Геращенко повернулся в его сторону, иронически хмыкнул:
— Словом, дело за немногим…
Все заулыбались.
Колесник, что-то вспомнив, вынул из кармана вчетверо сложенный небольшой печатный листок, сказал:
— «Советский патриот» — орган Комитета.
Газета пошла по рукам.
Это был декабрьский номер, содержащий новогоднее приветствие, заканчивающееся словами: «Вместе с французскими патриотами будем бить врага, чтобы 1944 год принес нам полную победу…» «Советский патриот» информировал читателей о Тегеранской конференции, публиковал сводки Совинформбюро, хронику борьбы франтиреров и партизан, выдержки из статьи «Французский рабочий класс и Национальное восстание».
Но вот лейтенант заговорил о Тегеранской конференции, которая уточнила и подтвердила открытие второго фронта, и настроение слушателей сразу круто изменилось. Загороднев нахмурился.
— Бедный второй фронт! Его уже открывали, открывали, а воюет с фашистами по-прежнему лишь один Советский Союз.
— И сейчас неизвестно, сколько еще протянет Черчилль с высадкой во Франции, — вставил Петриченко.
— Что верно, то верно, — поддержали его остальные.
Кто из советских людей не знал Черчилля — этого закоренелого врага Отябрьской революции? Еще тогда, в первые дни существования Советской власти, он немало сделал для того, чтобы, какой выражался, «задушить коммунизм в зародыше». С тысяча девятьсот двадцатого года самым важным в политике Черчилль считал превратить Германию в своеобразную плотину против «красного варварства», обещая ей в этом искреннее сотрудничество Англии. Позже Черчилль немало потрудился для того, чтобы направить Гитлера на восток, подтолкнуть его к войне с Советским Союзом. И лишь угроза независимости Англии заставила английского премьера пойти на союз с СССР в борьбе с гитлеровской Германией. Но и после этого он не спешил выполнять союзнические обязательства. Подтверждением этому служили многие факты. Вот почему надежд на скорое воплощение в жизнь решений конференции ни у кого из них не было.
Они не заметили, как за окном забрезжил рассвет. Первым поднялся со своего места Загороднев.
— Ну, пора и расходиться, — сказал он, — а то скоро на работу.
— Пора! — согласился Колесник. — Когда сможем теперь снова собрать людей?
— Да через денек-другой и сможем, — подумав, ответил Петриченко и вопросительно посмотрел на Загороднева.
— Вполне, — подтвердил тот и, повернувшись в сторону Николая, добавил: — Пойдешь со мной, а то для одного чердака тут, пожалуй, многовато народу набралось.
«10 января.
Хозяйство у господина Болена солидное. Десятки гектаров пахотной земли. Крупный рогатый скот, свиньи, сыроваренный заводик. Поэтому дел у его батраков хватает. Петриченко обычно покидает мансарду чуть свет. Вот и сегодня он ушел на зорьке. Мы остались вдвоем с Геращенко. Вчера у нас была вылазка в окрестности хутора. Ходили на рекогносцинировку местности. Перелезая через ограду, Геращенко порвал брюки. Проснувшись сегодня утром, он прежде всего принялся за их починку. А я занялся изучением крупномасштабной карты департамента Сомма, выпущенной в качестве приложения к настенному календарю. Ее мне принес Загороднев.
Волнуют меня все одни и те же вопросы: как собирать отряд, где взять оружие? Наконец, как сложатся наши взаимоотношения с французами? Сейчас, когда ребята работают батраками и выдают себя за поляков, — отношение к ним фермеров неплохое. А каким оно будет, когда те узнают, что их батраки — русские партизаны?
На некоторые из этих вопросов вразумительные ответы, наверное, мог бы дать Виктор Жира. Фамилия у него как у истого француза. Но это, понятно, лишь псевдоним, а парень он русский. Как заместитель начальника штаба отряда франтиреров, несомненно, многое знает из того, что меня сейчас тревожит. Нужна, очень нужна встреча с ним».
(Из дневника)
* * *
Геращенко все еще возился со своими брюками и громко сетовал: «Испортить такую вещь!» В прошлом он колхозный механизатор, по-крестьянски чуточку прижимист. Но дело тут не в скупости. Костюм ему и в самом деле достался приличный. И его, конечно, жаль. А спасибо за него надо сказать Наталье Васильевне Модрах.
…Как-то у них в лагере объявилась богато одетая дама с тюком вещей. Вскоре она уже раздавала одежду «остовцам». Позже приезжала еще не раз. Подполью стало известно, что Наталья Васильевна — русская эмигрантка, живет в Париже с 1920 года. Супруги Модрах имеют там небольшую мастерскую по изготовлению светильников. Ее приезды в Острикур — якобы желание смягчить участь соотечественников — вызвали у многих только улыбку. И подполье решило, что эта богато одетая дама просто-напросто от нечего делать занялась благотворительностью, потому и потеряло к ней всякий интерес. Но вскоре произошел несчастный случай: одному из молодых подпольщиков — Алеше Зозуле во время аварии на шахте оторвало ногу. Ему грозила отправка в лагерь смертников. По поручению группы Никифоров переговорил с Натальей Васильевной. Неожиданно в судьбе семнадцатилетнего паренька она приняла самое горячее участие. Долгое время обивала пороги у немецкого начальства в Париже, позже побывала в управлении лагерей в Лилле. А когда наконец ей разрешили взять Алешу Зозулю «на время», увезла его к себе домой и… усыновила.
Ее поездки в Острикур продолжались и после этого. И тогда Никифоров вновь встретился с ней. После этой встречи одежду и обувь, привозимую ею для «остовцев», Наталья Васильевна начала оставлять в городе по адресу, которое ей дало подполье. То и другое нужно было прежде всего тем, кто бежал из лагеря. Пригодилась эта одежда Колеснику и его товарищам…
* * *
— Ну, кажется, все, — объявил Геращенко. — Теперь мои брюки вновь хоть куда…
Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент скрипнула дверь. Появился Петриченко:
— Проснулись, — заговорил он весело. — Пора, пора! А то у меня уже полные карманы новостей… Сегодня на хуторе объявился Сергей!
— Сергей? — обрадовался Колесник. — Где же он?
— Отдыхает! А еще, — продолжал Петриченко, — пока вы спали, я побывал у Жира. Вечером он будет у нас.
Услышав это, Геращенко провел рукой по небритым щекам и как бы между прочим обронил:
— К приходу гостя неплохо бы поскоблиться…
— Бритва есть, — отозвался Петриченко, — но тебе и подстричься надо бы. А где? Хотя постой, постой… Мы можем пойти к Телье.
Колесник бросил на него вопросительный взгляд.
— Француз тоже батрак и франтирер к тому же, — успокоил тот.
Когда они спустились с чердака во двор, в нем было тихо и пустынно, как в школьной ограде во время уроков.
Миновав двор, попали в сад…
Тропинка, петлявшая между яблонями, привела их к одинокому домику, наполовину каркасному, с выпиравшими с боков балконами и измалеванными на стенах картинками. Одну из комнат в домике занимал Рейман Телье — разбитной веселый малый, чуть прихрамывающий на правую ногу, мастер на все руки: и резчик по дереву, и парикмахер, и радиолюбитель…
— О, дорогие гости, — радушно приветствовал он их на пороге своей комнаты, — прошу, прошу!
Рейману под тридцать, но он еще холост. Обветренное лицо, слегка потрескавшиеся губы, как воронье крыло волосы, яркая клетчатая рубашка, на шее пестрый платок — словом, весьма колоритная фигура.
На столе тут же появилось вино. Рейман, разумеется, догадывался, что за гости пожаловали к нему, и лишних вопросов не задавал. Угощал вином, старался занять их разговорами.
После первых рюмок он стал еще более оживленным: заразительно смеялся, рассказывал анекдоты, в которых то и дело фигурировали «боши». Но как только разговор зашел о втором фронте, Рейман тут же стал серьезным.
— Я, разумеется, не верю в то, что решение конференции будет выполнено вот-вот, немедленно — заметил он. — Союзники с этим еще потянут. Однако теперь, когда Красная Армия перешла Днепр, открытие второго фронта — не за горами. Иначе англичане и американцы смогут, что называется, опоздать на парад победителей… Поэтому опоздавших не будет…
Минуту помолчав, он так же неторопливо продолжал:
— Да и немцы понимают: дело идет к развязке. Не случайно они ускорили строительные работы на «Атлантическом вале». Так что мы живем в канун больших событий… Больших! — повторил он убежденно.
«А ты, парень, оказывается, можешь не только шутить», — подумал Колесник. Ход мыслей и логика рассуждений француза его удивили.
Как старший по возрасту, первым сел подстригаться Геращенко.
— Се расер? {5} — спросил его Рейман по-французски.
Геращенко беспомощно посмотрел на товарищей: язык он все еще знал плохо.
