Вступив в разговор с Терентием Шлёнкиным, Тихонов преобразился даже внешне. Его загоревшее на ветру и солнце крупное лицо необыкновенно одухотворилось. Глаза заблестели, резкие, грубоватые черты приобрели сосредоточенность и строгость.
— Вам раньше приходилось служить в армии? — спросил Тихонов.
— Впервые я… — еще более вяло промолвил Шлёнкин, как-то страдальчески вытягивая шею.
— Прожить почти тридцать лет на свете и ни одного дня не служить в армии… Как вам это удалось? По состоянию здоровья?
— Нет. Система хлопотала… Отсрочку от призыва давали, потом в терчасти зачислили, а уж тут проще простого. Летом надо на сборы идти, а мне командировочное удостоверение в зубы — и на периферию.
— Система системой, а вы-то полноправный гражданин, вам надо было возмутиться такими порядками. Ну, не беда, не отчаивайтесь! Все это дело наживное, сегодня вы — боец молодой, неопытный, завтра у вас будут и знания и закалка.
Тихонов посмотрел на Шлёнкина с доброй, ободряющей улыбкой, которая как бы говорила: «Выше голову, дружище!», и хотел отойти.
— Товарищ капитан! — остановил его Шлёнкин.
Тихонов задержался.
— Вопрос задать разрешите?
— Пожалуйста, товарищ Шлёнкин, — сказал Тихонов, настораживаясь.
— Видите ли, это даже не вопрос, а, скорее, просьба, — понижая голос, сказал Шлёнкин. — Довелось от бойцов слышать, что вы ищете писаря в штаб батальона.
— Да, писарь мне нужен.
— Я хотел просить вас назначить на эту должность меня, — стараясь смотреть Тихонову в глаза, сказал Шлёнкин.
— Кого? — зачем-то переспросил Тихонов.
— Меня, товарищ капитан, — поспешил Шлёнкин. — У меня есть некоторый опыт: в системе мне приходилось работать и делопроизводителем, и секретарем, и управделами. Даю слово — быстро овладею техникой.
Тихонов отступил на полшага и пристально вгляделся в Шлёнкина, будто видел его впервые. В глазах капитана запрыгали чертики. Можно было ожидать, что он закричит на Шлёнкина. Некоторые бойцы прервали работу — это были те, которым удалось невольно слышать этот разговор, — и напряженно ждали ответа Тихонова.
— Нет, Шлёнкин, взять вас писарем не могу, — неожиданно спокойно сказал капитан.
Шлёнкин кинул на Тихонова вопросительный взгляд.
— Вы ищете место, где бы вам было легче. Я не могу в этом пойти вам навстречу. Это не вяжется с общими интересами и вредит лично вам. Вы меня поняли?
Шлёнкин опустил глаза, пробормотал:
— Ваше дело, а только в системе никто меня не попрекал…
— Ну, этим не хвалитесь, — жестко сказал Тихонов. — Я не уверен, что это пошло вам на пользу… Приступайте к работе.
Тихонов быстро повернулся и пошел по линии, прочерченной лопатами и обозначавшей порядок расположения будущих землянок.
Бойцы не успели еще приступить к работе, как послышался крик капитана Тихонова:
— Винтовку мне! Винтовку!
Из палатки, стоявшей на склоне сопки, выскочил младший лейтенант Власов. Увидев его, Тихонов замахал рукой, громко крича:
— Голубь в воздухе! Стреляйте!
Бойцы не поняли, чем так обеспокоен капитан, и с недоумением смотрели на него. Они не обратили внимания на птицу, летевшую со стороны границы. Когда же та приблизилась настолько, что они могли увидеть ее прямо над собой, все решили, что Тихоновым овладел охотничий азарт.
Младший лейтенант Власов был маленького роста, плотный, круглолицый, с короткими толстыми ногами, но поразительно ловкий и шустрый. Он был проворен на работе, горяч и неутомим в пляске, и уже в дороге бойцы прозвали его вьюном.
Власов в одну секунду понял, что требует от него капитан. Он выскочил из палатки с винтовкой в руках. Еще до возгласа Тихонова «стреляйте!» он сообразил, что нести винтовку капитану нельзя — птица в это время скроется в небесах. Опустившись на колено, он приложил винтовку к плечу, взял птицу в оптический прицел и выстрелил. Пуля, должно быть, просвистела где-то возле голубя. Он круто начал набирать высоту. Власов принялся палить раз за разом. После четвертого выстрела голубь перекувырнулся и, распуская крылья, стал падать.
— Глядите, чтоб не уполз в траву! — прокричал Тихонов, привлекая этим возгласом внимание всех бойцов, работавших по склону сопки.
Самые дальние из бойцов кинулись к месту падения птицы и подхватили ее еще в воздухе.
— Осторожно с ней! Осторожно! — не унимался Тихонов.
— Что, товарищ капитан, суп теперь из нее варить будем? — шутливо спросил кто-то из бойцов, продолжавших думать, что Тихонов затеял ловлю голубя ради забавы. Тихонов не успел ответить, так как в ту же минуту боец, подхвативший птицу, удивленно крикнул:
— Товарищ капитан, у голубя на ноге колечко!
Бойцы, не бросая лопат, сгрудились возле Тихонова.
Капитан осторожно взял голубя за края крыльев и, растянув их, долго рассматривал. Потом так же осторожно он снял с ножки голубя металлическую оправку, сделанную в виде широкого колечка с застежкой, и вытащил оттуда клочок белого нерусского шелка. Тихонов торопливо развернул полоску шелка. Вся она была испещрена двумя столбиками цифр, написанных черной тушью.
Некоторые бойцы потянулись посмотреть на шелковку, но бдительность стала второй натурой Тихонова. Он зажал шелковку в руке.
— Голубь этот, товарищи, не простой, — проговорил Тихонов. — Он летел из-за границы, и, по-видимому, не с пустой вестью. Что это за весть — трудно сказать, но одно ясно: в наших краях бродят чужие люди, и нам надо быть начеку.
Бойцы посмотрели друг на друга, потом на Тихонова, и один из них простодушно признался:
— А мы-то, простофили, думали, что капитан эту птичку себе на жаркое ловит.
Бойцы поговорили о голубе еще несколько минут, и Тихонов приказал возобновить прерванную работу.
Разошлись без особого желания, и разговор о взволновавшем всех происшествии продолжался.
— Вот видел, Шлёнкин, что делается? — долбя землю ломом, говорил Егоров. — Ты о фронте мечтал, о западе, а, гляди, и тут нам найдется дело.
— Самураи — пакостная порода. Раз они в прошлые годы задирались, теперь от них хорошего не жди, — сказал Петухов.
— Шибануть их шибче надо. Мы им в тридцать девятом году на Халхин-Голе показали такой «банзай», что они и ног не унесли, — заговорил смуглолицый и веселоглазый Прокофий Подкорытов.
— Смотри, ребята, капитан куда-то на коне поехал, — сказал Соколков, приставляя ладонь к глазам.
Бойцы оторвались от работы. Тихонов ехал по пади на низкорослой рыжей лошадке, а вслед за ним, неловко подпрыгивая в седле, торопился коновод. По его мешковатой посадке чувствовалось, что коновод был из молодых бойцов.
— Наверное, он начальству шелковку повез, — высказал свое предположение Егоров.
— Скажите-ка: в этих местах, кроме нас, стоит кто-нибудь? — неопределенно махнув рукой, спросил Шлёнкин.
— Говорили, будто неподалеку дивизия стояла, да ушла на днях на запад, — проговорил Соколков.
— Выходит, что, если японец пойдет войной на Советский Союз, мы первые его встретим, — сказал Егоров.
— Выходит, так, — подтвердил Василий Петухов и, взглянув на Подкорытова, спросил:
— А что, Прокофий, японец силен, нет ли?
— Ну как тебе сказать, — против обыкновения вполне серьезно, без всяких чудачеств проговорил Подкорытов, — с нами их не сравнишь, но и шапками японца не закидаешь, братуха. Солдат у них обучен, втянут и, сказать по правде, драться умеет.
— Ну вот, обученных красноармейцев всех отсюда на запад угнали, а мы что? Ни то ни се, — проговорил Шлёнкин.
— Далось тебе одно: не обучены да не обучены! — живо отозвался Подкорытов. — Мы в тридцать девятом году на Халхин-Гол приехали тоже не бог весть какие. А как начали воевать, быстрехонько обучились. Бывало, как пойдем врукопашную, самураи повертывают и так улепетывают, что аж пятки втыкаются.
Подкорытов употребил тут несколько непечатных слов, от которых даже сумрачный Шлёнкин залился веселым смехом.
— Гляди, ребята, гляди, верховые! — воскликнул Соколков.
В самом деле, на вершине одной из сопок показались двое верховых. Должно быть, увидев их, Тихонов повернул свою лошадь и помчался к ним навстречу.
— Да это пограничники! Видите, макушки у фуражек зеленые, — щуря свои острые, веселые глаза, сказал Подкорытов.
Вскоре пограничники и Тихонов съехались, спешились и, оставив лошадей под присмотр молодого коновода, отошли в сторону и остановились, разговаривая.
Бойцам было теперь не до работы. Неотрывно они наблюдали за тем, что происходило там, на вершине сопки. Они видели, что вначале пограничники долго и внимательно рассматривали голубя и шелковку, потом они что-то рассказывали Тихонову, и тот часто вскидывал руками, а затем, нагнувшись, черенком плетки долго вычерчивал на песке какой-то чертеж.
