Афганцы стояли вдоль дороги, протягивая в нашу сторону руки с нанизанными на пальцах цепочками, брелоками, какой-то бижутерией. Что-то кричали нам, очевидно, выпрашивая или предлагая на обмен и продажу свой товар. То в одном, то в другом месте стояли наши советские военные автомобили, БТРы или танки, возле которых местные жители с солдатами вовсю вели торг. Продавалось все, что имелось в это время в машине или под рукой, причем практически за бесценок. Мы пресекали эти сделки, отгоняя афганцев от колонны, ругая солдат, но останавливаться у каждой машины не было времени и возможности.
Дорога, по которой шла колонна, была выложена из железобетонных плит. Автомобильная и бронетанковая техника советских частей шла в одном направлении: в глубь страны. Встречные афганцы, водители автомобилей съезжали на обочину, уступая нам дорогу. Сначала колонны частей шли компактно, соблюдая установленную дистанцию, но потом этот порядок нарушился. Ровная местность переходила в гористую. Шли по перевалам. С одной стороны — высокие скалы, с другой — глубокие пропасти. Чувствовали себя немного неуютно, тем более убедившись, что многие водители не имеют достаточных навыков в управлении техникой.
Прошли город Герат. Узкие улочки. Перекресток, через который мы проходили, был так мал, что, пропуская через него конную повозку или мотороллер, регулировщик отходил в сторону, освобождая им проезжую часть. Улицы были рассчитаны на одностороннее движение. Шли осторожно, то и дело останавливая колонну и пропуская через дорогу пешеходов. Они спокойно ступали на проезжую часть, словно не замечая нашу технику. Иногда движение останавливал требовательный жест регулировщика и его пронзительный свисток. Было заметно, что преимуществом у него пользовались свои граждане, а не иностранная колонна. Для него мы были чужими. Слева и справа возле домов сидели жители города. Детишки приветливо махали нам руками, что-то выкрикивая, взрослые хмуро глядели на нас, о чем-то переговариваясь между собой. Иногда кто-нибудь из них поднимал вверх руку, словно в приветствии, но лица при этом все равно были неулыбчивыми, застывшими, словно в маске.
Было уже темно и очень поздно, когда мы прибыли в указанный район. В долине меж гор горели несколько костров, вокруг которых стояли люди в армейских телогрейках, шинелях, многие с обильной щетиной на лице. При нашем появлении они начали приветливо размахивать руками, оружием, восторженно кричать. В некоторых местах взмыли в небо огненные трассы автоматных очередей.
Это были так называемые партизаны, то есть военнослужащие запаса. В связи с известными уже событиями и до ввода и прибытия регулярных воинских частей они были срочно призваны на военные сборы. На пунктах приема личного состава их переодели, вручили оружие и на приписанном к военкоматам государственном автотранспорте ввели из приграничных районов и областей в Афганистан. Надо сказать, что за это время они натерпелись страху и услышали, как свистят пули над головой.
Один офицер, бывший с «партизанами» с самого начала их прибытия, рассказывал, как с усмешками принимали они предупреждения своих командиров о бдительности, осторожности, необходимости беречь свое военное имущество, ходить всегда парами и только с оружием. Однако никто и ни во что не верил. Но через несколько дней после их прибытия в район местные басмачи небольшим конным отрядом, поднявшись на одну из окружающих долину гор, обстреляли из стрелкового оружия расположение партизан. Что тут началось?! Некоторые нерадивые военнослужащие, растеряв или распродав свое имущество, при первых же выстрелах врага начали срывать с голов своих сослуживцев стальные каски. Командир роты говорил, что был свидетелем сцены, когда два солидных по возрасту партизана, не обращая внимания на стрельбу, катались в пыли, пытаясь поделить одну каску.
— Отдай, — кричал тот, что был без нее. — Тебе она зачем? Отдай!
Он пытался сорвать с головы второго заветную каску, но хозяин крепко держал ее обеими руками и не отдавал. Свистели пули, и любая из них могла оборвать жизнь дерущихся, но они забыли об этом. Животный страх парализовал их мышление, волю, заставил забыть о чести, порядочности и даже человечности. Зациклившись на том, что без защиты головы можно погибнуть, что без нее опасно, потеряв человеческий облик, они готовы были на самое подлое, лишь бы спасти свою жизнь.
И вот, наконец, и на их счастье, мы пришли им на замену.
Начальник штаба завел нас в палатку. Тускло горела керосиновая лампа «летучая мышь». В палатке было сильно накурено, пахло потом, грязью и необустроенностью. За деревянным столом сидели несколько человек, играли в карты. На одном из них поверх спортивного костюма был наброшен на плечи армейский бушлат с майорскими погонами. Капитан Рыбальченко доложил ему о благополучном прибытии колонны и указал на нас.
— Командир батальона майор Пархомюк Александр Николаевич, — представился он нам, встав из-за стола.
Выслушав рапорта о назначении нас на должности, сказал:
— Ладно, завтра поговорим подробнее, а сейчас уже ночь, не до формальностей. Располагайтесь по свободным койкам. Отдыхайте.
— Александр Николаевич, вам жена и детишки посылочку передали, — сказал начальник штаба, поставив на землю большую картонную коробку, перевязанную бельевой веревкой.
— Вы разберитесь сами, что там в ней есть, и выставляйте все на стол — будем кушать, а я пока почитаю письмо, — попросил он одного из офицеров, а сам, подсев ближе к лампе, углубился в чтение.
Заметив, как погрустнело лицо комбата, офицеры забеспокоились.
— Александр Николаевич, какие там новости из нашего Тахта-Базара? — деликатно задал ему вопрос один из сидящих за столом.
— Да не очень радостные, — помолчав, ответил комбат. — После нашего ухода в воинский городок ввели другой полк. Наши семьи оказались никому не нужными. Мало того, вновь прибывшие офицеры и прапорщики ходят по квартирам и требуют у жен немедленного выселения из занимаемого ими жилья. Многие ведут себя по-хамски, пристают к женщинам, устраивают скандалы, пьянки, дебоши. Новое командование полка уже уволило многих женщин нашей бывшей части с работы. Делается все это бесцеремонно и внаглую. Они в панике, не знают что делать, к кому обращаться за помощью и справедливостью. Одним словом — бардак и безнадега!
Настроение передалось всем офицерам, многие из которых служили вместе с комбатом в одном полку и одном гарнизоне. Разлив водку, чокались алюминиевыми кружками, стаканами. Пили, вспоминая свои семьи, желали Александру Николаевичу и его детям, жене, приславшим этот нужный и своевременный подарок, всего самого доброго. В палатке стояли несколько одно- и двухъярусных солдатских кроватей. Не раздеваясь, я прилег на одну из них. Очень хотелось спать, но сон был каким-то тревожным, тяжелым. В голову лезли разные мысли. Было холодно. За столом все еще сидели, вели разговоры.
— Юра, ты в курсе, что твои партизаны тоже завшивели? — спросил комбат командира роты.
— В курсе, товарищ майор. Только как здесь не завшиветь, если не помыться, не побриться. К тому же они ехали на сборы, как на прогулку: многие ничего с собой не взяли, думали, что их всем обеспечат здесь, другие, пока сюда добирались, распродали все, что можно было, поэтому так и получилось. Хотя я вот, кажется, и моюсь, и бреюсь, и за собой строго слежу, а все равно — полюбуйтесь.
С этими словами он запустил руку под поясной ремень, пошарил там рукой и, вынув ее, раскрыл ладонь для общего обозрения.
— Ничего себе! — раздался удивленный голос.
Из любопытства я тоже подошел к столу. Офицеры рассматривали что-то маленькое, бело-серенькое, наподобие жучка.
— Это бельевая вошь, — пояснил ротный. Потом вновь сунул руку и опять достал такую же.
Я был шокирован. По меркам службы в Союзе командира подразделения за вшей у солдат давно привлекли бы к строгой дисциплинарной, а то и партийной ответственности. Там бы это событие расценивалось на уровне чрезвычайного происшествия. А здесь все как-то спокойно, буднично и как бы между прочим. И комбат не ругал ротного, и разговор тут же переключился на другую тему. Застолье продолжалось, и словно не было только что увиденных кровососущих паразитов, с которыми мы, как показало время, не расставались весь период службы в той стране.
Я не знал, как я должен был вести себя в данной ситуации. По должности я обязан был хотя бы упрекнуть ротного, посовестить его, но не молчать. А я смолчал. За какой-то час-другой пребывания в палатке я понял одно: что жить и работать теми методами, к которым мы привыкли в Союзе, нельзя, что здесь все по-другому. Как? Я пока не знал. Наверное, исходя из встречи и разговоров с офицерами, поведения самого командира батальона. При знакомстве он произвел на меня впечатление думающего, требовательного и порядочного человека. Сначала я, как негатив, отметил тот факт, что комбат запросто предложил всем распить привезенные ему несколько бутылок водки. Однако в ходе застолья, да в дальнейшем, убедился, что даже за столом офицеры относились к майору Пархомюку уважительно, с положенной долей офицерского такта и воспитания. И с кем бы по должности и воинскому званию мы ни встречались в будущем за столом, никому не давалось права злоупотреблять этим фактом. Комбата уважали, но никто и никогда не пытался спекульнуть на этом, делая себе из этого какую-то выгоду или послабление по службе. Во всем и всегда была мера. Но тогда, в темной и грязной палатке, я не стал делать поспешных выводов.
