Ознакомительная версия.
– Еще есть время и вам искупить вину.
Непонятно, какая вина на них – совсем молодых хлопцах и девчатах, – но Толе понравилось, что им напомнили… ну, хотя бы о том, что другие намного раньше пришли в партизаны. А Колесов такой чистый, праздничный, улыбающийся, и это очень вяжется со всем, что происходит вокруг.
Просто не верится, что когда-то Колесов был каким-то наркоматовским бухгалтером и, тем более, что когда-нибудь он снова станет бухгалтером. Будто всегда в нем это было – командирское. Не военное – в нем этого по-прежнему нет, – а командирское (оказывается, это не одно и то же).
Ночью смотрели кино: простыня меж сосен, зрители где кто, многие взобрались на землянку первого взвода. Хозяева землянки забеспокоились, и не напрасно: затрещало вдруг, все с хохотом скатились на землю.
Фильм – о разгроме немцев под Москвой. Заново переживали то, о чем столько думали, говорили в сорок первом. Но выглядит все, несмотря на груды покореженной немецкой техники, намного проще и обыкновеннее, чем представлялось – по крайней мере, Толе. Особенно поразил его кадр, где наши бегут по белому полю к деревне – некоторые спины в халатах, другие – черные – даже не цепью, а толпой бегут. Совсем как партизаны. А фронт всегда представляется чем-то захватывающе иным.
И надо же, с Коренным опять история. Позвали его в штаб за хорошим, а кончилось плохо. Толя как раз стоял часовым возле штаба.
Сергей проходил мимо, а Толя сделал «на караул», приветствуя будущего командира взвода. Толя знает, что из новичков организуется взвод. Коренной не сдержал улыбки, хотя весь вид его говорит: «Я никого не просил и радоваться не намерен». Потом Толя слышал голоса, смех за штабной дверью. И радовался за Сережу.
Вдруг увидал знакомо квадратную фигуру Мохаря. После стычки с Петровским Мохарь исчез было, ездил искать поддержки. Потом вернулся, и все вроде забылось. Но Мохарь, конечно, не забыл и знает, что Толя тоже все помнит. Толе сделалось неловко: сейчас этот человек, взрослый такой, солидный, увидит его и смутится. Чтобы облегчить положение Мохаря, Толя, как мог, дружески улыбнулся. Скоро, мол, к фронту идем!
Не замечая ни Толи, ни его ободряющей улыбки, коротконогий человек прошел в штаб. Стало тихо. И снова смех, но уже нестойкий. Потом голоса – ровные, спокойные. И вдруг почти крик Сергея:
– А вы что думали, буду кланяться, благодарить? Решили – ставьте, не хотите – не надо. Не для того я в партизанах с сорок первого года, чтобы кланяться. Да что вы мне опять? Кто вам, Мохарь, сказал, что вы – Советская власть? Вы – это вы, и не больше того. Советская власть, – знаете, какой увидели ее люди за войну! А вы с собой равняете.
Снова сбившиеся голоса, но все покрывает упрямый голос Коренного:
– Я никого не просил. Не для должностей воевал.
Выбежал Сергей распаленно бледный и, не взглянув на жалеющее лицо Толи, пошагал к третьему взводу.
И вот оно – отряд направляется к фронту, на соединение с армией! Уже известно, что возле Березины широченный пролом во фронте, похоже, что немцы не в силах держать Полесье. Ведь прежде чем держать, им еще надо завоевать его: Полесье почти полностью партизанское. Через неделю-две армия придет сюда.
В лагере остается лишь санчасть да охранный взвод.
С матерью Толя простился, как и старший брат, почти на ходу, за руку. Скоро увидятся снова. Зато Лина жарко целовала Толину мать, и мать, словно ей тяжелее всего с Линой расставаться, заплакала. Одними глазами, а лицо все равно улыбающееся.
В деревнях жители стоят у дороги, ждут, смотрят. И откуда партизаны движутся, и откуда армия будет идти – смотрят. Улицы желтым песочком подровняли. Желтого песка много: за каждой деревней – противотанковый ров. Боялись, что немец тут будет отходить.
На второй день пришли в Сосновку, где еще недавно стоял полицейский гарнизон: окопы, дзоты. Полицаев будто и не было, как вода в песке, пропали. Жителей в Сосновке тоже нет: часть угнали немцы, часть где-то в лесах. Фронт рядом, слышен, как за дверью.
Отряд разместился в пустых домах повзводно. Непривычно это – караулы в дзотах, посты в окопах.
Приказано каждому взводу рыть еще окопы. Взялись, но не очень старательно.
– Что, трудитесь, не прикладая рук? – заметил Волжак. – Носом будете рыть, как загремит.
Началась тревожная и весело будоражащая жизнь в близком соседстве с фронтом. Бесконечные караулы, секреты, гостевание у армейцев, наезды фронтовой разведки. Побывали в гостях у армии Шаповалов и Помолотень, вернулись с полным возом патронов, гранат, два пулемета привезли. А у Шаповалова – автомат. И рассказов радостных привезли: про то, как встретили, что говорили. Все еще не верится, что так просто можно увидеть своих, армию.
Пальто у Толи стало тяжелее, просто плечи отрывает. Но это тяжесть радующая. Полные карманы патронов да еще четыре гранаты, похожие на зеленые консервные банки. Но давнишняя лимонка, которая – «для себя», по-прежнему привязана к ремню.
В один из морозных, но все еще бесснежных вечеров приключилась в Сосновке неожиданная стрельба. Выбежали – весь взвод – из дому, залегли в приготовленные окопчики. Стреляют где-то в середине деревни, трассирующие сюда летят. Два конника простучали в темноте. Наверное, разведка помчалась к армии. Но что происходит? Пистолетные выстрелы: «тах-тах-тах…». Бежит кто-то…
– Часовой, где часовой?
Часовой должен быть именно там, где сейчас стоит и кричит Волжак. Ага, появился, услышали оправдывающийся голос Меловани. Под мостиком прятался, что ли?
– Почему не окликнул, не стрелял? Это же немцы!
– Я не видел.
Трах! Нет, не выстрел – оплеуха!
Волжак идет к окопам.
– Немцы? – удивляется Круглик. – Могли свободно снять их. Думали, наши. Но как немцы тут оказались?
– Не знаю, – сердито говорит Волжак, – если так на посту будут стоять – скоро с танком въедут. Иду по улице, кто-то на конях несется. Окликнул, а по мне – из автомата. Бежал за ними, стрелял, думал, тут перехватите.
Утром отделение Круглика сидело в секрете – недалеко от «шляха» – широкой грунтовой дороги, которая повторяет изгибы Березины, виднеющейся дальше. Тут тоже окопчики. Оказывается, надо еще научиться сидеть в них. Тем только и занят, что без конца продуваешь и разбираешь затвор. Ну, думаешь, теперь буду осторожнее. Повернулся – снова полный затвор песка.
Тишина, стены окопа начинают давить, не можешь, чтобы время от времени не выглянуть. Открыто кругом и пусто. Рядом чья-либо голова торчит – всякий раз другая. Такое ощущение, что люди по очереди выныривают, чтобы хватить воздуха. На этот раз вынырнули все. Вслушиваются и смотрят налево. Да, это они гудят, вон те две коробочки – танки. Медленно приближаются, делаются все крупнее. Толя привычно оглянулся: что сзади? Редкие сосенки разбежались по желтому косогору, лес далеко.
А танки уже напротив, в полукилометре. Вдруг остановились. Над передним вскинулся люк, показалась голова, потом плечи немца. Соскочил на землю. Постоял у гусеницы, спиной к партизанам.
Немного спустя пришли Волжак и Шаповалов. Командир взвода с новеньким автоматом. У Шаповалова еще и вещмешок. Рассказали им о танках, веселясь и радуясь.
– Почему не стреляли? Э, раз так, не будет вам сегодня замены!
Черт, повезло, что не было в ту минуту здесь Волжака: вот уж погоняли бы танки по этому полю!
Не сразу, но убедили и Волжака, что стрелять нельзя было: если бы хоть противотанковое ружье!
– А вчерашних конников поймали, – подобрел Волжак, – в болоте. Врач и денщик. Здорово, оказывается, тогда получилось, кхи-и… Семенов, «Рожа» которого зовут, напугал их перед тем, как наехали на меня. Заблудились они, думали, просто деревня, решили спросить, далеко ли Гожа. Семенов в хате сидел, чистил картошку. Приоткрывается дверь… кх-ии… «Рожа, Рожа?..» Семенов молчит, думает, это патрули забавляются. А потом – глядь: немец на пороге. А немец винтовку увидел, да за дверь, да на коней… Напиши, так не поверят.
Потом командир сказал Шаповалову:
– Давай живца.
Оказывается, в тяжелом вещмешке – тол. Трое ушли к дороге.
Вечерело. Толя снова чистил затвор, злой на себя и на песок, когда раздался взрыв. Выглянул из ямы – черный дым на том месте, где днем ставили мину. А из соседних ям уже выскакивают соседи, кричат и бегут вниз по полю. Держа в кулаке несобранный затвор, выскочил и Толя и тоже побежал к горящей машине. Хлопцы, не останавливаясь, стреляют в немцев, которые сначала залегли, а теперь убегают к реке. У Толи винтовка в одной руке, затвор в другой – глупее не придумаешь.
Справа деревня, неизвестно, кто в ней, всякий миг можешь из охотника превратиться в добычу: вот-вот ударят оттуда. Но немцы, кажется, тоже боятся деревни: их пятеро, и все они бегут к реке. Вот один сел, сбросил валенки и помчался догонять остальных. До этого места добежал Тарадзе, схватил валенки и рванул дальше, будто желая вернуть их немцу. Когда Толя прибежал к берегу, стреляли только в одного. Как резиновый мяч, голова все выныривала.
Ознакомительная версия.
