или не фашист — мне было все равно. А вот с пленными я не воевал — это твой враг, он против тебя борется, но раз он попал в плен к тебе, надо уважать его как человека!
— В свободное время что делали?
— Офицеры играли в карты. В «очко» на деньги. Я один раз столько выиграл! Вещмешок полный! Я его в обозе оставил, до сих пор ищу тот обоз и не могу найти. Трофеи брали. Бывало, наберут часов полные карманы. Я спрашиваю: «Слушай, вот ты встретишь где-нибудь золото, а у тебя все карманы забиты, что ты будешь делать?» — «Я эти выброшу, а золото положу». — «Ты ж не знаешь, тебя, может, через полчаса убьют, для чего тебе эти часы?»… Я никогда не думал ни о золоте, ни о часах, ни о богатстве. Но из Германии домой отправил, наверное, десяток посылок — солдаты помогали собрать.
— Табак давали?
— Табака хватило вот так вот! Я даже сухумский табак получал! Очень хороший, но легкий. Я менялся с солдатами — я ему половину пачки табака, а он мне половину пачки махорки. Я табак вместе с махоркой мешал — О! Люкс!
— Деньги платили?
— Платили. Я получал зарплату, «полевые», «гвардейские», в 3-й Ударной армии и «ударные» я получал.
Двенадцать или тринадцать тысяч рублей. Но в окопах что ты купишь? Домой отправлял!
— Планировали пережить войну?
— Я всегда считал, что выживу в эту войну. И остался жив!
— А когда было тяжелее воевать? Вот в начале войны или в конце?
— В самом начале! Потому что еще не обстрелянный, понимаешь? Не знаешь, как себя спасти и задачу выполнить.
— 100 граммов давали?
— Я все время получал. На пулеметы «максим» выдавали спирт, чтобы вода в кожухе не замерзала. Ну вот мы часть туда заливали, а часть в себя.
— Вши были?
— Вши? Эге!!!! Миллионами! Зимой у шапки уши опустишь, чувствуешь, по щеке забегало, а поднимаешь — нет никого. Холодно им! А тебе ж тоже холодно, застегнешь — опять начинают. А подмышкой… везде… Во второй эшелон когда выводили, то тут уже мылись и белье прожаривали.
— В обороне траншеи самим приходилось рыть?
— А как же? Только сами. Если долго стояли, то укрепляли их досками, если временно, то нет.
— Туалеты рыли?
— Даже в обороне, когда долго стояли, туалет не рыли. Ходили кто куда. Один раз командир полка пришел проверять линию обороны. Говорит: «Что вы, вашу мать, мины понаставили!» А то еще и прям в окопе оправится солдат, на лопатке выбросит за бруствер, а потом воняет — не пройдешь. Так что никаких туалетов я на фронте не встречал.
— Кто роет землянку командиру роты?
— У командира роты есть ординарец, писарь и санинструктор. Если работы объемные, тогда можешь приказать прислать с каждого взвода по два человека. Они сделают блиндаж. Если деревья есть недалеко, то перекроют его накатом, а если нету, как под Сталинградом, то сверху только плащ-палатку натянут. Внутри землянки делались земляные нары, где ляжешь ты вместе со своей шинелью. Больше там ничего и нету.
— Какое отношение было к женщинам?
— В роте санинструктором у меня был мужчина. Вообще, отношение к женщине на фронте зависело от ее поведения. Если женщина ведет себя хорошо, тогда никто о ней плохо не говорил. Что значит «хорошо»? Ну, например, не сожительствует с солдатами. Эти поварихи… У меня никогда на уме не было завести себе на войне ППЖ. Другое дело, когда на формировке в деревне стоишь. Там вечером собираются на улице или на площадке, танцы-манцы и так далее. Называлось это «мотание». И потом поведешь куда-то… или домой, или в кусты…
— Какое отношение было со штабными офицерами?
— Ну, взаимоотношения какие могут быть? Ясно же, что боевой офицер всегда противник штабного офицера. Потому что один воюет, все время на фронте находится, а второй в штабе сидит и писаниной занимается.
— Как Вы узнали, что война закончилась? И как восприняли это?
— 4 мая я вышел к берегу Эльбы, и солдаты говорят: «Ну вот, война кончилась». Мы отдыхали на берегу. Спали, завернувшись в плащ-палатки. Ночью, 8-го, стрельба! Я так перепугался! Вскочил, схватил автомат. Подумал, что американцы перешли в наступление и нас хотят выбить. А тут смотрю — все смеются и стреляют вверх! Я говорю: «В чем дело?» А оказывается, радио объявил, что война кончилась. Я тогда так глубоко вздохнул, думаю: «Ну вас к е…не матери с вашей стрельбой!» Я испугался, понимаете?
На следующий день приехали на наш берег американцы. Мы крепко выпили нашей водки и их виски. Пьянка была грандиозная. Потом нас контрразведка таскала: «О чем вы с американцами разговаривали?» — «О чем я разговаривал? Человек приехал ко мне, гость!»
А потом разговоры пошли, что будут перебрасывать войска в Японию. Как-то сидел вот так и думал: «А вдруг прикажут нам с японцами воевать? И я там погибну?» Это же страшно! Война кончилась для тебя, и вдруг опять воевать! Нет, воевать никому не нравится… Но! Если тебя страна заставляет, чтоб ты воевал, ты обязан воевать. Потому что ты защищаешь свое государство. Своих людей, своих детей, своих матерей, жен!
Ознакомительная версия.
