– Э! Прораб! – потрогал меня за рукав Гришанин. – Иди домой, монтажник! – Его слова меня так разозлили и обидели, что я, не прощаясь, хлопнул дверью и, чавкая ногами в наплывах бетона, ушёл с объекта.
Другой день для меня уже был полностью рабочим, но начинался трагично.
– Гришанин, Наливайко наш, разбился, – ошеломил меня по дороге на объект бригадир. – С десятой отметки сорвался. Полез по стремянке сварной стык посмотреть и сорвался. Я ему говорил: "Не лезь!" Полез, а сам уже хороший был… На бетон упал. Мы его – поднимать, а он не дышит. Жалко… Мужик хороший был. Наш, монтажник! "Скорая" увезла…
Эта весть меня вогнала в панику. ЧП на объекте! Несчастный случай со смертельным исходом! И в мой первый день на работе!
В бытовке рабочие уже совещались, по сколько скидываться на похороны начальника. Наверное, он действительно был свой человек среди рабочего класса. Уж очень монтажники горевали и никак не хотели приступать к работе. Надо было вести монтаж воздуховодов, а они всё качали головами и вздыхали.
Мне ничего не оставалось делать, как вместе с бригадиром лезть на отметку, определяя место срыва опытного инженера с высоты, и заодно посмотреть объём предстоящих работ.
Каково же было наше с бригадиром удивление, когда мы увидели в бытовке, в окружении шумной компании рабочих, начальник участка – живого и невредимого.
– Зуф фолит… – как ни в чём не бывало пожаловался Гришанин бригадиру, придерживая щеку.
– Зуб? – весело хмыкнул Поляпа. – Это мы – враз! – Он, перегнувшись, достал из самодельного сейфа бутылку и блестящие, из нержавейки, пассатижи. – На, прополоскай рот, чтоб заражения не было! Хотя пассатижи из нержавейки, но бережёного Бог бережёт! – Поляпа плеснул немного водки в стакан. – Полощи!
Гришанин осторожно, пристанывая, вылил содержимое в рот и стал шумно полоскать.
Я, обрадованный таким положением вещей, с интересом стал наблюдать за дальнейшими действиями бригадира. Гришанин, косо поглядывая на меня, шумно выпустил на пол розоватую от крови струю.
– Так! Открой рот и не дёргайся! – Поляпа внимательно оглядел ушибленную челюсть своего старшего прораба, засунул туда стальной клюв пассатижей и резко дёрнул на себя. Гришанин шумно ойкнул, схватился за челюсть, но через минуту, повеселев, приказал налить ещё водки.
– Теперь мо-жно! – добродушно протянул Поляпа, пряча пассатижи снова в сейф. Налил начальнику полный стакан и засмеялся: – А мы тебя уже похоронить собрались. Вон ребята деньгами скинулись.
– Не дождётесь! – Гришанин медленно выцедил весь стакан до дна и поставил на стол. – Работай, прораб! – положил ладонь мне на плечо. – А я спать пойду. Вчера, как со "Скорой помощи" соскакивал на ходу, чуть челюсть не сломал. Всю ночь мучился. – Действуй! – и весело оглядел бытовку: – Пойду я!
– Иди! Иди! – проводил его Поляпа-бригадир. – Мы с новым прорабом сами управимся.
Так несуразно и весело началась моя работа.
Позже, когда Расцелуев-Расплюев утвердился окончательно на своей должности генерального директора, всё повернулось другой стороной. Стало резче и круче.
Начиналась новая капиталистическая реальность.
1
– Иван, – говорю я ему, когда мы вместе с Найдёновым оказались после девяносто первого года без работы, – что, помогли тебе твои ляхи? Ты 19 августа, как Гаврош, стоял на баррикадах, горло драл, двигая к власти Ельцина. А что мы теперь имеем?
– Не мы имеем, а нас имеют! – Иван Иванович протянул руку за сигаретой, когда я только-только полез в карман за дешёвой пачкой "Примы". – Дай закурить!
Мы стоим, курим возле биржи труда, куда пришли за мизерным пособием по безработице: и он, и я. Народу тьма. Шумят, матерятся, проклинают и коммунистов и этого борова, предавшего страну, за которого рвал рубаху теперь уже начальник цеха Найдёнов. Должность получил, а работать не пришлось. Государство опустили, как уголовники в зонах опускают самых честных, самых безобидных. Союз нерушимый рухнул от агентов закулисы Горбачёва и Ельцина, подточенный ими, как черви подтачивают дерево. Завод закрыли. "Глотайте!" – сказал боров. Откуда-то враз выскочили бравые плечистые ребята с бейсбольными битами, загнали через ворота тягачи и вывезли всё вместе с оборудованием. Спрашивать некому. В Прибалтике металл дорогой, оттуда прямая дорога на запад. Там жить нашим внукам. А здесь прибежище негодяев. Патриоты, мать их так!
Сверху от борова пришло распоряжение правоохранительным органам: не вмешиваться! Надо всё отнять и между собой поделить. А мы им удочку дадим. Пусть в гнилом болоте удачу ловят, совки позорные!
…Холодно. На улице колотун-мороз, ветер, ноги зябнут, стучимся в двери, чтобы пустили погреться. Но впускают только тех, чья очередь подошла, и то по три человека. Охранник в дверях смурной, заспанный, что-то бурчит и вновь закрывает дверь. Там тепло, чисто, деньги…
Мы с Иван Иванычем, подняв воротники, жмёмся за углом, травим себя дымом. Вдруг по очереди прошёл слух: на всех денег не хватит. Очередь сразу сжалась, собралась в гармошку; каждый норовит протиснуться поближе к двери. Снова ругань, проклятья, матерщина.
Мы снова встали в очередь на свои места, с вожделенной надеждой получить эти жалкие крохи. Дома ждут добытчика: вот уже больше месяца кроме слипшихся макарон с постным маслом ничего нет, у жены от недоедания в библиотеке, где она полгода не получала зарплату, случился голодный обморок, теперь она с надеждой ждёт от мужа денег. Уходя, обещал…
Ивану Ивановичу хорошо: он теперь один, жена, та моя юная любовь, которая без труда досталась ему, устав от бескормицы, ушла к удачливому челночнику, к барышнику и перекупщику турецкого секонд-хенда. Вот ведь новояз какой! Даже компьютер подчёркивает красной чертой это поганое слово. Секонд-хенд! Вторая рука! Жалко, что нет третьей руки…
Иван Иванович пережил жизненный удар, по-моему, стойко, только голова стала держаться как-то высоко и гордо, а глаза вспыхивать неземным жаром. Может, от радости. Баба с возу… Теперь вот я ему завидую. Ни печали ему, ни воздыханий.
Денег, действительно, на всех не хватило. Для меня это сообщение, как обухом по голове! Уходил из дому с надеждой, а как возвращаться пустому, как смотреть в недоумевающие глаза ребёнку, как выслушивать горькие стенанья жены? Будьте вы прокляты, "реформаторы" говённые – Чубайсы, Гайдары, Азефы всякие, кому собственная страна – подстилка!
Иван Иванович, слушая мою сокрушительную аргументацию, взял меня под руку:
– Ножки зябнут, ручки зябнут. Не пора ли нам дерябнуть?
– Да я пуст, как ощенившаяся сука! – откуда-то вырвалась крылатая метафоричность, с голодухи, что ли! – Одна мелочёвка, – говорю, – осталась в кармане! Тебе хорошо! Один…
– Ну, вот. А ты на меня ножи точил…
– Дурак был!
– Пойдём, пойдём! Я угощаю!
В забегаловке, недавно открывшейся прямо напротив "биржи труда", наверное, для того, чтобы копеечное пособие легче пристроить – всё равно на эти деньги семью не прокормить, – народу никого. На витрине "бутерброды" – ломтик заветренного ржаного хлеба и пара ржавых килек на нём, винегрет из квашеной капусты, лука и красной свёклы: всё это сразу просит посетителя выпить. Без выпивки такой закуске пропадать.
Буфетчица – с большим красным лицом женщина – сразу оживилась, увидев свежих посетителей: одна рука потянулась к стакану, другая к алюминиевому чайнику. С недавних пор водку разрешили продавать разливную, привозили с местного спиртоводочного завода молочные фляги с неизвестно какого разлива алкоголем, и реализовывали здесь же, по самой низкой цене. Мужики пили, травились редко, значит, эта жидкость точно – водка.
Сели за круглый накрытый потёртой клеёнкой стол. На клеёнке большая, выточенная из бронзовой болванки солонка, в которой насыпана крупная соль вперемешку с красным перцем, для гурманов – выпил, бросил щепотку адской смеси в рот и! – настоящий вкус жизни.
Ещё не успели ничего заказать, как мордатая с мужскими ухватками женщина поставила перед нами два гранёных стакана водки, прикрытых ломтиками хлеба с килькой. У буфетчицы глаз намётанный: точно определила, что надо такого вида клиентам.
Иван Иванович достал из кармана несколько рублей и смущённо развёл руками, показывая, что денег на оплату такого количества водки не хватает и надо бы отлить по половинке. Женщина достала пачку сигарет из объёмистого кармана фартука, не спеша закурила, положила курево обратно и вытащила замусоленный блокнотик с карандашом:
– Ничего, пейте, я разницу запишу, потом принесёте!
По всему видно, что здесь пили в долг. Посетители в большинстве своём люди пьющие, и этот святой долг обязательно отдадут, иначе другого раза не будет. А как же без другого раза? Никак нельзя!
– Пей! – пододвинул ко мне стакан Иван Иванович. – Винополька, однако!
