Ирина смотрела все телевизионные новости подряд. Звучали знакомые заставки, произносили короткие тексты ведущие, экран распахивался, как окно, и оттуда в уют трехкомнатной квартиры врывались боль, отчаяние и безысходность.
Искореженные неузнаваемые улицы. Полуразрушенные обгоревшие дома, пустые глазницы окон. Дымы пожарищ. Черный, кирпично-красный и – совсем редко – белый снег.
Трупы.
Трупы солдат, трупы боевиков, трупы мужчин и женщин, трупы детей.
Камера бесстрастно скользила по замерзшим телам, и привыкший совсем к другим картинкам телезритель автоматически прикрывал глаза.
Серо-голубые глаза не закрывались.
Зрачки расширялись, и через мгновение мозг облегченно фиксировал: «Не похож».
В камеру влезали бородатые боевики в надвинутых по самые брови черных шапочках. Картинно хмурясь, они рассказывали, что им не оставили выбора, и они будут биться до конца.
Ирина почти не слушала.
Камера покидала довольных боевиков, и снова на экране появлялись разбитые улицы. Грязные, похожие на заключенных, люди тащили по снегу санки с ведрами, доставали воду из открытых люков.
Бориса не было.
– Ира, перестань, – говорила Вика, – так нельзя. Что ты надеешься увидеть?
– Да, Вика, ты права, – рассеянно отвечала Ирина, не отрываясь от экрана. – Я больше не буду.
«Он жив, – твердила Ирина, – жив. Он обещал, он никогда меня не обманывал».
Через неделю Викина сотрудница пустила их до весны в домик своей умершей мамы, а еще через два дня Ирине нашли работу. Рядовым бухгалтером в поликлинике, но все-таки это была удача: оставшиеся деньги Ирина упорно хранила на «черный» день.
Домик притулился в конце кривой улочки частного сектора на самом краю Саратова. До работы от него добираться было долго: двадцать минут пешком, потом через весь город на трамвае с пересадкой. Получалось больше полутора часов. А ведь еще и в магазин надо зайти.
Славику до школы было ближе: пешком под горку по заснеженной улочке и потом еще квартала три по асфальту. Ничего. Главное, что вообще взяли. Даже не дожидаясь прописки.
Теперь прописка есть. Временная, у Жени с Викой. Тоже побегать пришлось. Везде сочувствовали, ахали, жалели, но придирались к каждой бумажке: «Так вы не выписаны? Ну, не знаем…» Молодая девчонка в военкомате чуть не прослезилась, но, увидев военный билет, упрямо поджала губы:
– Как же я на учет поставлю, если вы там не сняты? Неужели у вас военкомат не работал?
– Таня, – сказал сидящий сзади нее мужчина, – ты телевизор смотришь вообще? Не видела, чтотам работает? Сама сними! Не знаешь как, что ли?
«А ведь у Бориса тоже отметок нет, – подумала Ирина, и на глаза тут же навернулись слезы. – Что-то я часто плакать стала, а ведь раньше никогда».
Славик ударил кулаком по ручке топора и выдернул его из колоды. Вернул упрямое полено на колоду, широко размахнулся и опустил топор. Лезвие вошло в полено точно посередине.
– Иес! – крикнул Славик.
– Молодец, сыночка, – сказала Ирина. – Ловко!
– Это меня дядя Женя научил. А ты не верила! Теперь надо ее прямо об колоду долбануть – и все дела. Папа бы за десять минут все сделал.
Ирина поднялась, взяла у сына топор с насаженной на него деревяшкой и что есть силы хлопнула его об колоду. Полено легко раскололось пополам.
– Иес!
Мужчина лежал на первом этаже у стены, в стороне от окон.
«Опять, – с некоторой досадой шевельнулось в голове. – Зачем они их приносят?»
Из всего происходящего вокруг больше всего Борис не понимал этого. Остальное, если не особо ковыряться, было понятно и даже по-своему логично.
Идет война, бессмысленная и непонятная война, которую руководство страны предпочитает называть «восстановлением конституционного порядка». Судя по выпускам радионовостей, которые они жадно ловили из нескольких сохранившихся приемников, восстановление идет по плану и скоро должно завершиться. Это можно было понять: за всю свою сознательную жизнь Борис привык, что родное государство лжет на каждом шагу. Это ясно.
«Незаконные вооруженные формирования» складывать оружия не собирались и противились выполнению плана изо всех сил. Это тоже понятно.
Часть бомбоубежища занимали эти самые формирования. Сами себя они называли иначе: исламский батальон. В убежище они заходили через отдельный вход, с гражданскими пересекались не часто и это Бориса вполне устраивало. Сколько «исламов» было в убежище, он тоже не знал и не стремился. Знал, что их базы тянулись до туннеля, дальше по слухам действовали другие. Точно знал, что «работают» боевики вахтовым методом, дня по три-четыре. Потом уезжают в Шали, и их место занимает другая смена.
Этого Борису было достаточно.
Все это было понятно и естественно укладывалось в новый, кажущейся таким бессмысленным, миропорядок.
Немного напрягшись, можно было понять даже любимое развлечение «исламов» – выскочить днем из убежища и дать в воздух несколько очередей. Через пару минут за Сунжей начинали глухо бухать минометы, и воздух звенел от разрыва мин. Боевики к тому времени уже сидели под землей: наверное, им было смешно. Что делалось наверху, кого зацепило миной, их не интересовало. Как говорили в детстве: «Кто не спрятался – я не отвечаю».
Впрочем, отношения с невольными соседями были скорее неплохими. Они даже продукты иногда подбрасывали – муку, сахар. Понятное дело, что в первую очередь старались поддержать своих, чеченцев. А те делились с остальными.
Это тоже было понятно.
Но зачем они приносили раненых?
В рейды боевики уходили небольшими группами, по четыре-пять человек. Так же и возвращались, причем, чаще всего под обстрелом.
Зачем им лишняя ноша?
Зачем уменьшать маневренность группы, когда каждый лишний шаг, каждое лишнее мгновение могут стать последними? Особенно, если раненый не твой товарищ, а просто грозненец. К тому же – русский.
Зачем?
Тем не менее – приносили. Заносили на первый этаж и укладывали на пол, в наиболее безопасное место, подальше от окон. Там они и лежали до утра, пока их кто-нибудь не замечал.
К тому времени они были уже не ранеными. Они были мертвыми.
За все время до утра дожила лишь одна женщина, раненая в ногу. Она прожила потом еще целых два дня.
Остальные не дотягивали и до утра. А если бы и дожили? Чем им можно было помочь – разве что перебинтовать?
Чеченцев боевики относили к себе. У них были и врачи, и медикаменты. По слухам их потом переправляли в Шали.
Борис отодвинул остановившегося впереди грузного мужчину с ведрами, подошел к раненому. Тот лежал лицом вверх, приоткрыв беззубый рот. На подбородке запеклась кровь. Борис сел на корточки, приложил руку к шее, пытаясь нащупать пульс.
– Что? – спросил сзади Аланбек.
Борис отнял руку от холодной, как грозненский январь, шеи мужчины и закрыл ему глаза.
Ирина поставила на печку кастрюлю с картошкой и села на кровать. От печки шел сухой жар, вверху уже было тепло. Ничего, скоро прогреется и внизу, жаль только пол всегда остается холодным.
Все-таки она научилась справляться с печкой. Хотя поначалу казалось, что этого не будет никогда. Русская печь поддаваться городской жительнице не желала и наказывала за любую ошибку. То дрова прогорят слишком быстро, то погасит огонь уголь, то дым вместо трубы пойдет в комнату. Мучение, а не печка.
Теперь, слава богу, Ирина приноровилась, и особых проблем нет. Не газ, конечно, и не центральное отопление, но ничего – жить можно.
– Мам! Не слышишь?
Ирина оторвала взгляд от раскаленного круга под кастрюлей, повернулась к сыну.
– Я тебе кричу, кричу, – голос у Славика возбужденный, обиженный. – Задачка не получается. Поможешь?
– Задачка? – неуверенно повторила Ирина. – Ну давай.
Славик сунул Ирине в руки открытый учебник, открыл поддувало и начал запихивать туда газету.
– Перестань! – дернула его за плечо Ирина. – Что тут у тебя? «В бассейн по одной трубе вода втекает, по другой вытекает. Если закрыть трубу, по которой…за 10 часов…за 5 часов.…За сколько часов, наполнится…»
Ирина оторвалась от учебника, посмотрела на сына. Славик вытащил газету и молча ждал. «Втекает, вытекает…» – тщетно пыталась сосредоточиться Ирина.
– А разве вам на уроке не объясняли?
Наивную педагогическую уловку Славик отбил легко.
– Мама! Ни фига нам не объясняли.
– Не может быть.
– Может! Ты помогать будешь?
Через десять минут Ирина полностью запуталась в трубах, часах, бассейнах и почувствовала глухое раздражение.
– На уроке надо было внимательней слушать! Болтал, наверное?
– Мамочка! – обиделся Славик. – Ничего я не болтал. Не решали мы таких задач!
– Не решали, – Ирина помешала картошку, закрыла крышку. – Не знаю я, сыночка, что с этими трубами делать.
Славик втянул аромат, облизнулся.
– А папа бы за две минуты решил. Мама, а когда папа приедет?
