Буранов отнюдь не собирался подменять своих разведчиков, хоть и сохранял в душе горячую любовь к этой интереснейшей военной профессии. Прежде всего он был командующий и, как положено, с душой, работал в своем штабе: отдавал приказания, планировал действия артиллерии и руководил ими. Но все же не упускал случая собственными глазами посмотреть на то, что представлялось ему особо важным. А под Тарунином, казалось, так много секретов у противника! Невозможно было устоять от соблазна полазить с биноклем по переднему краю. Так случалось не раз и прежде. И ни у кого из начальников Буранова не поворачивался язык упрекать его за это. Как мастер-живописец иногда кладет решающий мазок на работу своих учеников, так и Буранов нередко своим личным наблюдением завершал картину, созданную его разведчиками.
ГЛАВА III
МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ БУГОРОК
Подготовка операции держалась в самой строгой тайне, штурм высот должен был начаться внезапно, явиться полной неожиданностью для противника. Запрещалось все, что могло бы вызвать у гитлеровцев какие-либо подозрения. Даже свои войска не должны были ни о чем догадываться.
Лишь за несколько дней до смены частей на позиции под Тарунином допущено было ограниченное число офицеров и сержантов для доразведки. В числе их и полковник Буранов, уже побывавший здесь раньше неофициально — «в гостях».
Части, оборонявшие рубеж, и не предполагали, что их сменят. Напротив, они получили приказ: произвести разведку боем и захватить «языка», чтобы выяснить, какими силами обороняются Тарунинские высоты.
Разведка боем в общем удалась. Буранов прибыл в самый подходящий момент: довольный успехом командир дивизии встретил его чрезвычайно радушно. Генерал Василенко помнил Буранова еще по финской войне. А Буранову особенно запомнились его роскошные каштановые усы; теперь усы эти были белые.
— Давненько не видались, Ксенофонт Ильич! — говорил генерал, обнимая Буранова и щекоча ему щеки усами. — Ты все такой же, не стареешь. Молодой ты! Завидую. А я, брат, сильно подался. Траектория жизненного процесса пошла круто вниз. Усы даже, гляди, побелели. А я думал, что они всегда темные будут, до самой смерти.
— Ну, невелика беда, Всеволод Петрович! Усы покрасить можно, — сказал Буранов, не желая огорчать генерала, который действительно сильно постарел: словно бы кто вдоль и поперек исчертил черными линиями его поблекшее лицо.
— Не подобает, — возразил Василенко. — Не генеральское дело краситься.
— Ну, тогда снимите усы, — враз помолодеете лет на двадцать.
Генерал обиделся:
— Ты бы еще Буденному присоветовал усы снять, Семену Михайловичу!
— Ну, Буденному я не посоветую.
— И мне не советуй таких глупостей. С усами родился, с усами помру. Ха-ха-ха!
Он похохатывал, но, как показалось Буранову, не очень весело, смех был с трещинкой — не такой, как на финском фронте, четыре года назад. Не повезло ему под Тарунином!
Буранов никогда не мог понять, почему этот добряк, любитель хорошо покушать, перекинуться в преферанс или посидеть за шахматной доской, избрал себе беспокойную военную профессию. На такой вопрос генерал Василенко отвечал всегда коротко и решительно:
— Призвание!
Командовал дивизией он неплохо, в штабе фронта был на хорошем счету. Сам он говорил о себе, что умеет и карты противника разгадать, и ход хороший сделать, и, шутя, уверял, что недурно было бы в военных училищах преподавать, сверх всего прочего, преферанс и шахматы, так как то и другое — превосходная тренировка военных качеств командира. Только под Тарунином, впервые в жизни, получилось у него неладно. Может, от этой неудачи и побелели так усы?
Ласково глядя на Буранова черными живыми глазами, которые не думали сдаваться годам и испытаниям, хоть и были окружены сетью морщинок, генерал говорил:
— У тебя, Ксенофонт Ильич, нюх на закуску. В самый раз подгадал. У меня редкое угощение имеется. Деликатес! Такого и в Москве не достанешь!
— Что же это такое? — без особого интереса, только из вежливости спросил Буранов, никогда не увлекавшийся едой.
— А вот что, — сказал генерал многозначительно: — «Языки»! А может, и дороже стоят? Хо-хо-хо! Это мы посмотрим.
— Вот это угощение по мне! — с искренней радостью воскликнул Буранов, подумав, что «языки» смогут дать какой-нибудь ключ к разгадке тарунинских тайн.
— И «языки», заметь, особенные! — продолжал генерал. — Один язык — вроде как бараний — бароний. Или — баронов? Черт его знает, как немецкий барон изменяется в соответствии с русской грамматикой?
— Как требует русская грамматика, так и изменится! — поддержал шутку Буранов.
— Полагаю, что так. А ты видел когда-нибудь баронов?
— Видел одного, — усмехнулся Буранов.
— Где ж ты мог видеть барона? — недоверчиво спросил генерал. — Ты ведь молодой.
— На сцене Художественного театра. В пьесе «На дне».
— Ха-ха-ха! Ну, у меня, брат, увидишь барона с другого дна — с фашистского. Перед ним горьковский — херувим и серафим. Тут уж — подонки, так подонки. Человеческого не сыщешь!
Этот разговор они вели на ходу, направляясь в штаб дивизии. В большой штабной землянке собралось много офицеров. Некоторые из них хорошо знали Буранова и стали с ним здороваться: кто жал ему руку, кто — обе, а иной норовил и обнять. Нашлись, конечно, и охотники поболтать — вспомнить какую-нибудь старинку, но генерал скомандовал:
— Отставить разговоры! Привести пленных!
Их было двое — солдат и офицер. Оба были без головных уборов и так перемазаны желтой глиной и черной торфяной землей, что обмундирование их казалось камуфлированным. Гитлеровцы были одинакового роста, но офицер во что бы то ни стало хотел быть выше солдата — все время вздергивал кверху подбородок и поднимал плечи. Буранов с любопытством смотрел на немецкого офицера: настоящего, не театрального барона видел он, действительно, впервые. Ему как-то не верилось, что есть еще люди, которые всерьез почитают средневековые титулы, что существуют еще где-то князья, бароны, графы, сохранившиеся у нас только на сцене. Барон был белобрысый, безбровый, с крутым лбом, одутловатыми щеками и хищным хрящеватым носом. Глаза у него были бесцветные, водянистые, нижняя губа отвисала, но ее крепко подпирал снизу массивный подбородок, в свою очередь подпираемый воротником мундира.
Все с интересом рассматривали пленных, особенно офицера. В землянке было тихо, и в тишине послышался вдруг странный металлический звон и дребезжание. Поняв его причину, прыснули в кулак молодые адъютанты, потом засмеялись и командиры, а генерал, с презрением смотря на фашистского офицера, сказал:
— Ишь ты! Как цыганка в кабаке, грудью трясет, монистами гремит.
«Дурак», — подумал о немце Буранов, но все же невольно стал разглядывать ордена: железные и бронзовые кресты и медали, нарочито грубой выделки, неполированные, в средневековом стиле. На рукаве мундира нашит щиток. Не сразу можно понять, что на нем изображен Крымский полуостров, но надпись поясняет: «За Крым».
Солдат стоял смирно, вид у него был откровенно испуганный, он смотрел прямо на генерала. По-русски он не понимал, и оттого все, что говорили русские, представлялось ему страшным, угрожающим. А офицер неплохо владел русским языком, только говорил с сильным акцентом.
Генерал сам начал допрос пленных.
— Фамилия? — спросил он офицера.
— Барон фон-Штуббе. Обер-лейтенант.
— Это я сам вижу. Отвечайте только на вопросы.
— Вы должны обращаться со мной корректно, — поспешно сказал гитлеровец.
— Разумеется, — усмехнулся генерал, — точно так же, как вы обращаетесь с пленными.
— О нет! — вырвалось у офицера, и все засмеялись, а он надулся, поняв, что дал маху.
— Кто командует войсками на этом рубеже?
Гитлеровец наморщил лоб и закатил глаза, соображая, отвечать или нет на вопрос. Решил, что можно ответить:
— Это не есть секрет. Это всем известно. Германскими войсками здесь командует прославленный генерал Краузе. Под его командованием мы завоевали Крым... Крымские вина мне понравились. Мы, германцы, охотно будем пить крымское вино.
— Не болтать! — крикнул Василенко. — Отвечайте только на вопросы. Какие части обороняют этот рубеж?
Еще сильнее сморщив лоб, гитлеровец подумал, потом заговорил напыщенным тоном:
— Германский офицер никогда есть болтун. Кроме того, я не имею желания беседовать с представителями низшей расы. Вы есть унтерменш. У вас не есть настоящий социализм. Настоящий социализм осуществляется в Германии. Это есть националь-социализм, создатель которого есть посланец провидения Адольф Гитлер. Хайль Гитлер!
Кое-кто из офицеров хмурился, но многие улыбались: речь фашиста была просто смешна, а свое «хайль» он выкрикнул каким-то петушиным голосом и грудь при этом выкатил, как петух.
