– Мне еще понадобится время, чтобы вслушаться в него.
– Вы все еще чего-то недоговариваете, барон. Да, сразу же после «усыновления» вас представят некоей двадцативосьмилетней – на два года старше вас, но, что поделаешь, судьба – вдове, тоже весьма сомнительного происхождения. Которая, тем не менее, является далекой родственницей баронессы. Ее отец, как вы сами поняли, не аристократ, но зато он банкир. Который очень желает вступить в родственные связи с одним из старинных аристократических родов. Мало того, он готов платить за оказанную ему честь, чем обедневшая баронесса фон Краузер не преминет воспользоваться. Не надо, мсье Дуартье, – решительным жестом остановила она лжеграфа, хотя тот не собирался и рта раскрывать. – Мне известна суровость ваших взглядов на мораль. Но не будем спешить с обвинениями в адрес вдовы-баронессы…
Дуартье хищно рассмеялся. Только сейчас ему стал по-настоящему понятен замысел графини де Ляфер, а главное, он вновь почувствовал, что они союзники и родственные души. Естественно, что к нему постепенно возвращалась уверенность. Клод Дуартье умел ценить авантюрность мышления и поступков, и сейчас у него появилась еще одна возможность оценить богатую россыпь этих качеств в характере прекрасной парижанки, в которую он конечно же был влюблен, но которой пока конечно же недостоин.
– Я не буду строг в оценке столь коварного замысла баронессы Клавдии, поскольку надеюсь, что кое-что, хоть какие-то крохи с банкирского стола достанутся вам, графиня де Ляфер, ну и конечно же мне, бедному…
– Наконец-то вы заговорили, как подобает графу Артуру де Моле. Признаться, я уже начала было сомневаться: готовы ли вы вообще к столь великодушному способу мышления. А ведь я только потому и пощадила вас, что благоразумно предположила: от живого лжеграфа де Моле все-таки должно быть больше пользы, нежели от мертвого.
– Можете не сомневаться, я готов.
– Тогда чего вы ждете от меня? Пересказа всей той рутины аристократических будней, которые ожидают теперь уже законного барона фон Краузера? Баронесса приобретет Богом посланного ей сына и известную сумму денег, нужную для уплаты долгов. Двадцативосьмилетняя, засидевшаяся во вдовах дочь банкира – мужа-аристократа, а швейцарский банкир и промышленник – зятя барона, ну и вместе с ним – наследника и вес в обществе. Ибо дочь его – уже баронесса, а внук станет бароном. Разве все это не достойно пера Эсхила? Или Софокла? Извините, я одинаково слаба в познании творчества обоих этих трагикомедиантов, поэтому остановим свой выбор на Еврипиде. Уж его-то, совершенно точно, а главное, справедливо, кто-то из не менее великих греков назвал «наиболее трагическим из поэтов». Кажется, Аристотель. Хотя и с его творчеством, увы…
– Тем не менее вы гениальны, графиня. Речь идет не о грешной поэзии.
– Вряд ли я догадаюсь, что скрывается за странным определением «гениальная». Поэтому оставим в покое всю эту весьма сомнительную антику и вернемся к прекрасной прозе нашей с вами жизни.
Будущий барон и ныне здравствующий граф несколько растерянно повертел в руках пакет с письмом. Он ждал, чем графиня завершит его посвящение в бароны. Однако Диана не спешила ни с прощанием, ни с напутствиями.
– Простите, графиня… Я знаю, что мы долго не сможем видеться.
– Считаете, что сможем?… – Диана умела поставить в тупик любого. Ей это удавалось. К тому же делала это мастерски, с блеском.
– Я имел в виду…
– Знаю, что вы имели в виду. Выражайтесь яснее, барон фон… Какое-то время мы с вами действительно не сможем видеться – это совершенно ясно. Что дальше?
– Смогу ли я, уже после того как обрету титул, имения, средства, рассчитывать, что?…
– Вам и так грешно жаловаться, барон фон… он же граф…
Они оба вспомнили ночь, которую провели здесь, в этом замке. Бурную и далеко не безгрешную ночь, после которой добиваться от женщины еще чего-то просто неприлично. И все же будущий зять банкира стоял на своем.
– Смогу ли я тогда рассчитывать, что буду принят в этом замке?…
– Сможете, конечно. Если только посещение Шварценгрюндена не станет вашей главной целью. Ибо главной, – она мельком взглянула в сторону одной и другой двери; оба татарина, которые до сих пор спокойно находились в зале, бесшумно, словно духи, переместились по ту сторону дверей. – …Главной по-прежнему должны оставаться сокровища тамплиеров. Вы хотели возродить орден? Возрождайте его. И пусть те, кто считает себя тайными руководителями ордена, докажут, что они более праведны и являются истинными наследниками славы великого магистра Жака де Моле. Но сразу же подберите людей, которые оказались бы более удачливыми в своем новом набеге на замок Аржиньи, нежели мы с вами.
– Понял, графиня.
– И не вздумайте погрязнуть в банковских счетах и любовных игрищах с двумя баронессами и прочем провинциальном разврате. Как только я обнаружу, что вы отреклись от сокровищ тамплиеров, мать-баронесса тотчас же отречется от бывшего уголовника Клода Дуартье; дочь банкира превратится в фанатичную лесбиянку, каковой она, по существу, уже является, а сам банкир скоропостижно разорится. Что произойдет после всех этих метаморфоз с вами, – мстительно рассмеялась графиня, – представить себе не так уж трудно.
– После всего, что я видел в замке Аржиньи, да, нетрудно.
– И еще… Кажется, вы были бы не прочь как-нибудь навестить замок Шварценгрюнден? Что ж, как только приблизитесь к сокровищам тамплиеров – вы станете самым желанным гостем этого замка. Но если где-нибудь, когда-нибудь, пусть даже на крюке, вбитом в стену замка Аржиньи, вы посмеете, в связи с поисками сокровищ, произнести мое имя… – выдержала графиня убийственно-саркастическую паузу, – то очень скоро убедитесь, что мстить из могилы, а равно, как и мстить мертвым, умеет не только загробная тень великого магистра Жака де Моле.
– Я конечно же предпочту молчание, – возбужденно заверил ее будущий барон, – поскольку убедился…
– Вот и замолчите! – резко прервала его графиня. – Все, барон, все! Кара-Батыр, распорядитесь, чтобы графу де Моле подали коня и открыли перед ним ворота.
– Вам все же удалось угомонить их? – недоверчиво покачал головой канцлер. На то умиротворение, которое происходило сейчас в усадьбе местного шляхтича, он смотрел, словно на седьмое чудо света. – Что вы им сказали? Какую такую власть употребили?
– Увы, это была не власть короля. Не говоря уже о власти тайного советника. – О канцлере Коронный Карлик вежливо умолчал. Тут и так все ясно. – Хитрость заключается в том, что осаждать и грабить поместья старались люди полковника Барабаша. Причем умышленно делали это на пути нашего с вами следования, чтобы показать, какой повстанческий разгул творится в здешних краях и как здесь нужна крепкая рука гетмана.
– Езус Мария! Неужели Барабаша? Он что, стремится заставить нас искать в нем «сильную руку»?
– Но мы никак не сможем доказать причастность Барабаша, поскольку действует он через подставных атаманов, – предостерег канцлера от поспешной горячности Коронный Карлик. – И Боже нас упаси затевать об этом разговор с Хмельницким, не говоря уже о самом Барабаше.
– Но казаки признались вам?
– Устами самого атамана, который узрел в этом признании свою собственную выгоду. Впрочем, и без его признаний догадаться было нетрудно.
– Мне уже не раз предоставлялась возможность убедиться, что из всех государственных сановников, кормящихся у королевской казны, вы единственный, кто, в общем-то, оказался на своем месте.
– Не будем сейчас обо мне, господин канцлер, – ожесточилось лицо Коронного Карлика. – Хоть о сатане на троне, только не обо мне. Извините, мне нужно поговорить с будущим сотником Маньчжурой.
– Еще один лис в стае степных волков? – простил ему это ожесточение князь Оссолинский.
– Вы ведь сами только что заявили, что, оказывается, я все же на своем месте.
Канцлер рассмеялся.
– После разговора с сотником жду вас в моем экипаже.
Вернувшись к своей карете, Коронный Карлик увидел, что Маньчжура все еще остается в седле.
– Не надо в карету, ясновельможный, – предложил он. – В седле казаку привычнее.
– Не желаешь быть заподозренным в секретных переговорах с тайным советником? Благоразумно. Тогда вот тебе деньги, – передал сотнику небольшой кошелек, – и слушай меня, как Господа Бога, глаголящего устами отца родного.
– Так и буду, – сжал кошелек в огромном волосатом кулаке Маньчжура. – Но не за злотые, за честь.
– Стал бы я что-либо доверять тебе за злотые, сотник, – поиграл желваками Коронный Карлик. – Служить ты останешься пока у Барабаша.
– Но вы же…
– Учись слушать, – осадил его тайный советник, привставая в своих высоко подтянутых под его рост стременах. – Саблей махать тебя учили другие, но она, как видишь, не дала тебе ничего, кроме ран и болячек. Я же стану учить тебя слушать – только-то и всего, зато к старости ты будешь иметь не только кусок хлеба, но и поместье. Так вот, служить до времени все еще будешь у Барабаша. Тем более что пока не ясно, кому достанется булава. Зато уже сейчас Хмельницкий будет видеть в тебе своего человека. Ему подскажут, кому в стане своего соперника он может доверять, – упредил очередной вопрос Маньчжуры. Искусство выслушивать давалось сотнику с тем же трудом, что и многим другим, с кем тайному советнику приходилось иметь дело.
