Половину пути одолели. Скоро домой прибудем. Вот и первая хата. Окна замороженные, разрисованные морозом. Ветер сдувает снег с крыши, и над стрехой курится легкая снежная пыль.
Что это? Совсем рядом сердитый женский голос:
— Чтоб тебе, антихристу, ни дна ни покрышки! Нехай у тебя твои бесстыжие глаза лопнут! Чтоб ты подох, если у меня, бедной вдовы…
Головин откинулся назад и рассмеялся.
— Дает бабка прикурить!
И только сказал это, как из-за сарая вывернулась худая простоволосая женщина. Увидев пограничников, остолбенела, но уже через секунду морщинистое лицо осветилось мольбой и надеждой:
— Рятуйте, дорогие товаришочки! Рятуйте!
— Останови! — приказал Смолин. — В чем дело? Что случилось?
— Прийшов, сатана, и сразу до скрыни! — мешая украинские и русские слова, причитала женщина. — Я, каже, страдаю за вас, а вы, каже, такие неблагодарные, за шматок сала скандал подымаете! И щоб ты, баба, каже, знала, що допомогаешь не якомусь пройдысвиту, а самому Ястребу». И ще вин казав…
Ястреб! Ястреб! Последний из участников разгромленной бандбоевки Сокола! Самого Сокола задержали чекисты. Остался Ястреб один. Одинокий, озлобленный на весь мир, скрывался где-то в лесной чащобе и лишь изредка появлялся на отдаленных хуторах, когда голод выгонял к людям.
Слушая женщину, Смолин на какой-то миг прикрыл глаза. Поседевшая от горя девочка, у которой бандиты зарубили отца и мать… Пирамидки на могилах Морозова и Платонова… Засевший на чердаке пулеметчик в серой папахе… Многое мог бы вспомнить Смолин, но для воспоминаний не было времени.
— Ястреб? Где он? Куда ушел?
— А ось туды! — показала женщина на хату, нахлобучившую на себя большую снежную шапку.
— Смотри тут, Коля! — бросил Смолин и помчался по протоптанной в снегу тропинке саженными прыжками.
Сопровождаемый белыми клубами холодного воздуха вскочил в коридор. По пути опрокинул ведро воды вместе с табуретом. Рывком открыл первую попавшуюся дверь. Около плачущего навзрыд мальчика две женщины. На полу, у открытого сундука, груда одежды. «Где же Ястреб?!» Смолин бегом вернулся в полутемный коридор — ага, вот дверь в другую комнату! И еще не успел нашарить ручку, как услышал звон разбитого стекла: бандит вышиб раму и, выскочив из хаты, припустил к лесу, огрызаясь из автомата.
Рядом со Смолиным заплясали фонтанчики снега. Одна пуля, пробив валенок, обожгла ногу.
Смолин дал короткую очередь. И снова — мимо. «Да неужели уйдет, подлец? Буквально в руках был и выскользнул…»
Бежать по глубокому снегу трудно. Полушубок, валенки, даже шапка-ушанка сразу потяжелели. Дышать нечем. Во рту вязкая слюна.
— Ну погоди же! Еще бабушка надвое гадала, чья возьмет!
Р-раз! Смолин на бегу сбросил полушубок. Яростно мотнул ногой — и правый валенок вместе с портянкой полетел в сторону. За ним — левый. Сотни ледяных иголок вонзились в ноги. Всего передернуло, но бежать стало куда легче. Словно за плечами выросли крылья.
— Сейчас, гад, я тебя попотчую! Узнаешь, какие порядки на том свете! Там на тебя давно паек выписывают.
Расстояние между Смолиным и бандитом заметно сокращалось. Ястреб бросил мешок с награбленными продуктами и одеждой, пытался вытащить из кармана гранату, но она зацепилась за подкладку.
Смолин, почти не целясь, навскидку выстрелил, и тотчас пошатнулась под Ястребом земля…
Какой-то паренек в стеганке, со страхом косясь на убитого, протянул Смолину валенки.
— Обувайте, дяденька! Быстрее обувайте! Дуже зимно, ноги поморозите!
Появилось несколько встревоженных, перепуганных людей.
Кто-то принес полушубок. Кто-то заботливо натягивал на голову Смолина свалившуюся ушанку.
Ястреб лежал на спине, широко раскинув руки. На толстогубом лице застыло выражение угрюмой жестокости. Ощерились редкие зубы.
«Вот и добегался, — думал Смолин. — Что доброго сделал ты людям? Какой след оставил на земле? Кровь, слезы, муки… Жил, попирая человеческие законы. Проклятия и ненависть заслужил. Никто не скажет о тебе доброго слова. Никто не пойдет за твоим гробом. Ни одна живая душа не проронит слезинку над твоей могилой…»
1
…След вел по топкой луговине. Под ногами пружинящий мох. Впереди мрачное болото. С края приземистые осокори. Кое-где на кочках чахлые худосочные елочки.
Смолину знакомы эти места. Неподалеку от болота их группу обстреляли диверсанты. После госпиталя долго пришлось с палкой ходить. Смолин слышал, что болото местами непроходимое. Есть трясины, затянутые вероломной ряской «окна». Неужели лазутчик не знает этого? Знает! Потому и выбрал этот путь. Что ж, если прошел он, пройдут они.
Вооружившись шестами, пограничники вытянулись в цепочку. Из глубины на поверхность с ворчанием вырывались пузырьки воздуха. Никто не произносил ни слова. Только слышны были хлюпающие шаги.
В некоторых местах Дика приходилось тащить на руках. В нем сорок два килограмма, и Смолин очень устал. Не раз соскальзывал с зыбких кочек и проваливался по пояс. И тогда словно кто-то в глубине затхлой болотной жижи цепко хватал и держал за ноги.
Измучились все донельзя. Вывозились в грязи, как черти. Но кончилась все же проклятая топь. Вылили воду из сапог, отжали портянки. Давай, Дик, принимайся за дело. Ищи след! Ищи!
Дик неутомимо обыскивал местность, но без толку. Напасть на след не удавалось. Вероятно, пограничники уклонились в сторону от того места, где выбрался бандит. А тут еще заслезилось хмурое небо. Вот-вот сыпанет дождь. Будто и погода в сговоре с врагом.
Дик не находил след. Что делать? Расписаться в собственном бессилии? Конечно, враг далеко не уйдет. Район блокирован. Заслоны перекрыли пути в тыл. Соседние заставы надежно прикрыли фланги. Но надеяться, что кто-то где-то остановит лазутчика…
Дик закружил, принюхался. Ага, вот где лазутчик вышел на сухое место! Слипшиеся комки земли, вынесенные ногами ниточки водорослей… Вперед! Вперед! Вперед!
По мягкой от сосновой хвои дороге Дик привел пограничников к безымянному выселку. За тыном — дом. Матово поблескивают окна. В стороне темнеет осевший на одну сторону стожок сена. Ярился, мотался по проволоке у сарая кудлатый пес. Пограничники окружили усадьбу. Постучали в дверь. Ни звука. В доме будто вымерло.
Снова постучали. Громче, настойчивей. Скрипнула половица. Кто-то прошлепал босыми ногами, засопел у двери. Блеснула узкая, как лезвие ножа, полоска света.
После долгих расспросов — кто стучит и что нужно в такой поздний час — загремел засов. В дверях — старик с желтой, будто полированной лысиной. Исподняя рубаха выпущена поверх штанов. В высоко поднятой руке — оплывшая свеча. На стенах фантастические тени.
— Часа два назад приходил кто-то, просился переночевать, не отказываюсь. Но я не пустил. Чужая душа — потемки. Пустишь и потом намучаешься, как Христос с дьяволом. Верьте не верьте, гражданы-товарищи, а кроме меня и жинки, никого в хате нет. Дети по свету разбрелись, и мы вдвоем со старухой небо коптим…
Помогая себе руками, хозяин клялся и божился, призывая в свидетели всех святых и саму богородицу, что говорит истинную правду. Но все же приступили к осмотру. На слово верить не будешь. Служба…
Жена хозяина невысокая, сморщенная, вся в черном, съежилась, как береста на огне, повернулась к иконам.
— Господи Иисусе, сохрани и помилуй нас, грешных! Отче наш, иже еси на небеси…
«Молись, молись, божий одуванчик, — думал Смолин. — И бог не поможет, если дали убежище нарушителю…»
В хозяйственных постройках и комнатах никого не было. Хозяин степенно кашлянул, потер подбородок. Вот-де не поверили, что в доме посторонних нет, но он не обижается. Конечно, мало приятного, когда приходят с обыском, заглядывают под кровати, но что ж, он понимает. Работа такая у чекистов… А сейчас, когда все кончено, он приглашает перекусить чем бог послал.
— Господи, боже мой! Как же так отказываться? Зараз жинка в один момент соорудит яичницу с салом. А к ней, само собой, полагается и чарка. У меня как раз есть отличный, прямо-таки замечательный…
Смолин не дослушал, обернулся к Головину:
— Чердак еще остался. Пошли, проверим!
В сенях снизки сушеных грибов. Недоуздок… В углу покрытые холстиной бадейки.
Дик проворно взобрался по лестнице, прыгнул в открытый люк, только хвост мелькнул. Смолин — за ним. Вот еще одна неровная ступенька, и голова окажется вровень или, пожалуй, даже выше пола чердака. Трудно одолеть эту одну-единственную ступеньку. Не свалишься ли с нее с простреленной головой? Разве мало было таких случаев? Разве не погибали чекисты и пограничники на таких вот операциях?… Справедливо говорят: на миру и смерть красна. Одно — идти в бой плечо к плечу с товарищами, другое — получить пулю или предательский удар ножа в зловещей темноте. Кто знает, не затаился ли на чердаке оголтелый головорез, которому нечего терять?
