Из соседнего дома послышался шум открывающейся двери. Потом захрустели шаги по снегу, и часовой, который раскрыл дверь, проворчал хрипло: - Ну! Вставайте, братцы! Поднимайте задницы!
Альф лично вручил Биндигу пряжку за ближний бой. Он произнес несколько слов о его мужестве, а потом прикрепил награду к его форме и пожал ему руку.
Рота была выстроена, и солдаты мерзли, так как они в течение всего времени должны были стоять. Альф быстро снова надел перчатки. Немного тише, чтобы другие солдаты не слышали, он поинтересовался у Биндига, полностью ли тот выздоровел.
Биндиг немного поднял голову и ответил: - Так точно, господин лейтенант. Я чувствую себя здоровым.
- Что-то вроде лихорадки, что там у вас было. У вас такое бывает часто?
- У меня это было впервые, господин лейтенант.
- Нет никаких последствий?
- Думаю, что нет.
- Я надеюсь на это. Вы нам понадобитесь. У нас большие планы.
Во второй половине дня Тимм со своим взводом отправился на пару сот метров за деревню для учений. Несколько ночей подряд шел снег, и теперь снег был глубоким и мягким. Он полностью покрыл поля, так что нигде больше не было ни пятнышка голой земли в белой монотонности ландшафта. Земля под снегом замерзла и стала твердой как камень.
Однажды наступила оттепель, но только на половину дня, а потом мороз возвратился. Он выжал последнюю влагу из веток деревьев и покрыл их толстым слоем инея. Рой ворон каркал хрипло над заснеженными полями, и иногда птицы сидели плотными стаями на земле. В полдень, когда солнце зажигало снег, что его блеск причинял боль глазам, появились самолеты.
Они были почти неуязвимы, так как зенитной артиллерии почти не было, только несколько разбросанных 20-мм пушек. Но они остерегались стрелять в быстрых серебряных птиц с красной звездой на крыльях, так как летчики умело использовали солнце. Стоило им лишь заметить что-то живое на земле, как они с налета бросались вниз, с солнцем за спиной, и расстреливали любую оборону. Никто не был в безопасности перед ними.
Они атаковали колонны снабжения и полевую почту, они выпускали ракеты на огневые позиции и проносились над деревнями в ближнем тылу. Они охотились на пулеметные гнезда и ладе на отдельных связных, которых они легко видели под собой на белой заснеженной равнине. Тимм в эти послеобеденные часы немного требовал от своего взвода. Он приказал разойтись, и солдаты целый час учились беззвучно ползать по рыхлому снегу. Он пошел с ними в маленький лес, где они стреляли в железные откидные мишени, и был доволен, если они делали два попадания из пистолета при трех выстрелах. Он не гонял их и позволял больше перекуров, чем обычно. Он даже разрешил им распить по очереди бутылку дешевой немецкой можжевеловой водки, у которой был вкус лекарств и камфары, и закончил занятия раньше, чем это было предусмотрено в плане, который установил Альф.
Это не изменялось также в течение следующих дней. Иногда они вообще не выезжали из деревни, а проходили в амбаре, крыша которого была наполовину снесена, обучение установке мин или размещению взрывчатки.
Дни проплывали без больших событий. Казалось, что фронт замерз, что не было никаких видов на то, что он в этом месте может вскоре проснуться к жизни.
Пехота стреляла мало, и тяжелые орудия гремели только редко. Под вечер советские минометы прощупывали немецкие позиции. Они всегда стреляли одиночными выстрелами, и неопытные солдаты не уделяли им внимания. Но другие, кто провел уже не первый год на фронте, знали, что должны были значить эти отдельные выстрелы минометов. Красная армия пристреливалась по немецким позициям. Она отмечала свои цели на переднем крае обороны и на коммуникациях, она замеряла месторасположения немецких орудий и ближайшие места в тыловых районах. Отдельные минометные мины взрывались как бы случайно вблизи стоянок автотехники или недалеко от тех мест, где стояли танки.
В ясном воздухе над покрытой снегом землей кружил У-2, маленький медленный самолет-биплан, с тарахтящим мотором, о котором можно было бы подумать, что он в любое мгновение может заглохнуть. Наблюдатель совершенно спокойно делал свои снимки из кабины, а время от времени поворачивал пулемет на турели и давал очередь по земле. Солдаты больше не стреляли в него. Было довольно трудно попасть в самолет. Он прилетал и по ночам, и тогда он был непредсказуем. Он сбрасывал маленькие бомбы, которые иногда не взрывались, и трасса очереди его пулемета как зеленоватое ожерелье жемчужин падала на землю. Солдаты называли его еще «дежурным унтером». Но были и те, кто понимал, что значит, если эта «швейная машинка» с таким упрямством днем и ночью крутится над фронтом, и если одновременно с этим пристреливаются минометы, и за русскими траншеями слышится рычание тяжелых двигателей.
В первых ячейках немецкой линии лица более старых солдат принимали озабоченное выражение. Они осматривались в поисках путей отхода, и при этом замечали, что плоская местность за ними не давала им защиту и укрытия. Были лишь отдельные деревья и только местами несколько кустов. Только далеко позади начинался лес. Но пока они добежали бы туда, минометы или «сталинские органы» точно бы кого-то из них достали. У солдат в продуваемых всеми ветрами ячейках не было больше сомнений, что наступление русских могло начаться в любое время. И это наступление означало отступление для них. Но на территории между фронтом и деревушкой Хазельгартен были очень плохие возможности для отступления.
В это время в разведывательной роте вряд ли был хоть кто-то, кто не знал, что в ближайшие дни предстоит крупная операция. Биндиг, который по вечерам задерживался в большинстве случаев у Анны, ничего не говорило ей об этом. Но Георгий знал наступательную тактику своей армии. Была глубокая зима, и ночью бывали большие снегопады. К этому добавлялись самолеты У-2, которые беспрерывно облетали территорию, и отдельные разрывы снарядов, которые Георгий в Хазельгартене мог слышать, так как было тихо, и не было другого шума, кроме этих отдельных взрывов.
Он сидел на ступеньках у входной двери, когда пришел Биндиг. Он хотел уклониться от него. Но Биндиг его удержал.
- Что происходит, Георгий? – спросил он его. - Почему вы сидите здесь снаружи? Русский только через некоторое время ответил. Он после той встречи в каморке очень мало разговаривал с Биндигом. Он избегал встреч с ним.
Биндиг как-то узнал, что Георгий был офицером. Это не особо его удивило, потому что не только то одно обстоятельство, что этот русский владел немецким языком, свидетельствовало об его высокой образованности.
- У меня здесь самая лучшая возможность подумать, - сказал он Биндигу. – Можно подумать кое о чем.
Биндиг вытащил из кармана брюк две пачки сигарет. Это были дешевые сигареты марки «Чайка», потому что с некоторого времени хороших сигарет на роту не выделяли. Он протянул Варасину одну пачку и сказал: - Возьмите. Или вы уже не курите?
Русский покачал головой. Он немного улыбнулся, когда сказал: - Нет, я все еще курю.
Он не схватил пачку, и Биндиг просто положил сигареты на выступ ступеньки возле него. Там он их взял. Они курили вместе, стоя перед домом. Анна еще не заметила прихода Биндига.
- О чем же вы размышляете? – спросил Биндиг. – О доме?
- И о доме тоже, - ответил Варасин односложно.
- Москва?
- Вы знаете, что я из Москвы?
- Я так подумал, - сказал Биндиг, - и случайно угадал. У вас есть семья?
- Я женат.
Биндиг посмотрел на него, и Варасин добавил: - Моя жена тоже в армии. Я не знаю, на каком фронте.
Гармонь, думал Биндиг, такая как та женщина, которая смотрит на тебя с глазами, которые ты таскаешь повсюду с тобой, до тех пор, пока ты не станешь старым и седым или пока ты не погибнешь молодым. Такие их женщины. Он нервно смахнул пепел сигареты и не знал, что ему сказать. Он хотел поговорить с этим русским, но всегда, когда он начинал, он чувствовал невидимую стену, которая громоздилась между ними.
Тут стоял Биндиг, который пришел к Анне, чтобы на пару часов найти у нее покой, пока ему снова не придется расстаться с нею, чтобы продолжать заниматься ремеслом, которому они его обучили. И тут напротив него стоял Варасин, который без особого волнения рассказал, что его жена служит в армии, и он даже не знает точно, на каком именно фронте. Он попытался сблизиться с Варасиным. Он сказал тихо: - Это не хорошо, что у вас женщин отправляют на войну. Это…
Он хотел сказать совсем другое, но ему это не удалось, потому что в этот момент он снова увидел перед собой, так же четко, как той ночью, эти большие черные глаза игравшей на гармони женщины, и он замолчал.
Варасин слегка двинул плечами. При этом он сказал: - Женщин не отправляют. Женщины идут сами. Очень нужно, чтобы шли все, у кого есть мужество.
- Но женщинам не место на фронте, - упрямо настаивал Биндиг, - это не женское ремесло. Они ведь гибнут при этом.
