Приближается Пасха. Я хочу вернуться в часть до ее наступления. Мой полк сейчас базируется в районе Гроссенхайма в Саксонии, первая эскадрилья вновь перелетела из Венгрии в район Вены и по-прежнему остается на юго-восточном фронте. Гадерман находится в Брансуике, все то время, пока меня нет, так что в это время он может заниматься лечением больных. Я звоню ему чтобы сказать, что я приказал Ю-87 забрать меня в Темпельхофе в конце недели и намереваюсь вернуться в часть. Поскольку незадолго до этого Гадерман говорил с моим лечащим врачом, он не может до конца в это поверить. Кроме того, он сам болеет. Я не встречусь с ним больше во время войны, на тех последних операциях, которые сейчас должны начаться.
Место моего бортстрелка занимает лейтенант Ниерман, у которого нет недостатка в боевом опыте и который носит Рыцарский крест.
Повинуясь приказу доложить фюреру перед отъездом, я прощаюсь с ним в бункере. Он снова и снова говорит о том, что доволен моим относительно гладким выздоровлением. Он не запрещает мне летать, вероятно потому, что сама мысль о моих новых боевых вылетах просто не приходит ему в голову. И вот я вновь сижу в своем самолете, первый раз за последние шесть недель, лечу к своим боевым товарищам. Канун Пасхи, и я счастлив. Незадолго до взлета звонит Фридолин и просит меня лететь прямо в Судеты, он собирается переместить часть в Куммер-ам-Зее неподалеку от Нимеса. Поначалу я чувствую себя очень странно в самолете, но вскоре я вновь в своей стихии. Управление затруднено тем, что я могу пользоваться только одной педалью. Я не могу нажимать на правую педаль, потому что мой протез еще не готов, и я пользуюсь левой ногой чтобы поднимать вверх левую педаль, это движение опускает правую и я получаю желаемый результат. Моя культя в гипсе и вытянута под приборной панелью без риска задеть обо что-нибудь. Через полтора часа я приземляюсь на новом аэродроме в Куммере. Полк прибыл сюда на час раньше меня.
Наш аэродром расположен в великолепном месте, между двумя отрогами Судетских гор, и со всех сторон окружен лесами. Рядом находится живописное карстовое озеро Куммер. Пока не решена проблема с расквартированием, мы ночуем в гостиничном номере. Здесь, в Судетах, все еще царит атмосфера полного мира и спокойствия. Враг находится за горами и этот фронт удерживают войска под командованием фельдмаршала Шёрнера, поэтому это невозмутимое спокойствие не столь уж абсурдно. Ближе к одиннадцати часам мы слышим высокие голоса детского хора, который исполняет «Gott grusse dich». Местная школа во главе с хозяйкой встречает нас серенадой. Это пение — что-то новое для нас, повидавших виды ветеранов, оно затрагивает те струны, о которых сейчас, на этой стадии войны, нам вскоре придется забыть. Мы слушаем завороженно, каждый из нас погружен в свои собственные мысли, мы чувствуем, что эти дети верят в нашу способность отразить надвигающуюся опасность, со всеми сопутствующими ей ужасами. В конце их песни я благодарю их за очаровательную встречу и приглашаю их посетить наш аэродром утром, чтобы посмотреть на наших «птичек». Они появляются на следующий день и я начинаю процедуру со взлета в своем противотанковом самолете и стрельбы по мишени площадью в треть квадратного метра. Дети стоят полукругом и могут себе представить атаку на вражеский танк, это хорошая разминка для меня, попробовать попасть с одной ногой. На противоположный склон Судетских гор все еще закрыт туманом и поскольку мы не можем совершить боевой вылет, у меня есть немного свободного времени, поэтому я поднимаю в воздух Фокке-Вульф 190 D9 и демонстрирую воздушную акробатику на большой и малой высоте. Это гений, гауптман Катшнер, мой офицер-инженер, уже переделал ножные тормоза, которые незаменимы для этого быстрого самолета, таким образом, что ими можно управлять при помощи рук.
В тот момент, когда я иду на посадку, все яростно жестикулируют и указывают в небо. Я оглядываюсь и через просветы в рваных облаках вижу американские Мустанги и Тандерболты, кружащие вверху. Они летят на высоте полтора-два километра над слоем тумана. Меня они не видели, иначе мне не удалось бы приземлиться спокойно. Тандерболты несут бомбы и, как кажется, заняты поисками цели, вероятнее всего, нашего аэродрома. Быстро, в той степени, в которой это слово применимо к одноногому человеку в гипсе, я прыгаю к тому месту, где стоят остальные. Им всем надо срочно где-то укрыться. Я заталкиваю детей в погреб, где их по крайней мере не заденут осколки. Поскольку дом, который мы используем в качестве штаба, на аэродроме только один, он будет наверняка целью для тех парней, которые кружат там, наверху. Я вхожу последний, чтобы успокоить детей, и в этот момент падают первые бомбы, одна — близко к зданию, взрыв вырывает оконные рамы и сносит крышу. Наша противовоздушная оборона слишком слаба, чтобы отбить этот налет, но ее оказывается достаточно, чтобы предотвратить атаки с малой высоты. К счастью, никто из детей не пострадал. Я очень огорчен, что их невинные, романтические мысли об авиации так жестоко столкнулись с мрачной реальностью. Вскоре они успокаиваются, учительница выстраивает маленький отряд и гонит его по направлению к деревне. Ниерман доволен и лучится от счастья, потому что смог заснять всю атаку на кинопленку. Во время всего этого «представления он стоял в щели, снимая падающие бомбы начиная с момента их отделения от самолетов и кончая взрывами и фонтанами земли, которые они поднимают в воздух.
Свежие метеорологические отчеты из района Рёрлиц-Бауцен также предсказывают постепенное улучшение погоды, поэтому мы взлетаем. Советы уже обошли Гёрлиц и рвутся за Бауцен, который окружен вместе с гарнизоном, в надежде достичь Дрездена. Против этих ударных клиньев, пытающихся вызвать коллапс фронта, удерживаемого войсками фельдмаршал Шёрнера, начинаются постоянные контратаки. При нашей поддержке Бауцен разблокирован и нам удается уничтожить большое количество автомашин и танков. Эти вылеты изматывают меня, я потерял много крови и по всей видимости, моя неисчерпаемая выносливость тоже имеет свои пределы. Наши успехи разделяют наземные войска и истребители, помещенные под мое командование и расквартированные на нашем аэродроме.
В начале апреля меня вызывают в рейхсканцелярию. Фюрер говорит мне, что я должен принять командование всеми реактивными самолетами и с их помощью очистить воздушное пространство над новой армией генерала Венка, которая сейчас формируется в районе Гамбурга. Первой целью этой армии будет удар на юг, по направлении к Грацу, для того, чтобы перерезать линии снабжения союзных армий, находящихся восточнее. Успех этой операции зависит от предварительной расчистки воздушного пространства над нашими собственными линиями снабжения, иначе наступление обречено на неудачу. Фюрер убежден в этом и генерал Венк, назначенный командовать этой операцией, согласен с ним. Я прошу фюрера освободить меня от этого задания, потому что считаю, что в этот момент я незаменим в секторе фельдмаршала Шёрнера, его армия вовлечена в тяжелейшую оборонительную битву. Я прошу его назначить на этот пост кого-нибудь, кому это ближе. Я указываю на то, что мой опыт ограничен бомбардировкой с пикирования и борьбой с танками и что я всегда следовал одному принципу: никогда не отдавал приказы, если бы не мог их сам выполнить. С реактивными самолетами я не могу это сделать, и, следовательно, чувствовал бы себя неловко с командирами групп и экипажами. Я всегда должен быть способным показать дорогу моим подчиненным.
«Вам вообще не придется летать самому, только заниматься организацией. Если кто-либо поставит под сомнение вашу храбрость, потому что вы находитесь на земле, скажите мне и я прикажу этого человека повесить».
Да, радикальная мера, думаю я, но, возможно он только хочет рассеять мои сомнения.
«У нас изобилие людей с опытом, но одного опыта мало. Я должен поручить это тому, кто может организовать и провести эту операцию самым энергичным образом».
Окончательное решение в тот день так и не достигнуто. Я лечу назад, но через несколько дней рейхсмаршал снова вызывает меня к себе. Он отдает мне приказ выполнить эту задачу. Между тем ситуация на фронте настолько ухудшилась, что Германии угрожает разделение на две части, и проведение всей этой операции вряд ли было бы возможным. По этой причине и по другим соображениям, которые уже упоминались, я отказываюсь. Как дает мне понять рейхсмаршал, это не удивляет его, поскольку со времени моего твердого решения не брать на себя командование бомбардировочной авиацией, ему в точности известно мое отношение. Тем не менее, главный мотив моего отказа заключается в том, что я не могу принять ответственность за нечто такое, в выполнимости чего я не убежден. Я очень скоро убеждаюсь в том, в каких мрачных красках видит ситуацию рейхсмаршал. В то время, когда мы обсуждаем положение на фронте, склонившись над столом с разложенными картами, он бормочет про себя: «Я гадаю, когда мы должны будем поджечь этот сарай» — имея в виду Каринхалле. Он советует мне отправиться в штаб-квартиру фюрера и лично проинформировать его о моем отказе. Тем не менее, поскольку я не получил до сих пор никаких приказов, я немедленно лечу в свою часть, где меня с нетерпением ждут. Но это еще не последний мой полет в Берлин.
