Ознакомительная версия.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — поплевал Брин через плечо. — Лучше не надо.
— Я пошёл, — Крестов заскрипел по-стариковски суставами и поднялся со скамейки, — мне предстоит дорога длинная. Часа на четыре, а то и больше.
До заставы, где неизвестные пытались подкупить одного из пограничников, оказалось четыре с половиной часа езды. На автомобиле, конечно, можно было добраться быстрее, но из-за частых дождей образовалось много серых топких мест, в которых машина могла безнадёжно увязнуть, так что на заставу, которой командовал Костюрин, пришлось ехать на обычной подводе, запряжённой понурой, не самой проворной на белом свете лошадёнкой.
На заставе Костюрина уже находился начальник погранотряда — молодцеватый, совсем не старый, с голубовато-седой головой. В волосах этого человека не было ни одного тёмного волоса.
Глядя, как под колёса телеги уползает просёлочная дорога с высокой густой травой, вставшей по обочинам, Крестов прокручивал в мозгу то, что знал про «Петроградскую боевую организацию», про специально прорубленное в границе окно, о котором его информировал Алексеев, а потом подробно рассказывал начальник погранцовской разведки, про тех людей, которых чекистам нельзя было жалеть… Имя у них было одно — контрреволюционеры. Или ещё, если по-газетному, по-лекторски — враги советской власти.
Одна штука была загадочной — через окно в Россию прошёл небезызвестный Герман, его благополучно взяли под наблюдение, думали, что он развернёт здесь свою бурную деятельность, но бывший штабс-капитан, известный своим крутым нравом, пробыл в городе недолго, вновь нырнул через готовно открытое окно в Финляндию. Что бы это значило? Уж не спугнул ли кто его? Удрал Герман и больше не вернётся? Такое может быть? Очень даже может… Или причина в другом — отправился сколачивать обширное войско для незаконных боевых действий в Советской России. Это тоже похоже на Германа. Герман готов выжечь калёным железом весь Петроград вместе с людьми и зданиями, лишь бы здесь не было новой власти…
Тяжёлые были эти думы, у Крестова даже щека задёргалась нервно, часто. Нервы износились вконец, ещё немного и он вообще перестанет воспринимать жизнь во всех её красках, ограничит спектр восприятия двумя-тремя цветами, не самыми радостными… В бегстве Германа могло быть ещё одно — он ушёл назад за людьми и деньгами. Для существования такой организации, как таганцевская, нужны не только люди и оружие — нужны хорошие деньги. Желательно — золотые царские червонцы…
Вот за ними Герман и ушёл.
Фамилия пограничника, которому предложили взятку, была самая что ни есть многомиллионная русская — Иванов. Это был ловкий складный парень из-под Твери, перед призывом в армию он работал на железной дороге, мечтал выучиться на машиниста, чтобы гонять составы из Москвы в Питер и обратно — вначале товарные, потом, когда будет повышен класс, пассажирские, но помешала армия: пришлось взять в руки винтовку. Остапчук, который вместе с Крестовым приехал на костюринский участок границы, проверил его биографию — парень чистый, хорошо стреляет из винтовки, владеет грамотой. Пригласили Иванова к командиру. Пока командир разговаривал, наблюдали за ним со стороны, проверяли себя, проверяли тех, кто дал ему характеристику: подтянутый, гимнастёрка подогнана — значит, старательный, к службе относится серьёзно, руки сильные — видно, что рабочий, голову с одного раза скрутить не только курице может, не горбится, плечи широкие, разворот прямой — муштровочка есть, мышцам не даёт усохнуть, лицо открытое, взгляд прямой — врать не умеет.
Конечно, будь Остапчук с Крестовым профессионалами, они действовали бы по-другому, с иными бы мерками подходили и к этому парню, и к своему делу, но они ещё только учились, вслепую нащупывали то, что профессионалы давным-давно уже одолели. Но и такой метод познания — тоже метод.
— Вот товарищи из Петроградского чека, познакомься, — повернулся в сторону гостей командир отряда, — по твоему делу специально приехали, решать, как быть, законопачивать прореху или, напротив, расширять.
Крестов от этих слов поморщился — показалось, что командир говорит слишком много и не то, но, видать, у командира отряда была своя тактика. Он считал, что с Ивановым нужно говорить именно так. Иванов развернулся, пристукнул каблучками сапог — довольно лихо. Крестов протянул ему руку.
— Да вы сядьте, сядьте, товарищ Иванов, — как можно мягче проговорил он.
— Сколько их было? — спросил Остапчук, поправил чёлку на лбу.
— Трое.
— А почему вы не стреляли в них? — голос Остапчука сделался строгим, — это же граница!
— Не имел права, — уверенно заявил Иванов, — это нарушение. Финны потом визг подняли бы такой…
— Почему?
— Вы же сами сказали — граница! — немного помявшись, ответил парень. — Как же я могу стрелять в ту сторону границы?
— А вступать в переговоры с врагами революции можно? Даже если они находятся по ту сторону границы? Ладно, ладно, в принципе вы всё сделали верно, — голос Остапчука снова помягчел. — Если не здесь, так в другом месте они бы снова возникли. Лучше уж знать, где они возникнут, чем ждать вслепую. А почему они выбрали именно вас? Почему никого другого?
— Этого я не знаю. Думаю, что случайно.
— Вряд ли, вряд ли, — задумался Остапчук, — может, у них есть какая-нибудь информация о вас, а?
— Отца у меня нет, двух братьев убило в германскую, мать живёт в Торжке; сестра ещё есть, она в Москве. Замужем за слесарем с кожевенного завода. Вот все мои налицо, можете проверить.
— Значит, считаете, что вышли они на вас случайно?
— Случайно. Могли бы выйти на другого, но в наряде стоял я, — Иванов почувствовал недоверие в вопросах Остапчука, забеспокоился.
Сквозь оконца штабного помещения проникал слабенький вечерний свет, солнце выползло из-под тяжёлой ватной наволочи, повисло над горизонтом, сквозь редину сосновых стволов протиснулся одинокий прощальный луч, косо ударил в стёкла, но внутрь не проник, ушёл дальше — от луча остался лишь печальный отсвет.
— Ну, насчёт того, что можно вступать в общение с врагами революции или нельзя, с Ивановым уже речь была. Красноармеец Иванов строго предупреждён, а насчёт того, что может получиться из этих дипломатических переговоров, разговор тоже был, товарищ Остапчук, — сказал командир отряда.
— Интересно, поверили они тебе, красноармеец Иванов, или нет, — Остапчук подошёл к оконцу. Во дворе происходила выводка лошадей, старых, с крупными разбитыми копытами и увеличенными от тяжёлой работы коленями. Других лошадей у пограничников не было. — А что, если не поверили?
— Не знаю, — замкнуто проговорил Иванов.
— А наводки у них на этой стороне не могло быть?
— Если в отряде, то исключено! — сказал командир отряда. — За своих я ручаюсь. Но если где-то на стороне, то может быть. — Он поднялся из-за стола и тоже подошёл к оконцу.
Крестов сделал знак Остапчуку: хватит!
Небо уже затянулось ватной портьерой, плотно, без помех, в которые могли бы глядеться звёзды, без чистого пространства, природа поскучнела, сделалась мрачной, глухой к любому зову, к любому стону — не достучишься, не докричишься. Лицо командира потяжелело. Вновь предстояла трудная ночь, в которой всё могло случиться. Ну хоть бы одна свободная щель — нет, всё беспросветно.
Угрюма и мрачна северная природа, от земли, от камней, от толстых стволов деревьев в любой, даже в самый жаркий день тянет сыростью, холодом, плесенью. Плесенный дух исходит от одежды, от стола с табуретками, что стоят в штабе, от лошадей, от стен, этот стойкий щекотный запах исходит даже от воздуха.
— Пока не стемнело окончательно, надо бы съездить на место, — сказал командир отряда Крестову.
Вышли на крыльцо. Остапчук неожиданно ловко взлетел в седло, будто всю жизнь занимался этим, командир отряда одобрительно глянул на него.
— Лихо! А я думал, что вы из бывших чиновников. Или из рабочих, которые коней видели только на картинке.
— Так оно и есть, я из бывших рабочих, — сказал Остапчук, — только детство у меня было деревенское, среди лошадей.
Крестов забрался в седло тяжело, он был специалист по другой части. Выехали. По дороге, едва видной в сумраке, углубились в непривычно тихий недобрый лес — ни птичьих вскриков, ни шорохов, ни скрипа стволов — даже листва, и та, замёршая, не шумела — листья были будто деревянные. Крестов щурился, ловил глазами мохнатые тени. Ему казалось, что тени эти должны двигаться, но они, тупо огрузнув в тишине, были неподвижны, и Крестов, глядя на них, нервничал — чудилось, что в тёмных еловых лапах устроены особые скрадки, в которых могут находиться люди.
Командир отряда молча ехал впереди. Он знал дорогу и такой пустяк, как тени от еловых ветвей, его не волновал. Минут через двадцать он свернул в сторону, въехал в мокрый березняк и остановился на краю большой задымленной поляны — на неё с верхов пополз туман, скопился в траве, а может, туман вообще рождался здесь, на этой полянке, слоился, слипался пластами, а когда его набралось достаточно, начал ползти по лесу, забился в низины, обвис на траве и ветках.
Ознакомительная версия.
