— Мы со Штефаном столкнулись вчера в мясной лавке, — продолжала Кати, игриво отталкивая Штефана, целовавшего ее в ухо. — Выяснилось, что у нас много общего. Он учит меня английскому и пообещал отвезти в Берлин и сводить там в театр!
— Рада за тебя, — промолвила Кристина. — Ну, приятно было…
— Он может достать бесплатные билеты! — перебила ее Кати, визжа и подпрыгивая на месте. — Его отец раньше руководил одним из театров в столице!
— Ваш отец, должно быть, влиятельный человек, — проговорила Кристина, ища повод удалиться.
Вдруг Кати замерла, прикусила губу и взглянула на Штефана.
— Отец Штефана умер в прошлом году, — произнесла она бесцветным голосом. — Потому-то они с матерью и вернулись сюда.
Кристина немного оттаяла.
— Простите, — сказала она. — Bitte [14], примите мои соболезнования в связи с вашей утратой.
Штефан выпрямился и дернул головой в сторону, словно пытался развязать узел на шее.
— Он оставил меня и мать без гроша, — рот его искривился, как будто слова содержали яд. — Я не страдаю от утраты.
Кристина пришла в замешательство. Ей никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то так отзывался о своем родителе, тем более покойном.
— Что ж, — она развернулась, чтобы уйти. — Мне надо бежать. Извини, что заскочила без предупреждения. Приятно было познакомиться, Штефан.
— Постой, — остановила ее Кати. — А что ты хотела?
— Ничего, — Кристина уже спускалась с крыльца. — Поговорим завтра.
— Хорошо, — согласилась Кати. — Auf Weidersehen! [15]
Кристина пробежала четыре квартала, затем свернула за угол на главную улицу города, пересекавшую улицу, где она жила. Кати обладала порывистым характером, так что не стоило удивляться, что она целуется с парнем, которого едва знает. Но что-то еще в безрассудном поведении подруги настораживало Кристину, и поначалу она не могла разобраться, что именно. И вдруг ее осенило: Кати и Штефан вели себя так, словно встречались месяцами, а значит, Кати никогда бы не поняла, как много значил для Кристины первый поцелуй Исаака.
«Пожалуй, я пока не стану об этом распространяться», — подумала она, сворачивая на Шеллергассе.
Телега с навозом, влекомая волами, заняла всю ширину крутой узкой улицы, преградив Кристине путь. Девушка остановилась и тяжело вздохнула, раздумывая, сколько времени потеряет, обходя квартал кругом. Фермер в комбинезоне и заляпанных грязью сапогах слез на землю и тянул за хомут, стегая животных зеленой веткой. Волы похрапывали и переступали копытами, силясь тащить тяжело нагруженную подводу в гору, но каждый раз им удавалось сдвинуть ее всего на пару шагов. Хорошо, что фермер заметил Кристину и на время прекратил попытки, давая ей дорогу. Девушка кивком поблагодарила его и поспешила пройти мимо, опасаясь, как бы ее волосы не провоняли навозом. Пытаясь держаться как можно дальше от смрадного содержимого повозки, Кристина протиснулась между телегой и обветшалым амбаром, задним углом примыкавшим к дровяному сараю ее родителей.
Тут она заметила, что к деревянной стене амбара прикреплен плакат с надписью готическим шрифтом: «Первое распоряжение к Закону о гражданине Рейха». Обогнав подводу, она подождала, когда фермер проведет волов немного вперед, и вернулась, чтобы прочитать черно-белое объявление.
Под заголовком жирным шрифтом значилось: «Ни один еврей не может быть гражданином Рейха». В центре плаката были нарисованы схематичные изображения мужчин, женщин и детей, а под ними располагались вопросы: «Кто является гражданином Германии? Кто является евреем?» Черные фигуры представляли евреев, белые — немцев, серые — мишлингов, людей смешанной национальности. Чертежи в виде фамильных деревьев объясняли, кого считать немцем, а кого евреем, в зависимости от перекрещивания черных, белых и серых линий. Ниже, под условными рисунками банков, почтовых отделений и ресторанов, находился знак «Verboten!» [16] с черными и серыми фигурами рядом. А затем следовало предупреждение: «Нарушение запретов, изложенных в разделах 1, 2 и 3, карается каторжными работами, тюремным заключением и/или денежным штрафом». Далее шел длинный текст мелким шрифтом.
Исаак говорил ей, что положение евреев меняется, но до сих пор Кристина не принимала этого всерьез. В ее родном городке жизнь всегда текла мирно и размеренно, и ей было невдомек, какие последствия может иметь назначение нового канцлера.
Поначалу отец Исаака и другие члены семьи — дядья, дедушки и кузены — сошлись на том, что Гитлер — очередной грязный политик, выдвинутый во власть президентом Гинденбургом, вице-канцлером фон Папеном и консерваторами от правящего аристократического класса, действующими сообща с крупными банкирами и промышленниками. Они дали Гитлеру полномочия, чтобы он положил конец республике и вернул Германию к кайзеровскому строю. Но вскоре канцлер стал диктатором, поставив себя и своих сторонников выше закона, и теперь они использовали свою власть, чтобы лишить евреев прав. В последние несколько месяцев всех, кто считался евреями, обязали носить с собой документы и зарегистрировать свое состояние, имущество и бизнес. Из-за всего этого в доме Бауэрманов больше не обменивались мнениями в открытую, а переговаривались шепотом, поскольку обсуждать подобные темы вслух стало опасно.
Кристина уставилась на плакат, стиснув зубы. Ее переполнял гнев. Телега с навозом уже забралась на холм и свернула за угол, так что девушка побежала обратно в конец переулка и стала крутить головой в обе стороны, осматривая главную улицу: здания и высокие ограды, камни, деревья и оштукатуренные фасады. Затем она приложила руку к груди, чувствуя, как невыносимая тяжесть ложится на сердце. Плакаты с новыми распоряжениями были расклеены через каждые сто метров, но она слишком увлеклась мыслями о Кати и Штефане и не заметила их.
Кристина снова вернулась к объявлению на амбаре и опять стала изучать заштрихованные фигуры, пытаясь припомнить родословную семьи Исаака. В соответствии с бюллетенем человек, чьи бабушка или дедушка были евреями, считался мишлингом второй степени. К полукровкам первой степени причислялись те, кто имели двух родственников-евреев из дедовского поколения, но не исповедовали иудаизм и не состояли в браке с евреем. Исаак, имевший троих предков-иудеев, относился к чистокровным евреям.
Но герр Бауэрман был влиятельным юристом. Это явно меняло дело. Третьего дня Исаак сетовал, что отец вынужден работать на нацистского офицера из Штутгарта. Неужели люди, чьи интересы он представляет, посмеют заявить, что ему и его семье не место в банках и ресторанах? Кристина тут же вспомнила слова Исаака о том, что некоторые друзья отца, евреи — врачи, адвокаты, финансисты, — уже покинули страну. Ледяной страх пронзил ей грудь. Что, если Исаак и его семья тоже уедут?
Кристина стала разглядывать деревянный забор, окружающий принадлежавший родителям огород. На этой стороне улицы, за старым амбаром, начиная с ее дома, ряд домов и сараев отступал от красной линии, оставляя пространство для передних дворов и палисадников. Садик ее родителей располагался на участке, образованном стенкой ветхого амбара и лицевой стороной их дровяного сарая и дома, и занимал весь передний двор. По сравнению с садом Бауэрманов он был совсем крошечным, без водоемов, прячущихся в зелени изваяний и изящных фонтанов, но давал овощи и фрукты, необходимые для пропитания семьи. Кроме того, среди рядов репы, бобов, картофеля и лука-порея были аккуратно вписаны клумбы с оранжевыми ноготками, желтыми бессмертниками и голубым львиным зевом — предмет маминой гордости. Отец даже выложил каменную тропинку к середине сада и повесил колокольчик на ворота, расположенные прямо напротив входной двери дома, с обеих сторон от которых росли сливовые деревья.
К радости Кристины, на их заборе не висело никаких объявлений. Ей не хотелось, чтобы безобразные плакаты портили плоды тяжелого труда ее семьи, и родители тоже наверняка бы этому не обрадовались. Дом был трехэтажный, деревянный, на каменном основании, он передавался в семье матери из поколения в поколение. Раз в неделю витражное стекло в верхней части входной двери мыли и натирали до блеска, три коридора и деревянные лестничные марши подметали и мыли. Тротуар у дома всегда был чисто выметен, а садик тщательно прополот. Даже зимняя кладовая в коридоре первого этажа отличалась безукоризненной опрятностью. Стеклянные банки, в которые летом и осенью закатывали овощи и фрукты или домашнее повидло, и жестяные банки с ливерной колбасой аккуратно стояли на выстланных бумагой полках. В небольшом погребе вдоль выбеленных известкой стен располагались ящики для хранения яблок, картофеля, репы, свеклы и моркови.
