Вправо от большака убегала к лесу свежепроложенная дорога. Генерал указал на неё шофёру, и машина круто свернула к штабу дивизии. Теперь машина шла по лесу, с хрустом подминая колёсами сухие сучья. Замелькали блиндажи, — «вездеход» въезжал в расположение КП дивизии. На ходу выпрыгнул сидевший на заднем сиденье адъютант с автоматом на груди.
— Где разместились разведчики? — крикнул он попавшемуся ему первым бойцу.
Шофёр подрулил к блиндажу, и командующий вышел из машины. Мимо часового, замершего с приставленной к ноге винтовкой, генерал спустился вниз по земляным ступеням, открыл дверь блиндажа.
Капитан Довганюк бросил на стол ручку, вскочил на ноги. Командующий остановил его.
— Как это случилось с Яруниным? — спросил он, грузно опускаясь на скамью, достал платок и вытер бритую голову.
Волнуясь, капитан рассказал, как подполковник Ярунин вышел из блиндажа, в это время над лесом снова появились вражеские самолёты, они низко спустились, обстреляли расположение штаба и, зайдя с севера, сбросили бомбы. Подполковник Ярунин был контужен, и его тотчас же увезли в санбат дивизии.
— Что говорят врачи? — спросил генерал.
— Врачи, товарищ генерал-лейтенант, говорят, что подполковнику нужен полный покой, что он должен вылежать и тогда будет здоров.
Только сейчас командующий заметил человека, стоящего в стороне от стола, Он сосредоточенно рассматривал бревенчатые стены блиндажа, уцелевшие на них кое-где серые листы немецкой бумаги. Командующий встал, сделал два шага в тесном блиндаже и оказался лицом к лицу с человеком, стоявшим в тени: низкий лоб, глубокий шрам между бровей, малоприметное лицо. Генерал вышел из блиндажа, а за ним следом Довганюк, приказав часовому спуститься вниз. Довганюк сообщил генералу об этом человеке, подозреваемом в шпионаже.
— Боюсь, товарищ командующий, поторопились мы задержать его, — решился он высказать свои опасения.
Шофёр уже включил мотор. Ставя йогу на подножку машины, генерал распорядился;
— Продолжайте допрос, результаты доложите мне.
Машина медленно шла по лесу, лавируя между деревьями. Когда лес кончился, шофёр прибавил газ, и «'вездеход» помчался по дороге. Лесок по сторонам дороги, кусты на поляне ощетинились замаскированной артиллерией, почерневшие от копоти танки врылись в землю на короткую передышку. Навстречу дул сырой, пронизывающий ветер, он преждевременно сбивал с деревьев листья; над землёй неспокойно нависал толстый слой густых облаков; затишье на передовой сулило новые бои. На секунду перед глазами генерала мелькнули малоприметное лицо задержанного, низкий лоб, глубокий шрам между бровей. Враг или нет?
* * *
Лёжа спокойно, Ярунин чувствовал себя здоровым, ко стоило приподняться, как койки с ранеными, палатка — всё приходило в движение, начинало раскачиваться.
Медленное, ленивое, непривычное существование. Непонятно, зачем прислали сюда Подречного, целый день маячит перед глазами, осовел от безделья. Говорят, генерал распорядился, чтобы кто-либо находился всё время при нём. Ярунин приподнялся на локте.
— Вот что, возвращайся к себе, я уже здоров, — он сказал это решительно и, чувствуя, как неприятно поплыла палатка, осторожно лёг на подушку.
Не отпускали мысли о боях, развернувшихся под Сталинградом. Немцы рвались на юг, на Кавказ. «В боях на юге решается судьба нашей родины», — снова вспомнил Ярунин заголовок статьи в газете. В этот тревожный для родины час он настойчиво продумывал меру своих обязанностей. Это была укоренившаяся привычка именно так откликаться на призывы партии, придирчиво проверять себя, всё ли сделал, чего требует партия. Предстояло сражение за Ржев. Армия должна быть ограждена от шпионов, диверсантов, от вражеской диверсии нужно спасти Ржев —вот что становилось главным звеном в работе.
Если «Брат» жив, он понимает задачу и действует, в этом Ярунин не сомневался. До войны «Брат» служил на погранзаставе у Ярунина, и подполковник привязался к молодому командиру. Своих детей не было, и этому, идущему на смену, он стремился передать свой жизненный опыт. Он учил его зорко, бдительно охранять границу, угадывать крадущийся шаг шпиона, различать, где прошла лисица, а где лисий хвост протащился на верёвке и замёл следы врага. Он хорошо знал боевые качества своего молодого друга и сейчас, сильнее, чем когда-либо, нуждался в нем. Ну а если его нет в живых...
Рядом застонал тяжело раненый. Яру ни н лежал, уставившись в серый брезентовый потолок. Вот живёшь, работаешь, незаметно вкрадётся седина в волосы, а всё по-мальчишески горячо ждешь своего часа испытать силы. И хоть в геле нет прежней ловкости, зато больше опыта, больше накопил душевных сил, больше и отдать хочется. Ждёшь, что придёт испытание, горячей тревогой полоснёт по сердцу. И вдруг нелепый осколок остановит, свалит тебя.
— Хватит,— зло сказал подполковник, решительно садясь, — завтра выписываюсь.
— Товарищ подполковник, — сокрушённо вздохнул Подречный,— вам же нельзя подыматься.
Койки закачались, опрокинулись, но он сидел, бледный от подкатившейся тошноты, яростно вцепившись пальцами в матрац, зажмурившись.
В накинутом на плечи белом халате, держа фуражку в руках, неловко ступая между койками, стараясь не шуметь, не опрокинуть ничего, капитан Дубяга подошёл к койке подполковника. Небритый, серый от пыли, он принёс с собой сюда, в палатку, в атмосферу больничного покоя искусно созданную в прифронтовом лесу, напряжение военных буден, и раненые встревоженно провожали его взглядом.
Подречный замахал на него руками, но было уже поздно, — подполковник заметил Дубягу. Он сидел осунувшийся, с запавшими висками.
— Здравствуйте, товарищ подполковник, — и смутившись оттого, что видит своего начальника в таком необычном, беспомощном состоянии, Дубяга растерянно произнес:— А вы хорошо выглядите, товарищ подполковник... хорошо...
Подполковник поздоровался с Дубягой, медленно улёгся на спину, скрылись под одеялом его широкие плечи. Дубяга, наклонившись над койкой, тихо выпалил:
— Товарищ подполковник, задержан диверсант.
Подполковник повернул к Дубяге лицо:
— Один?—спросил он.
— Пока один, товарищ подполковник, розыск второго упорно продолжается.
— Кто задержал?
— Патрули, товарищ подполковник, возле деревни Вырино, в трёх километрах от артиллерийского склада... — торопливо сообщал Дубяга.— Я допросил его, немец сознался на первичном допросе, подтвердил задание...
— Кто распорядился задержать его, спрашиваю?
— Я, товарищ подполковник!..
Подполковник молчал. Глядя перед собой, мимо Дубяги, глухо заговорил:
— Вот что, отправляйтесь к коменданту штаба, сдайте ему оружие, доложите: накладываю на вас взыскание — трое суток ареста.
Незаметно подошла молоденькая веснущатая сестра и стала рядом, не решаясь прервать подполковника.
— Ведь допросить надо, — растерянно проговорил Дубяга, еще не уяснив, что всё сказанное подполковником относится действительно к нему.
— Найдётся, кому допросить и без вас.— Повернув на подушке лицо к Дубяге, подполковник резко спросил: — Почему являетесь небритым?
Дубяга вспыхнул, на лбу, на щёках проступила краска.
— Выполняйте!
Дубяга надел фуражку, отдал честь и круто повернулся на каблуках; он шёл к выходу мимо коек с ранеными, накинутый на плечи белый халат разлетался за ним. Не успел выйти Дубяга, как в палатку вошёл младший лейтенант Белоухов с папкой в руке. «Что там дежурная сестра смотрит! Идут и идут!» — заворчал Подречный. Белоухов ежедневно приезжал к подполковнику, привозил почту, если за сутки были приняты по рации донесения, докладывал о них. Вот и сей час он протянул листок с донесением, но Ярунину трудно было читать; он долго вертел перед глазами листок, потом вернул Белоухову, сказав:
— Прочти.
Из штаба партизанского движения передали: в Ржеве брошены гранаты в помещение тайной полиции.
По мере того, как читал Белоухов, лицо Ярунина смягчалось: партизаны в Ржеве начинают действовать активнее.
— Так, — сказал задумчиво подполковник, — ну, а что за почта сегодня?
Белоухов открыл папку, сидя на табурете у изголовья подполковника, тихо читал. Довганюк докладывал, что допрос задержанного шофёра никаких результатов не дал, за недоказанностью преступления шофёра пришлось из-под стражи освободить; продолжают наблюдение за ним. Ярунин положил поверх одеяла большие руки с побелевшими ногтями, задумался нахмурившись. Белоухов впервые заметил, что у подполковника густая седина на висках, и вся голова в иголках проседи. Он записал под диктовку подполковника распоряжение об усилении розыска немецкого диверсанта, спущенного на парашюте: диверсант не мог уйти далеко, скорее он осядет где-либо, притаится на время, будет бездействовать, выжидая удобного случая, и это надо учесть разведчикам.
