— Херовые, гражданин начальник, — рассеянно ответил Боев, озираясь, — мы только что перешли контрольную лыжню.
— Вот и я думаю! — обрадовался старик и через секунду спросил снова; — Как думать, подох он али рванул куда?
— Да подох, подох! — занервничал Валера. Невдалеке показался верхом на лошади начальник конвоя, но тут же скрылся за деревьями.
— Господи! — я поднял глаза к небу. — Сделай так, чтобы они его не убивали!
Боев и особенно Котик мне все больше не нравились. Наконец я не выдержал:
— Как хотите, мужики, но давайте без мокрухи, иначе я не согласен.
Глаза Валеры в прорези шарфов смотрели тоскливо, но сказал он вполне твердо:
— Ясненько. У кого еще очко заиграло? У тебя, доцент? Может, у тебя, Котик?
— Обижаешь, командир, — зловеще произнес Вавилов, — а от ихнего мандража у нас средство найдется, — я почувствовал, как в спину мне уперлось что-то твердое.
— Нельзя так, — глухо произнес Боев, — их понять можно. Только я знаю, они не подведут. — И пошел догонять ушедшего вперед конвоира.
Старик знал тайгу лучше всякого охотника. Вместо того, чтобы спуститься в распадок, где снег глубок, стал карабкаться на сопку. Валера забеспокоился.
— Куда, Трифон Степаныч? — оказывается, он знал имя и отчество конвоира. — Нет там никакого сушняка.
— Да есть, — старик продолжал подниматься, — в запрошлом годе наваляли, теперь высох, гореть будет, как порох.
— Ну что ты с ним будешь делать? — тихо произнес Валера, и в этот момент позади нас грохнул выстрел.
— Никак тревога? — старик остановился. — Ну да леший с ними, пошли далее.
— Нет, стой! — приказал Котик. — А если это за нами?
— Сдурел что ли? — возмутился Трухлявый. — Думаешь, я начальнику конвоя не докладал?
— Докладал, докладал… — обеспокоенный Котик крутился на месте. — Чего-то тут не то, командир.
Но Боев и без него почуял неладное.
— Ты что, Трифон Степаныч, сдать нас надумал? Премию получить захотел? Мешок пшена?
— Да ты что, Валера?! — старик закричал от возмущения. — И как ты такие пакостные слова про меня? Да я ж тебя… Я ж тебя за сына… За сына принимал! Думал, помру, так и в гробе буду молить Бога… Нету у меня никого, знаешь ведь, — он готов был плакать от обиды.
Боеву стало стыдно, он неловко обнял старика за плечи. И старик не отшатнулся, он даже прижался к зэку.
— Сам ведь знаешь, говорил я тебе…
— Ну, хватит, хватит, — Боев все еще держал старика за плечи.
И тут грохнул второй выстрел, за ним послышались автоматные очереди. Старик опомнился.
— Надо вертаться, робятки, побег у их тама, не положено нам тут быть, — и стал спускаться.
Боев удержал его:
— Обожди, Трифон Степаныч. Никуда мы отсюда не уйдем.
— Это как понимать? — старик опешил. — Подставить меня хотите? А ты, Валера, нешто возьмешь грех на душу?
— Возьму, Трифон Степаныч. Уж не взыщи, больно воли хотим.
— Так… — Трухлявый снял шапку. — За что ж вы меня эдак-то? Чего я вам плохого изделал? Эх вы! Я-то думал, только и людей у нас на ОЛПе, а вы — вон что… Ладно, чего уж, ваша взяла, берите все, — он отдал винтовку, — вот еще патроны… Махорки на одну закрутку… Берите все. А я-то, старый дурак! Ну вот и дослужился на старости лет!
Он еще что-то лопотал, сидя на снегу. Котик, получив винтовку, прицелился ему в голову, но между ним и стариком встал Боев.
— Отставить!
— Ты чего, командир? Он же донесет!
— Я сказал, отставить! — и нагнулся над стариком. — Не убийцы мы, Трифон Степаныч. На свободу хотим, вот и все. Скажи лучше, как до железки добежать? В какую сторону идти?
Старик успокоился, но для порядка поломался немного.
— А ежели допрашивать почнут? Продадите меня?
— Вот те крест! — Боев истово перекрестился. — Молчать будем. Скажем, под дулом заставили… Ну, так куда бежать? Туда или туда? Ради Бога, папаша, скорей говори!
— Прямо через сопку и далее по гриве, — нехотя произнес старик. Видимо, впервые он нарушил то, чему служил много лет.
— На гриве-то мы заметны будем, — с сомнением произнес Валера.
Старик возразил:
— Да не до вас нашим топеря, побег у их.
Боев думал, Котик играл винтовкой.
— Ладно, пошли, — сказал лейтенант и сделал несколько шагов.
— Командир! — взвыл Котик. — Ты что делаешь? Он же продаст!
— Не продам, идите, — твердо сказал Трухлявый и заковылял вниз. Одинокий, несчастный старик. Впрочем, кто из нас теперь более несчастен?
* * *
Перевалив сопку и пройдя по гребню другой километра три, мы вышли к реке, за которой, как и предполагал Боев, надо было разбегаться в разные стороны. Но разбегаться некуда: позади кого-то ловили. Справа и слева громоздились сопки, покрытые лесом, и только справа имелась узкая лощина до самого горизонта. Все стояли и смотрели в ту сторону.
— Там что ли железка? — спросил Котик. Боев кивнул. — Перекроют. Не дураки же.
Боев снова кивнул.
— Опередить их надо. Давайте прощаться.
Мы обнялись. Вавилов и Полищук пошли, а мы с Валерой остались.
— А ты чего, Сашок? — Боев впервые назвал меня по имени, и вдруг молча бросился мне на шею. Так, обнявшись, мы постояли немного, потом я сказал:
— Адресами бы обменяться. Не сообразили раньше.
— Зачем?
— Как зачем? На фронте…
— На фронте была надежда выжить, здесь ее нет.
— Обожди, командир… Как же так? Тогда какого дьявола мы…
— Не знаю. Ну, не знаю, какого! Чего ты от меня хочешь?! Ну, давай возвращайся в зону. Покайся, вали на меня, а меня оставь в покое. Пожалуйста!
Я схватил его за локоть. Боева трясло. Лихой разведчик страдал тяжелой болезнью. К счастью, до припадка не дошло. Он немного полежал на снегу и с моей помощью поднялся.
— Уж кому надо возвращаться в зону, так это тебе.
— Не ворчи, — попросил он. — Ворчишь, как старая бабка. Лучше посмотри туда. Видишь распадок? Это река. Иди по правому берегу, там тень. Снег глубок, но под деревьями можно спрятаться, если увидишь стрелков.
Он стер рукавицей пену с губ и посмотрел вдаль. По гребню самой высокой сопки шел Вавилов, его крупная фигура четко рисовалась на сером небе. Темная тень тащилась позади — Котик шел к железке.
— Может, вместе, командир? — спросил я.
Он не ответил, смотрел на Вавилова.
— Хоть бы вниз спустился. Вояка! А этот о чем думал, когда за нами увязался? — справа в распадке, утопая в снегу, медленно тащился доцент. — А вместе нам нельзя. Договорились же… Да ты за меня не переживай, я — совсем в другую сторону. У меня — карта, — он похлопал себя по боку, — увяжутся за мной, знаю, только где им против старого волка! — он махнул рукой и пошел.
Сумасшедший, обреченный на провал побег начался.
* * *
Вблизи речной берег выглядел иначе, чем издали. Поваленные деревья, стволы которых иногда перегораживали неширокую речку, едва угадывались под толстым слоем снега. Корявые сучья и глубокий снег делали дальнейшее передвижение невозможным. Я углубился в тайгу, но и там идти было не легче — береговая полоса изобиловала буреломом. К тому же солнце заволокло тучами, пошел снег, быстро превратившийся в пургу — я потерял направление.
В тайге гибнут не одни беглецы. Иногда в распадках находят останки таежников, обглоданные лесным зверьем.
Гибнут чаще всего, заблудившись в пургу, бушующую по нескольку суток. Конец февраля — начало марта как раз время сибирских метелей.
Выбрав самую высокую ель, я забрался под ее нижние утонувшие в снегу ветви и принялся сооружать берлогу. Когда-то до войны мы с отцом ходили на охоту. В лесу не столько стреляли, сколько строили шалаши, делали переправы через речки, плели циновки из тростника, запекали в костре обмазанные глиной тушки уток, как это делают на охоте тунгусы, сооружали берлоги подобно этой.
Милый, добрый отец! Его не покидала идея сделать из рохли-сына настоящего мужчину. Если он убивал кого-то, то только ради меня, сам же никогда не ел дичи — он жалел ее… В июне сорок первого его убили под Волоколамском и даже не похоронили: часть отступила, и убитые остались лежать на земле. До осени сорок третьего я оставался старшим в семье, ходил на охоту теперь уже с целью принести домой утку или зайца. Помня уроки отца, не брал с собой ничего, кроме соли: в лесу настоящий охотник должен уметь добывать еду. Своими трофеями я кормил мать и двух девочек-беженок, оставшихся без родителей. Но я не только кормил их, но и воспитывал…
Осенью сорок третьего меня призвали — мне исполнилось семнадцать. На этом мое лидерство закончилось — в армии молодятине полагается подчиняться, а не командовать. Лидерство возобновилось в тюрьме, куда я попал после войны, в сорок восьмом, как американский шпион. На следствии меня регулярно избивали — я не хотел признаваться в том, чего не совершал. Тогда я еще не знал, что попал под каток невиданных репрессий, развязанных с одной целью — получить для Великих Строек коммунизма бесплатные рабочие руки. Ради этого были даже отменены расстрелы: Стране Советов теперь были нужны не липовые враги народа, а чтобы не было нареканий со стороны мирового общественного мнения. Свое российское в расчет не принималось — арестовывали по политическим статьям, и многие верили, что в стране возникали заговоры против правительства…
