– Ты ведь понимаешь, для чего нам это нужно, Чон. Мы просто хотим посмотреть, как будут вести себя русские в такой ситуации.
– Они меня посадят.
– А ты не садись. Лети себе и лети. Русские не посмеют сбить пассажирский лайнер.
– Кто их знает. Риск велик.
– Может быть, вообще удастся проскочить. Время-то ночное.
– Они не идиоты и не разини. А что я скажу своему экипажу?
– Экипаж я возьму на себя.
– Каким образом?
– Увидишь.
– А черные ящики?
– Это тоже моя забота. Ты ни в коей мере не пострадаешь. Вышел из строя какой-то прибор, и все дела. В случае необходимости прикроем тебя через наши возможности в Сеуле. Солидный гонорар тебе гарантирован.
– А вот это лишнее. Давай не пачкать наших отношений золотом.
– Ты честный парень, Чон. Я найду способ отблагодарить старого друга. И это будет достойный тебя знак внимания.
Редфилд был доволен. Все шло по плану. Экипаж корейского «Боинга» подвергли психотронной обработке с основной установкой: «Они не посмеют сбить пассажира». Таким образом из сознания пилотов изгнали страх. Мухомор приказал выключить черные ящики радиосигналами, как только лайнер войдет в воздушное пространство Советского Союза.
– Осталась одна заковыка, – доложил Мухомор Редфилду. – Этим рейсом летят два конгрессмена.
– Кто? – поинтересовался хозяин.
– Найдорф и Митчел.
– Митчелу устройте небольшую аварию по пути в аэропорт, а Найдорф пускай летит. Он нам попросту не нужен… Сколько там всего народа?
– Двести семьдесят человек. Без Митчела двести шестьдесят девять.
– О кей! Этого более чем достаточно… Хочу предупредить вас, генерал: никаких шашней с нашими разведками! Они нашпигованы русскими шпионами.
Последнее указание босса Мухомор опрометчиво нарушил, за что впоследствии жестоко поплатился. О готовящейся операции каким-то образом пронюхали РУМО и АНБ. Они потребовали от генерала принять их в долю. Мухомор отбивался, как умел. Тогда обе разведки скинулись и преподнесли его дочери, которой 31 августа исполнилось двадцать три года, букет из двадцати трех белых роз. В цветах девушка обнаружила солидный пакет акций редфилдовского концерна, после чего железное сердце Мухомора, закаленное в колониальных войнах, дрогнуло. Уже в Анкоридже 370-тонный «Джамбо» оттащили в дальний конец аэродрома и напичкали электронной аппаратурой. Над Аляской стояли густые вечерние сумерки. В 13–00 по Гринвичу «Боинг» поднялся в воздух и взял курс на Сеул. Параллельно ему пошли два военных самолета-разведчика. Они должны были, дублируя друг друга, снимать информацию, поступающую с борта «Боинга», которому предстояло возбудить собой всю систему ПВО тихоокеанского побережья СССР. Через два с половиной часа «Боинг» появился над Камчаткой. Разведчики держались поодаль. Эти три самолета и поднявшиеся им навстречу советские перехватчики учинили в небе такой слоеный ералаш, что у персонала, обслуживавшего радары по обе стороны океана, зарябило в глазах.
Самолет шел на высоте 12 000 метров. Стояла глубока ночь. В иллюминаторах медленно плыла по черному небу частая россыпь звезд, крупных, как огни больших городов, и мелких, как серебряная пыль.
Почти все пассажиры спали или дремали, откинувшись в креслах. Бодрствовали немногие. Плакала японская девочка, у которой болело горло. Ее тихонько успокаивала мать. Сенатор Найдорф набрасывал в блокноте тезисы своего выступления перед южнокорейскими парламентариями. Американский конгрессмен хотел научить корейцев демократии, коей в этой стране почти не пахло. Минуло уже три года с той поры, когда было потоплено в крови яростное восстание в Кванчжу, а президент Чон Ду Хван и его окружение все еще не решались подарить народу хотя бы необходимый минимум свобод. Между тем сопротивление оппозиции режиму вновь нарастало. Кровавые столкновения казались неизбежными. Идеалист Найдорф верил в то, что демократия – панацея от всех бед, позабыв о негритянских волнениях в своей стране, подавленных грубой военной силой. Наморщив лоб, сенатор строчил да строчил, упиваясь собственными прозорливостью и мудростью.
Ворковала шепотом молодая супружеская пара, кореец и американка. Они обвенчались в Штатах, но свадьбу хотели сыграть на родине жениха. Держась за руки, молодожены ласкали друг друга нежными взглядами и улыбались, потому что были счастливы.
– Тебе должен понравиться дом моих стариков, – говорил он. – Это настоящая корейская хижина. Крыша из черепицы, покрытой цветной глазурью, украшена фигурками драконов. Углы ее загнуты вверх. А труба не на крыше, а рядом с домом. Все дымоходы проложены под жилой комнатой, поэтому пол всегда теплый. Это очень важно. Приходя с улицы, человек быстро восстанавливает тепловой баланс организма.
– Какая прелесть! – отвечала она.
– Мы непременно сделаем бумажного змея и на нем напишем наши желания, а когда змей поднимется высоко-высоко, перережем нитку, и он улетит в небо. Наши желания исполнятся.
– Да, мой милый.
– В ночь полнолуния мы пойдем гулять на мост через реку. Все это новогодние развлечения, но наш Новый год начался в день нашей свадьбы.
– Конечно, мой милый.
Студент-филолог из Бостона, летевший на стажировку в Сеульский университет, читал старинную корейскую повесть о Розе и белом Лотосе.
– Удивительно! – сказал он своему коллеге. – Корейцы весьма немногословны, когда живописуют женские прелести. В лучшем случае они сравнивают женщину с цветком или драгоценным камнем. Зато с каким смаком они говорят о женском безобразии! Вот послушай: «Что за страшилище эта Хо: бульдожьи щеки, глаза – что два медных колокола, нос кувшином, рот, как у сома, волосы – свиная щетина, ростом – с верстовой столб, голос подобен рыку дикого зверя, стан – в два обхвата! При этом сухорука, с толстыми ногами, с заячьими раздвоенными губами, а на лице словно черти горох молотили».
Студенты захихикали, прикрывая рты руками.
В салон вошла с дежурной улыбкой на пунцовых губах стюардесса Корасон, очаровательная маленькая филиппинка, точная копия девушек с акварелей древних восточных мастеров. Она принесла лекарство и сок манго для больного ребенка. Сорокалетний филадельфийский банкир, открыв на секунду глаза, в мгновенье ока тщательно раздел Корасон опытным взглядом и пришел к выводу, что эта женщина достойна любви. Его соседка, канадская француженка из рода маркизов де Буасси, увидела эротический сон, проснулась и потянула банкира за рукав.
– Что угодно, мадам? – учтиво спросил он.
– Мне срочно нужен мужчина. Не могли бы вы помочь?
– Как вы это себе представляете?
– Мы пройдем в туалет.
– Мадам, вы стары, у вас нехороший запах изо рта и дряблая кожа, поэтому я отказываю вам в помощи, – сказал он со свойственной ему прямотой, после чего встал и направился за Корасон в ее подсобку.
Девушка, открывавшая пузырек с пепси-колой, почувствовав за спиной постороннего, повернулась к нему лицом. Они спокойно смотрели друг на друга.
– Сколько вы стоите? – спросил банкир.
– Десять тысяч, – просто ответила она.
– Это дорого.
– На земле я стою много дешевле. Но здесь такая высота…
– Ладно. Черт с тобой!
– Деньги, пожалуйста, вперед.
Он достал чековую книжку, быстро заполнил бланк и швырнул ей листок.
– На, держи!
– Благодарю вас, сер.
Корасон спрятала чек в недрах холодильника.
– А теперь сними блузу и лифчик.
– Без этого можно обойтись. Я сниму только самое необходимое и сделаю это сама. Мужчины вашего покроя имеют обыкновение рвать дорогое белье.
– Что?! Она еще кочевряжится! – зарычал банкир и железными лапами сжал ее хрупкие плечи. – Да за такие деньги…
Корасон хрустнула, слабо пискнула и умолкла.
Два корейца – буддист и христианин – втянулись в бесплодную дискуссию о преимуществах своих религий.
– Ваш Иисус жил шестью веками позже Просветленного и заимствовал многое из его учения, – утверждал буддист. – Христианство, как и буддизм, видит путь спасения человека в нравственном усовершенствовании.
– Но как можно отрицать существование бога-творца, смешивать материальное с духовным! – возмущался христианин.
А в это время в кабине экипажа штурман сказал Чону?
– Командир, мы, кажется, заблудились и в данный момент находимся в воздушном пространстве русских.
– Не беда, – ответил Чон, спокойно улыбаясь. – Разве таким путем нельзя достичь Сеула?
– Справа от нас два МиГа, доложил второй пилот.
– Они не посмеют сбить пассажира, – успокоил его Чон, продолжая улыбаться.
– Они не посмеют сбить пассажира, они не посмеют сбить пассажира! – повторял экипаж.
Командира и его подчиненных разбирал беспричинный смех. Этот разговор уже не был зафиксирован никем и ничем.
Советские истребители исчезли также неожиданно, как появились. «Джамбо» продолжал лететь сквозь ночь прямо на юг со скоростью более тысячи километров в час.
