и чуть в стороне остатки шалаша. Рыбачий островок, подумал он, но здесь не рыбачат, здесь ночуют, ставят переметы и ждут утра, потом варят уху и вечером опять ставят переметы.
Снова пришлось выжимать одежду и одевать сырое, и Санька, клацая зубами, сказал – не пойму я, почему так холодно, и Феликс ответил, что месяц-то октябрь и мы в Псковской губернии и это факт. Хреновый это факт, сказал Санька. Самый хреновый факт в моей солдатской биографии. Потом они расселись на бревне, а Делегат остался сидеть в стороне, на камне, и Санька сказал, что полковник совсем жухлый, как бы не заболел. Нашел, кого жалеть, сказал Георгий. Все эти проблемы из-за него. Не было бы его, был бы другой. Да, сказал Георгий, такая у нас работа. Нормальная работа, сказал Чердынский, и многие нам завидуют. Завидуют, когда видят ордена на наших гимнастерках, сказал Георгий, а так нам никто не завидует. Пехота не завидует и артиллеристы нам не завидуют. И мы им не завидуем, потому что их работа ничуть не легче, чем наша. А, может, и потяжелее. В нашей работе есть свои плюсы и свои минусы, сказал Чердынский.
– Не хватало нам минусов в этом псковском болоте, – сказал Санька и вздохнул, – сейчас бы пожрать, а весь НЗ у старика. Сейчас бы драников, – сказал он мечтательно, – я бы умял полведра драников.
– А что такое драники, – спросил Георгий.
– Это такое белорусское блюдо.
– Протестую, – сказал Чердынский, – я категорически протестую, потому что нельзя называть блюдом то, что делается из бульбы.
– А что такое бульба, – опять спросил грузин, и сержант сказал, что бульба, это самый бесполезный продукт на всем белом свете.
– Ха-ха-ха! – сказал Санька. – Противно слушать!
– Настолько бесполезный, – сказал сержант, – что чукотскому белорусу без него смерть. 24 часа и все – несвязная речь, галлюциногенный бред и, самое страшное, потеря чинопочитания. Что мы и имеем возможность наблюдать в настоящий момент. Если пациенту вовремя не сделать инъекцию…
– Ты так говоришь, Феликсаша, – перебил Санька, – потому что в тебе гнездится обида. Потому что у вас в Новосибирске бульба не растет. При таких-то морозах!
– Зато у нас в Новосибирске самые красивые девушки, – сказал Чердынский, – и у них все что надо, все растет. Иногда меня очень беспокоит этот бурный, бесконтрольный рост, и по ночам я долго не могу уснуть.
– На морозе ничего не может расти, – сказал Георгий, – на морозе у грузинов борода не растет. Даже.
– У грузин на морозе ничего не растет.
– Да не слушай ты его, Тбилиси, ты приезжай ко мне после войны, я накормлю тебя драниками со сметаной, да с щучьей икрой, да еще с чем угодно, и ты навсегда забудешь про свои хачапури.
– Нет, – сказал Георгий, – лучше ты ко мне приезжай, и ты, Феликс, и командир пусть приедет, пусть все приедут. Я приготовлю вам, не знаю, как это называется по-русски. В общем, берем молодого барашка, кладем в него индюка, а в него гуся, а в гуся кладем всякие овощи, травы и коренья и все это натираем чесноком и обкладываем можжевеловыми ветками и печем на углях полдня, а лучше целый день. А на запах сбегается весь квартал и начинается праздник.
– Это, дорогой мой Тбилиси, – сказал Чердынский, – называется фаршированный барашек. Только весь квартал нам не нужен, у нас своих дармоедов хватает.
– Вот, вот, – сказал грузин, – фирш… шифрированный барашек.
– Ты знаешь, Тбилисоба, твой хорошо зашифрованный барашек, это самое замечательное блюдо из тех, которые я не пробовал! – сказал Чердынский. – Это настолько изумительно вкусное блюдо, что я его ставлю на первое место в моем списке! Опускаю на почетное второе место котлеты по-гамбургски.
– А что, они были на первом?! – удивился Санька. – Это же враждебные котлеты! – сказал он и громко сглотнул.
Глава 17
Они вытянули лодку на песчаный берег, и Загвоздин принес с кормы вещмешок с рацией и автоматы. Он перекинул свой автомат через плечо, а Ольгин автомат прислонил к борту плоскодонки. Ольга распаковала рацию и установила ее на носу лодки. Сержант присел на борт, достал из нагрудного кармана маленький блокнот и карандашом написал текст радиограммы. Он вырвал листок и передал Ольге, а сам повернулся лицом к берегу и всматривался в темноту. Если они наблюдали и видели нас и не стреляют, значит, ребята сделали свое дело, и немцы будут ждать, чтобы взять всех. Но может быть и так, что они не увидели их. Такое может быть. Может быть, здесь нет наблюдения, всякое может быть. Как бы там ни было, надо сделать все быстро и уйти. Если даже они видят нас, то дадут нам уйти, чтобы взять всех. Если они пойдут по следу, я распознаю. На воде я лучше чую, чем посуху.
Текст радиограммы был короткий и нелепый. «Блудный сын вернулся. Выйду в окно». Два коротких нелепых предложения. Она зашифровала радиограмму, выведя ряд цифр под этим бессмысленным текстом, и настроилась на нужную частоту. Отстучала морзянку и выключила радиостанцию. Подумала, что в этом бессмысленном тексте весь смысл их нынешней работы. Разорвала листок на мелкие клочки и Загвоздин показал ей – брось под ноги. Часть клочков упала в воду, большая часть на песок и сержант сказал:
– Уловка нехитрая, но какая никакая.
– Думаете, нас успели запеленговать? – спросила Ольга, сворачивая рацию.
– Сто процентов. – сказал Загвоздин. – Пусть убедятся, что передача была отсюда. Жди меня здесь.
Он пошел берегом по воде и метров через двадцать вышел из воды и дошел до кустарника. Потом вернулся тем же путем, и Ольга догадалась, что он путает следы.
– Разгадают, – сказал сержант, сталкивая лодку в воду, – но время потеряют. Время работает на нас. Сядешь впереди, если близко ствол, отталкивайся.
Он встал на корме и греб веслом, и лодка вскоре вошла в тень, под деревья и теперь они взяли курс на север, вдоль берега, и Загвоздин оглядывался, а Ольга всматривалась в темноту, и, если приближался ствол, вытягивала обе руки и мягко отталкивалась. Так лучше, когда нужно что-то делать, подумала девушка, так время идет быстрее. Прошло более получаса и, когда она в очередной раз оглянулась, Загвоздин сказал негромко:
– За нами чисто. Полпути прошли.
Он направил лодку глубже в тень, и там было уже мельче, и он опускал весло и толкал плоскодонку вперед, иногда отталкивался рукой от стволов деревьев. Потом он перестал грести, и лодка замедлила ход и Загвоздин, сложив руки у рта, крикнул два раза, подражая крику совы. Они подождали и вскоре услышали ответный крик,
