Глава 4
Виктор Тоска отпускает остроту, а сержант Какалокович произносит блестящую речь
Виктор Тоска был самый красивый парень в нашей роте. Брат его Доминик был сущий хулиган, а вот у Виктора были прекрасные манеры. Доминик и его друг Лу Марриаччи изо всех сил старались подшутить над Виктором, а он только добродушно отмахивался:
– Ладно, перестаньте, ребята.
Доминику было за тридцать, а Лу Марриаччи – около сорока. До призыва в армию они работали вместе в Сан-Франциско. Им обоим пришлось побывать под судом, оба отбыли краткосрочное заключение, но в серьезную переделку ни разу не попадали.
Виктор был одних лет со мной. По сравнению со своим братом Домиником это был сущий младенец.
Каждую свободную минуту Виктор спешил к своей койке, растягивался на ней и засыпал. Норовил он вздремнуть и во время просмотра учебных фильмов: о том, как нужно отдавать честь; как уберечься от заразы, если вы имели дело с уличной женщиной; как привести в чувство контуженого или утопленника; как найти укрытие или убежище; как обезоружить и убить человека – и обо всем остальном, чему мы должны были выучиться. Ничему из того, что от нас требовали, мы учиться не хотели, но нас все равно заставляли смотреть эти фильмы.
Как только погасят свет в зале, голова Виктора падала на грудь, и он засыпал. Придем ли мы на лекцию, он заснет и тут. Торчим ли мы субботним утром в казарме, готовые к осмотру, Виктор засыпает на ногах. Говорят, самый лучший солдат – это тот, который умеет ждать, так вот, у Виктора был настоящий талант к ожиданию. Спать он мог везде и всегда.
Брат его Доминик говорил:
– Он ужасно запуган, мой бедный братишка, прямо до смерти. Поэтому он все время и спит.
А Виктор возражал:
– Ладно, Дом, перестань. Кто умеет спать, а кто нет. Я вот умею. Ничем я не запуган. Просто мне неинтересно.
У Виктора, как и у всякого, была своя любимая песня, и если уж ему приходилось бодрствовать – на марше, на часах или в каком-нибудь наряде, – он всегда распевал:
Все зовут меня «красавчик»,
Отчего – не знаю я.
Оттого что, верно, мама
Так зовет меня.
Время от времени для нас устраивали какой-нибудь вечер, и ротный командир говорил нам перед отбоем:
– Я не приказываю вам присутствовать на сегодняшнем вечере, но было бы неплохо, если бы каждый солдат нашей роты там побывал. Переклички не будет, но если кто-нибудь из вас не придет, это может случайно дойти до меня, и я буду огорчен – вы понимаете, что я хочу сказать. Разумеется, это не приказ. Можете пойти, можете воздержаться, как вам угодно. Но я надеюсь, что каждый из вас воспользуется возможностью получить развлечение. Разойдись!
Первое время кое-кто из ребят пренебрегал этой возможностью и воздерживался от явки, но вскоре они обнаружили, что это не совсем хорошо, так как за неявкой следовал наряд вне очереди. Поэтому очень скоро все стали посещать любое развлечение, которое нам устраивали. И вот однажды вечером к нам приехала женщина, считавшаяся знаменитой, хотя никто из нас никогда о ней не слыхал. Не проговорила она и двух минут, как мы поняли, что нам предстоит тощища смертная. Случилось так, что я сидел рядом с Виктором Тоска, а за ним сидели Доминик и Лу Марриаччи.
Так вот, не успела эта женщина произнести и десяти слов, как Виктор уже заснул. Я заметил, что Доминик обернулся и посмотрел на брата. Такого выражения лица я у него еще не видал. Доминик Тоска любил Виктора так, как только брат может любить брата, – вот что я прочел у него на лице. Когда кто-нибудь пристально смотрит на спящего, всегда можно понять, как он к нему относится, и вот, когда я увидел, как Доминик смотрит на брата, я понял, почему он всегда над ним подшучивает. Я понял, что он это делает не для того, чтобы позабавить себя или Лу Марриаччи.
Женщина-оратор, по-видимому, ставила своей задачей вселить в нас бодрость, поднять наш ослабевший дух.
Мы вошли в зал, хмурясь. Сели по местам нахмуренные. А когда она заговорила, нахмурились еще больше. Вряд ли кто-нибудь слушал, что она там говорит. Женщина довольно прытко подвигалась вперед и вдруг неожиданно заявила:
– Наука говорит: когда мы улыбаемся, расходуется энергия двадцати семи мускулов лица, а когда хмуримся – почти вдвое больше: пятидесяти одного мускула. – Она сделала паузу: – Так зачем же нам хмуриться?
В этот момент Виктор Тоска открыл глаза и громко сказал:
– Чтобы делать побольше физических упражнений.
Раздался общий хохот, крики «браво!», аплодисменты, и кто-то добавил:
– Правильно! Надо как можно больше упражняться.
Ротный командир поднялся с места и заорал:
– Отставить!
И сразу все стихло.
– Кто это сострил? – спросил ротный.
Виктор Тоска хотел встать, но Доминик схватил его за плечи и толкнул обратно на стул.
Потом Доминик встал сам.
– Явитесь ко мне в канцелярию, – сказал ему ротный, и Доминик вышел из зала.
Он был оставлен на неделю без увольнения плюс наряды вне очереди каждые сутки.
– Братишка-то мой, а? – говорил он. – Самый воспитанный мальчик на свете, – на него хоть с ножом, он все равно будет вежлив. И вот на тебе: засыпает на этой паршивой лекции, просыпается как раз вовремя, чтобы сочинить ядовитую шуточку, – ну и держал бы ее при себе, как это делаем мы, горлодеры, так нет же, тут ее и выпаливает!
Как-то раз вечером наш тогдашний сержант, по фамилии Какалокович, добрых полчаса распекал нас в строю. Потом он выпятил нижнюю губу, как делал всякий раз, когда старался выбирать слова, и сказал:
– Ротный командир поручил мне коснуться, значит, одного негласного вопроса. То есть это неофициально, между нами. В армии нет места ночным феям – значит, ребята, который из вас эта самая… фея, давай пусть явится ко мне после поверки, потому что ротный командир говорит, это вина не ваша. В армии ночных фей не полагается – и все тут. Понятно?
Все поняли, но промолчали, и сержант скомандовал:
– Разойдись!
У нас было в обычае собираться вокруг Какалоковича после вечерних занятий, чтобы узнать гарнизонные сплетни и посмеяться над сержантом, и, разумеется, на этот раз вокруг него собрались решительно все. Мы смеялись над тем, как удачно он подбирал выражения в своей последней речи, и тут сержант вдруг спросил:
– Где рядовой Виктор Тоска?
А Виктор прохаживался по ротной линейке с Ником Калли, и все ему стали кричать:
– Эй, Виктор! Сержанту нужно с тобой поговорить.
Виктор подошел. Сержант и тут не сразу мог справиться со своим языком, но все-таки он спросил:
– Ты где был вчера вечером?
– Когда?
– Часов в десять, что ли, говорят.
– А кто говорит?
– Ладно, где ты был?
– Сидел на скамейке возле кино и слушал музыку, потому что картину видел раньше. А что?
– Кто был с тобой.
– Никого.
– Значит, ничего не случилось?
– Что вы хотите этим сказать?
– Разве никто к тебе не подходил и не подсаживался рядом, хотя там уйма скамеек, на сто ярдов по обе стороны дорожки в кино?
– Ах, да, – сказал Виктор. – Я и забыл. Какой-то капитан подошел и сел рядом.
– А ты и забыл?
– Ну да. А что?
– Слыхал последнее, что я говорил перед строем, а?
– Ну, конечно. Так что из того?
– А что тебе капитан говорил?
– Не помню. Я встал, чтобы отдать ему честь, а он говорит: «Не трудитесь», так что я не стал козырять. Имею полное право не козырять офицеру, раз он говорит, что не надо. В чем дело?
– А как ты думаешь, что теперь сделают с этим твоим капитаном?
– Что с ним сделают?
– Вышибут вон из армии.
– Почему?
– А ты и не знаешь?
– Откуда ж мне знать?
– Ты там был, нет? Ты да он… Что, не так?
– Не понимаю, что вы хотите сказать.
Виктор с недоумением на всех оглянулся, и все стали строить ему умильные рожи, так что он наконец-то понял, что Какалокович силился ему втолковать.
– Не говорите глупостей, – сказал Виктор.
Он повернулся и ушел, а ребята стали просить:
– Ну, сержант, что случилось? Расскажите нам, ладно?
– Я там не был, – сказал сержант, – но говорят, у капитана с Виктором завелся флирт. Во всяком случае, капитан с ним заигрывал. А Виктор, пожалуй, даже и не понял, что ему нужно. Он, конечно, тупица изрядная.
– Кто-нибудь, возможно, наклепал на капитана, – сказал Вернон Хигби.
– Ну да-а! – протянул сержант. – Это такой фрукт. Его выследили. А с вами, ребята, никто тут не флиртовал последнее время? Армия таких не потерпит.
Все расхохотались, а Джо Фоксхол сказал:
– Вы тут единственный, кто с нами флиртует, сержант. Да вы не только флиртуете, вы каждый день… нас с утра до вечера.
– Что верно, то верно, – согласился Какалокович. – А если кому из вас, ребята, это не нравится, можете… себя сами. Ну а с тобой никто не флиртовал?
– С кем это? – спросил я.
– С тобой, – сказал Какалокович, и тут я понял, что он обращается ко мне, и очень испугался: ведь теперь ребята меня засмеют.
