на тебя! Были бы у нас все такими, Андрюха! Мы бы немцу за месяц очко разорвали. Дай обниму!» «Где ты его нашёл, Костя? Где откопал?» «Да это ведь он меня тогда вытащил…» Начинает мой генерал, но командующий орёт: «Отдай! Отдай в адъютанты!!! Хватит с него, повоевал!» «Да я чего.» Это мой генерал. «К герою представлю!» Гремит командующий. «Чтобы все сука видели, вот такой он герой!» «Да нахер ждать этих штабных крыс, я тебе сейчас свою вкручу.» «Товарищ генерал-полковник…» Это мы хором. «Молчать!» Командующий снимает китель, явно собираясь скрутить звезду героя. «Майор!» Гремит командующий. Сразу распахивается дверь. На пороге страшный, одноглазый и бородатый майор. Кавказец. «Хасанов, пригласи-ка сюда эту фрау?»
«Видали?» Командующий мажет себе бутерброд. «Эльбрус. Мой адъютант. Мне с этой рожей на парад в Кремль? Мы все скоро там соберёмся. На параде. В Кремле! Я его всё равно у тебя заберу, Костя!» А мне так не хочется, чтобы сюда вели Николь. Я знаю, что она в соседнем блиндаже. Я представляю как этот Эльбрус будет пялиться на неё, вдыхать её запах. Я напрягся. Услышал, как у двери остановились. Невольно отвернулся от генералов к двери. Вошёл горец, за ним Николь.
«Хасанов, в госпиталь ложись. Не знаю, придумай что хочешь? Мандавошек поймай… А хочешь на передок отпущу? За орденами?» Майор гордо кивает. «Пулей в штаб! Ящик коньяку!» Горец исчезает. «А ты…» Это мне значит. «…давай ей гвардейский без горки… а сладка немчатинка, сладка, Андрюха?» Хреновый я актёр. И командующий чувствует яд моего взгляда, но разве его ярость меньше моей? Хотя чего там гадать. Мы все здесь одинаковые. «Проверим, капитан…» «товарищ генерал-полковник…» Командующий сам тянет стакан Николь. Генерал видит моё напряжение и делает мне «страшные глаза», мол: расслабься, ты чего, это отец наш родной, командующий…» Мой генерал, которого я вытащил, орден за которого получил. «Стой!» Кричит мне мой генерал одними глазами.
А я чувствую, как слетают тормоза. Как дыбится мурашками кожа. Чувствую, не могу смотреть на этого краба-командующего. На его багровые плечи, белые, оскаленные зубы. Командующий заводит патефон. Вертинский поёт о своей любви. О том, что нет ничего кроме любви в этом мире… Николь уже держит стакан. Командующий притягивает её одной рукой, прижимает к себе. Второй помогает Николь лить в себя водку. Она кашляет. Давится. Тогда командующий хватает её волосы, запрокидывает голову, рычит своим рёвом: «до дна, сука!»
Я стреляю в правый глаз командующего и попадаю в правый глаз. Он кулем валится, опрокидывая всё со стола. Тут же раздаётся другой выстрел. Падает Николь. Генерал подходит, берёт мой пистолет, нагибается, вкладывает в руку Николь. «Ну не в тебя же стрелять!» Я почему-то вспоминаю в этот момент как она сидела и ела мясо. «Ты же убил этого медведя.» Сказала она тогда. Генерал протягивает мне стакан. «Хорошо мы повоевали, Андрюха…»
От штрафбата я не открестился, былые заслуги не помогли. Штрафбат не разведка. Здесь другой контингент и надо кровь пролить, чтобы опять в разведку. Пахнет землёй. Рядом со мной пацан какой-то, зелёный совсем, трясётся. Ракета щас, ракету ждём. И вот она пошла! Алая в ночи взмыла в небо ракета и загремело всё, полетело во все стороны железо. А мы пошли. Вперёд! За орденами.
