— Еще рано. Все равно не уснем. Расскажите нам что-нибудь, — попросил Борис.
— Что я вам расскажу? Сказок не знаю…
— Да нам сказок и не надо, — с едва заметной обидой в голосе произнес Борис. — Что-нибудь другое. Ну, как вы немецких шпионов ловили.
— Я ловил немецких шпионов? — рассмеялся майор. — Уже второй год служу на советско-германской границе и еще ни одного не поймал.
— Ни одного? — удивился Борис. — А тех, которых вы… — хотел напомнить майору о перебежчиках, которых он отправил в штаб, но его вовремя остановил Анатолий, ущипнув за бок.
— Он думает, что там, на границе, столько шпионов, сколько зайцев в лесу, — произнес дядя Павел.
— Это только в кино так бывает, — важно сказал Иван.
— Не только в кино, — возразил майор. — И на границе иногда бывает, что бойцы ловят сразу по нескольку диверсантов. Не часто, конечно, но бывает. Вот когда я служил на Дальнем Востоке, там и при мне случались истории.
— Расскажите, расскажите!..
И он все-таки сдался, рассказал сначала одну, потом другую историю, дальше стал припоминать еще и еще новые эпизоды из своей военной службы на Дальнем Востоке. Истории вспоминались разные — длинные и короткие, веселые и трагические, но все одинаково увлекательные.
Ребята слушали майора затаив дыхание.
Кажется, дядя Павел тоже заинтересовался и не прерывал друга, не напомнил ему о позднем времени.
Опомнился майор только тогда, когда стало уже рассветать.
— Вот тебе и на́ — светает! Сам разболтался и вас заговорил. Теперь уже и спать некогда.
— Дома поспим, — сказал Борис.
Полежали, поговорили еще с полчаса, пока горизонт на востоке совсем посветлел.
Речка дымилась, словно ее подогревали снизу. По лугу плыл легкий сизый туман. Стояла предутренняя тишина.
Разобрали удочки, рассыпали по консервным банкам из глиняного горшочка вареный горох — наживку для рыбы, — заняли вчерашние места.
Небольшого карпа, величиной с ладонь, первым поймал Борис. За ним вытащил рыбешку майор. Потом застопорилось. Чего только не делали: и грузила то подымали, то опускали на лесках, и удилищами водили по воде, но на их крючки не шла даже самая мелочь.
Анатолий удил за кустом, его не было видно.
— Переживает, наверное, там, думает, только у него не клюет, — улыбнулся Борис, обращаясь к дяде Павлу.
— Пойди успокой его.
Борис воткнул удилища в землю, пошел. Он был страшно удивлен, когда Анатолий вытащил из воды чуть ли не полную вязку лещей.
— Вот это рыбины! — вскрикнул Борис. — Чего же молчишь? Сюда идите, быстрее сюда! — позвал он дядю Павла, майора и Ивана.
Они были удивлены не меньше Бориса, увидев улов Анатолия.
В несколько минут все перешли с удочками за куст.
Но странно — рыба сразу перестала и там ловиться. До самого позднего завтрака впятером отчаянно хлестали удочками Сулу, и все напрасно.
Солнце, поднявшись высоко в небе, начало припекать.
Майор посмотрел на часы:
— Десятый.
— Хватит, — махнул рукой дядя Павел, — не будем жадными. Вчера на уху наловили, и хватит. А что Толику повезло, так у него счастливые удочки.
Все стали купаться.
Потом доели остатки еды — хлеб, кусок сала, луковицу — и двинулись домой.
Через час они уже были на Хорольском спуске.
Неторопливо гуськом потянулись вверх. Посмотришь со стороны — точь-в-точь путешественники, которые прошли немало километров и которым предстоит пройти еще столько же. Как у настоящих путешественников, за плечами — котомки, обувь на ногах вся в пыли, потрепанная, и вдобавок у дяди Павла в руке суковатая палка.
Преодолели подъем, вышли на улицу Шевченко.
— Фу! — облегченно вздохнул дядя Павел и, остановившись неподалеку от городской площади, перевел дыхание. — Может, передохнем?
— Привал! — скомандовал майор.
Свернул на обочину тротуара, сбросил вещевой мешок.
— А я совсем не устал! — сказал Борис.
— Не храбрись. Сбрасывай свой вещевой мешок! — приказал майор.
Присели. Дядя Павел и майор — на вещевые мешки, ребята — просто на тротуар. Прислушались — с площади доносился голос громкоговорителя.
По радио передавали чье-то выступление. Оратор говорил медленно, взволнованно, но что именно, нельзя было разобрать.
И вдруг на площадь со всех улиц начали сбегаться люди.
— Что там?.. — подхватил майор.
Дядя Павел пожал плечами.
— Бежим!
Вскочили и тоже помчались на площадь.
Возле трибуны вокруг столба, на котором висел репродуктор, собралась уже толпа. Слушали сообщение.
Майор догадался обо всем с первой услышанной фразы.
— Война… — сорвалось с его уст холодное и тяжелое слово.
…Они проспали беспробудно до следующего утра. Разбудил их рев автомашины, стоящей во дворе управления полиции, — туда выходило окно подвальной камеры, где оказались ребята после разговора у Вольфа.
Сначала огляделись, как бы убеждаясь, что все трое находятся вместе. Потом молча стали осматривать комнату.
Вчера они были вконец измучены. Когда конвоиры выводили их из кабинета следователя, они едва держались на ногах. Где еще нашли в себе силы выстоять перед полицейским врачом, когда тот смазывал им раны, делал свинцовые примочки, а потом, немного подкрепившись щедрым, сытным ужином, принесенным одним из конвоиров, стащить с себя обувь, одежду, улечься в постель?! И тут же уснули как убитые.
Теперь, отоспавшись, они чувствовали себя лучше.
Если бы не толстые прутья на окне с наружным жестяным козырьком, не обитая железными листами дверь с круглым смотровым глазком посредине, камера не была бы похожа на камеру. Обыкновенное полуподвальное помещение.
Стены и потолок побелены, пол деревянный, чисто вымыт, в углу, слева от двери, выступала половина печи. Вся обстановка — стол, три табуретки, столько же кроватей, по-видимому, взятые в больнице. Они были окрашены цинковыми белилами, и на них виднелись следы йода и зелёнки.
Ребята удивились: неужели здесь, в управлении полиции, держат заключенных в таких чистых и теплых камерах?
Кто-то подошел к двери. Сквозь смотровой глазок было видно серо-голубое, навыкате око. Посмотрело в камеру и пропало.
Вскоре за дверью снова раздались шаги. Щелкнул замок. В камеру ввалился красномордый толстый солдат с кофейником и черной кирзовой сумкой, похожей на ту, в которой почтальоны разносят газеты и письма.
Взглянул исподлобья на ребят и шагнул к столу.
По его серо-голубым, навыкате глазам ребята сразу догадались, что именно он и смотрел недавно в камеру сквозь смотровой глазок. Как видно, хотел узнать, проснулись они или еще спят.
Солдат поставил кофейник, вытащил из сумки порезанный на ломти белый ситник, три больших куска розоватой колбасы, кусок масла, завернутый в прозрачную плотную бумагу, кружки, тупой алюминиевый нож и все это разложил на столе.
Обернулся, снова посмотрел на ребят и вдруг пропищал неожиданно тонким голоском, который совсем ему не подходил:
— Essen sie[5].
Вышел.
Странно… Вчера какой ужин подали! Сегодня сколько всего притащил лупоглазый. И обращается вежливо. Особенно Циклоп…
Только зачем их привезли сюда? Допросы уже закончены, приговор вынесен…
Первым высказался Иван:
— Как вы думаете, чего он такой добрый к нам?
— Не знаешь? — скривился Борис, сразу догадавшись, о ком он спрашивает. — Сам же говорил — землячок, симпатизирует… Слышал — не одному лубенцу помог выбраться из беды…
— Нет, я серьезно.
— Меня, Ваня, тоже удивляет, — произнес Анатолий. — Доследование… Зачем это доследование?
— Говорит: матери приходили… просили вступиться… сжалился.
— Может, и приходили. Они, наверное, везде ходили.
— Не поможет… — тяжело вздохнул Борис. — Хоть бы им за нас не перепало…
— Обещал спасти… Как же он будет спасать, если…
Анатолий приложил палец к губам, потом дернул себя за ухо и показал рукой на стены: мол, надо быть осторожнее, ничего лишнего не говорить — подслушать могут.
— Угу-у, — промычал Иван, — понятно…
— Подождем, скоро все выяснится, — сказал Анатолий. — Ну, а сначала не худо подкрепиться. Нам это не помешает. Вставайте, — он поднялся с постели.
Борис подошел к окну, низко прикрытому снаружи жестяным козырьком. Поднимался на цыпочки, наклонялся то в одну, то в другую сторону, стараясь отыскать какую-нибудь щель, чтобы посмотреть во двор. Нет, козырек прилегал плотно, и он не нашел нигде ни единой щелочки — ничего больше не увидел, кроме узенькой, присыпанной снегом полоски.
Нахмурившись, Борис направился к столу, за которым уже сидели Иван и Анатолий.
Хотел ногой сдвинуть табуретку — не тронулась с места. Наклонился, посмотрел — она была прибита к полу.
