На следующее утро после звонка бывшего ротного быстренько освободили от временно занимаемой должности командира взвода и в тот же день перевели в Бахарак — заведовать радиостанцией точки. Там капитан заменил прекрасно справлявшегося с этой работой прапорщика! А чтоб одному ему не было скучно, вместе с ним отправили в ссылку и бывшего старшину — как тогда говорили: попал кусок под раздачу!
Столь крутые меры незамедлительно отразились и на всей многострадальной роте связи. Им прислали нового командира — типичного привокзального урку, а еще раньше подыскали такого зверюгу-прапора, что даже дембеля доблестно и самоотверженно скребли и чуть ли не языками вылизывали полы в своей прославленной палатке. Ходили в наряды по кухне, по роте и на дежурство по полковому туалету…
Шурик просидел на гауптвахте около двух недель, а непокаявшийся рядовой Зинченко — полтора месяца. Нравы караула были еще те — приходилось привыкать. Особисты тоже скучать не давали, наведывались часто, иногда прихватывая с собой, видно, для острастки, любимого командира.
Но случались у Саши и дни отдыха, когда дежурила четвертая мотострелковая. В один из таких вечеров к нему в камеру попытался вломиться бывший старшина — попрощаться перед Бахараком. Но он был настолько пьян, что с трудом держался на ногах и прощания не получилось. Впрочем, тут виновным оказался Пономарев. Пользуясь своей властью начальника караула, он быстренько арестовал «дяденьку» до утра и передал «на поруки» Шурику, Валере и Братусю. Те не заставили себя долго упрашивать: от всей души «успокоили» не в меру разбушевавшегося «куска». Правда, не сообразили вызвать Гору, который в тот вечер дежурил в самом блатном наряде — посыльным по штабу полка. Вот уж не повезло пацану, так не повезло!
После освобождения с Сашей в роте связи уже никто в открытую не связывался. Но тайно его все ненавидели. Через месяц он не выдержал и напрямую обратился к командиру полка с просьбой о переводе. Ответ был как всегда предельно краток: «Паш-шел во-он!!!»
С тех пор к Зинченко на веки вечные прилипло гулкое прозвище Гранатометчик.
После бурных сентябрьских событий минуло полгода. Все это время полк жил своей обыденной, привычной жизнью — наряды, караулы, операции, колонны, рейды и вновь — наряды, караулы…
Новая стратегия Смирнова дала свои вполне закономерные плоды. Резкое снижение количества ударов по караванным тропам и базовым кишлакам моджахедов привело к тому, что к середине зимы духи имели оружия и боеприпасов столько, сколько не имели за все годы до этого.
Само собой, возросла и их активность. Постоянные обстрелы гарнизона стали делом обыденным и чуть ли не каждодневным, в полку даже привыкли к этому. Обстрелы вполне могли бы перерасти и в нечто большее, если бы полк силами реактивной батареи «Град» в ответ на одиночные выстрелы или неприцельную очередь непримиримых не закрывал парочку считавшихся душманскими горных селений. Ну а ими считались любые населенные пункты, за исключением, пожалуй, лишь пяти-шести кишлаков, непосредственно окружавших по периметру район дислокации восемьсот шестидесятого отдельного мотострелкового. Но и этим кишлакам хорошенько досталось в канун нового, 1984-го года.
К началу зимы правоверные додумались до одного новшества. По ночам принялись сигнализировать портативными карманными фонариками (а их свет виден в высокогорье на многие километры) о любом выходе какого-либо подразделения за территорию части. Таких сигнальщиков в каждом из пяти кишлаков насчитывалось по три-четыре, а то и по пять человек — у каждой группировки свой, наверное.
В полку поначалу решили с ними покончить силами снайперов второго батальона. За каждым звеном засевших с ночными прицелами стрелков закрепили по селению и пустили, для затравки, погулять вокруг лагеря части БМП разведроты. Но, во-первых, ночная стрельба — дело отнюдь не простое, да к тому же требующее особых навыков и немалой практики, плюс расстояния — в среднем, метров шестьсот — восемьсот, а во-вторых, у духов на крышах сидели ребята совсем не глупые. И затея с громким и претенциозным названием «Ночные лисы» с треском провалилась. Результатов — никаких. Если, конечно, не считать нескольких подстреленных кишлачников, которые, якобы, с точно такими же фонариками вышли ночью по нужде.
Отец-командир, мужчина упорный, рассердился и, походя «поимев» снайперов, провел более действенную акцию. Выпустив как-то ночью пару подразделений на прогулку, он силами артнаводчиков засек координаты домов, откуда сигналили; за недельку, не торопясь и без лишней помпы, как бы невзначай, поставил по парочке гаубиц и танков напротив каждой точки, а после, в полном составе и в разных направлениях, одновременно выгнал машины второго МСБ и разведки в ночь.
Когда онемевшие духи увидели такую массу расходящейся веером от гарнизона техники, они, естественно, лихорадочно засигналили своим. А через несколько минут, подкорректировав прицелы, одним залпом из всех имевшихся в наличии стволов их накрыли. Ну и заодно разнесли в клочья по трети домов в каждом из кишлаков.
На следующее утро, таща за собой местное начальство и носилки с упакованными в саван покойниками, в полк заявилась огромная траурная делегация. В лагерь их, естественно, не пустили, но через несколько часов неопределенного ожидания к делегации вышел «виновник торжества» — подполковник Смирнов.
В долгой, как всегда, пространной речи, колоритно украшенной ненормативной лексикой, он внятно и доходчиво объяснил старейшинам и муллам, что с предателями и бандитами, а также их пособниками местное население ОБЯЗАНО разбираться самостоятельно и что в случае повторения сигналов мы, то есть советский воинский контингент, разнесем (было употреблено иное слово) все к такой-то матери, и что меня, то есть командира части, утомило (так же другой термин) ваше нежелание участвовать в общем патриотическом деле защиты завоеваний Великой Апрельской Революции. С этим белобородые старцы и удалились. Разумеется, из кишлаков больше никто и никогда не сигналил — там, кажется, вообще перестали карманными фонариками пользоваться. Но непримиримые, тем не менее, все равно знали о любом выходе шурави…
Во время проведения рейда в урочище Аргу дорогу так и не восстановили, и афганцы умудрились пустить по ней один из притоков Кокчи. В полку по этому поводу погоревали, повозмущались, а потом погнали колонны через Кишим по новой дороге. Моджахедам только этого и надо было. Прекрасно вооруженные, они не давали рейдовым подразделениям никакой жизни, а автокараванам и вовсе объявили самую настоящую минную войну, благо, с доставкой взрывчатки и «итальянок» им стало полегче.
Проведя ноябрьскую колонну, полк потерял на ней танк, одну БМП и несколько автомобилей с грузом. Погибло девять человек. Вот тогда-то и было принято решение нанести ответный удар по немногочисленной, но весьма активной и удивительно дерзкой группировке Джумалутдина. Его отряды контролировали помимо части дороги еще Гузык-Даринский перевал и Карамугульское ущелье, тянувшееся от самого Файзабада якобы до самого Пандшера. Ну и, конечно, урочище Аргу, где Джумалутдин был единственным и полновластным хозяином.
Базой Джумалутдину служили два кишлака — Карамугуль и Гузык-Дара, находившиеся в шести и восьми километрах от полка. Расположились они на редкость выгодно: у подножья скалистого, закрывавшего к ним доступ хребта и ни реактивная, ни гаубичная батарея не могли их накрыть даже навесным огнем.
В начале года Джумалутдина попытались «урезонить» с воздуха, но, потеряв на перевале вертолет, командир эскадрильи послал Смирнова подальше и пожелал тому впредь решать собственные проблемы собственными же руками и не лелеять надежды въехать в рай на чужом горбу. Вертолетная часть подчинялась полкачу только формально, но скандал получился дичайший — чуть не передрались.
Первую попытку пощупать группировку Джумалутдина силами двух рот батальона и разведкой предприняли в первых числах января, сразу после того, как у офицеров окончилась Великая Новогодняя Головная Боль. Но, не успев и наполовину приблизиться к кишлакам, обе роты и доблестная разведка встретили такое мощное сопротивление, что, быстренько свернувшись, организованно драпанули. Операция длилась всего двенадцать часов и стоила жизни двум солдатам.
Подобные неурядицы, само собой, не могли унять пыл Смирнова, и с середины января штабисты плотно уселись на свои жирные зады — планировать крупномасштабную акцию в районе кишлака Карамугуль.
Прошедшие шесть месяцев стали для Саши самым длинным и самым мучительным испытанием во всей его жизни. В роте связи его презирали абсолютно все — от взводных до последних чмошников. Первые недели с ним вообще никто не разговаривал и по три, четыре, а то и по пять раз стабильно ставили в различные наряды.
