Ознакомительная версия.
Напряженны и строги лица делегатов. Слова секретаря бюро, их товарища по совместной боевой работе, сильны своей суровой правдой, они доходят до сердца. В комнате стоит тишина. Изредка лишь раздается сдержанное покашливание.
— Мы любим свою Родину и преданы ей, — заключает Пушкарев. — На нашей стороне правда, а где правда, там и победа. Недалеко уже время, когда в этой школе вновь зазвенит радостный смех наших ребят и учительница, войдя в класс, расскажет ученикам, как мы здесь заседали, как мы боролись за счастье наших детей, за счастье всего человечества. Недалеко время, когда мы сдадим на склад автоматы, винтовки, гранаты и вернемся к прерванному мирному труду. Чем активнее и злее мы будем воевать, чем сильнее будем громить врага, тем скорее придет это время…
Конференция работала около шести часов. Были решены все вопросы. Секретарем бюро окружкома вновь был избран Иван Данилович Пушкарев.
Постоянным местопребыванием секретаря и двух его заместителей была назначена деревушка, в которой работала конференция.
Охрименко был немного удивлен, когда Пушкарев сказал ему, что он опять должен вернуться в бригаду Зарубина.
— До этого ты был представителем локотковской бригады в окружкоме, а теперь будешь представителем окружкома в бригаде Зарубина, — пояснил Пушкарев. — У Зарубина коммунистов меньше, чем здесь, а работы столько же.
Охрименко не возражал. Он уже свыкся с зарубинскими партизанами и знал, что без дела сидеть там не будет.
Как только стемнело, делегаты бригады Зарубина, крепко пожав руку Пушкареву, отправились в обратный путь.
Спустя пять дней после партийной конференции в заброшенной лесной сторожке, тускло освещенной лучинками, разрабатывался план очередной боевой операции бригады Зарубина — разгрома школы абверкоманды.
За стенами шумела ветреная февральская ночь, а в избушке было тепло, хотя и очень дымно: дрова в полуразвалившейся печи горели плохо, едкий дым стлался по маленькой комнатушке.
— Это все из-за тебя мы, Дмитрий Карпович, в копченые селедки превращаемся, — шутил Добрынин.
Беляк не имел времени, чтобы добраться до леспромхоза, поэтому встречу пришлось назначить здесь, в лесной сторожке, ближе к городу.
— Ничего, ничего, — отвечал Беляк, — копченая продукция, как известно, отличается тем, что дольше сохраняется…
В распоряжении Беляка было всего три часа, и за это время предстояло все подробно обсудить.
Партизаны уже располагали точными данными о школе, расположенной на территории психиатрической больницы. Данные эти шли из трех источников. Во-первых, немало рассказал Скорняк, который оказался в курсе многих дел. Марковский тоже не дремал и, вступив в должность истопника, усиленно вел разведку. Наконец, кое-что успели разузнать Охрименко и Макуха. Не напрасно они сопровождали сани с дровами и провели ночь на территории психиатрической больницы.
Беляк доложил обобщенные и систематизированные данные разведки. Немецкий штат школы состоит из восьми человек, включая начальника капитана Керна и его заместителя обер-лейтенанта Вульфа. В школе обучается одновременно сорок человек. Охрана насчитывает тринадцать солдат, размещенных в караульном помещении. В первом корпусе на втором этаже круглосуточно дежурит немецкий офицер. На территории школы — три наружных поста охраны, из которых один подвижной.
— Кроме того, — добавил Беляк, — при школе работают пятнадцать вольнонаемных: врачи, уборщицы, чернорабочие. Семеро из них живут на территории больницы, а остальные каждое утро приходят из города.
— Сколько же всего людей там насчитывается? — поинтересовался Зарубин.
— По моим подсчетам, шестьдесят восемь, — сказал Костров.
— Ну-ка, давай свой план! — обратился Зарубин к Беляку.
Беляк вынул из кармана лист бумаги, развернул и положил на пол. План этот начертил Марковский. На нем были обозначены все постройки: общежитие офицеров-преподавателей школы, дом, занимаемый начальником школы и его заместителем, караульное помещение, общежитие курсантов, столовая, комната дежурного, посты.
Зарубин внимательно вглядывался в лист бумаги.
«Значит, я ошибся! — рассуждал он про себя. — Я думал, что там двадцать, максимум тридцать человек, а их, оказывается, чуть не семьдесят. Это в корне меняет дело».
— Кто-нибудь дрова вам помогал складывать? — спросил он Охрименко.
— Нет. Сами.
— Хорошо! А куда сгружали?
— Вот сюда! — Охрименко ткнул пальцем в кружочек, вычерченный на плане. — Тут подвал, а в люке сделан специальный желоб, ведущий в кочегарку.
Зарубин придирчиво расспрашивал о мельчайших деталях. Его интересовало все: кто именно принимал дрова и расписывался за них, кто наблюдал за разгрузкой, в каком помещении спали Охрименко и Макуха, удалось ли им походить по территории школы, сколько времени затрачено на дорогу туда и сколько на обратный путь, осматривали ли сани при въезде во двор.
Когда со школой было выяснено, Зарубин обернулся к Рузметову и Веремчуку, которые только что вернулись из леспромхоза.
— Полищук ждет, — доложил Рузметов. — Послезавтра должны прибыть под погрузку тридцать шесть саней. Но дрова заготовлены только наполовину.
— Плохо, — заметил Зарубин, — но дело это поправимое.
— С санями приедут по меньшей мере десять возчиков, — вставил Веремчук.
Зарубин закусил губу: он совершенно упустил из виду это обстоятельство!
— Тридцать шесть подвод, — подсчитывал вслух Зарубин. — Тридцать шесть человек минус десять возчиков. Остается двадцать шесть. Двадцать шесть против семидесяти… Этого мало. Очень мало! Надо что-то еще придумать. Придется со стороны леса подвести к больнице группу партизан. Но только не пеших. Пеший переход займет много времени.
— А с возчиками нехорошо получается. Десять человек, — хмуро сказал Добрынин. — Кто они такие?
— Никто на это не ответит. Полищук тоже не знает, кого пришлют, — сказал Рузметов.
— Что же с ними делать? — спросил Беляк.
Все промолчали.
— Может быть, их оставить на отдых в леспромхозе?… — неуверенно предложил Веремчук.
— Не годится. Очень уж подозрительно будет, — покачал головой Добрынин.
— Да, так не пойдет, — согласился Зарубин.
— Возчиками займусь я сам, — внезапно сказал Костров. — Не возражаете?
Все с любопытством посмотрели на Кострова.
«Что-то придумал», — решил про себя Зарубин.
— Хорошо! — сказал он. — Положимся на Кострова. А теперь, Усман, скажи мне, сколько в бригаде лошадей, которых можно поставить под седло?
Рузметов начал подсчитывать.
Выяснилось, что в бригаде можно собрать пятьдесят шесть лошадей, но не хватает седел. Зато имеется шестнадцать парных саней, на которые можно посадить сразу по пять-шесть человек.
— Это совершенно другое дело, — обрадовался Зарубин. — На шестнадцать саней мы посадим по четыре человека. Это будет шестьдесят четыре человека. Двадцать четыре поедут верхом. Получается восемьдесят восемь. Вполне достаточно!
Уже во втором часу ночи закончили обсуждение плана операции. Послезавтра, во вторник утром, Костров, Рузметов и Веремчук с тридцатью партизанами должны быть в леспромхозе. На них возлагается заготовка дров. В среду ночью дрова должны быть доставлены в школу. Ответственным за эту часть операции назначается начальник штаба Рузметов. Костров обязан заняться возчиками. Всей операцией на месте будет руководить командир бригады Зарубин.
Добрынин, посмотрев на часы, предложил попить чаю, прежде чем расходиться.
За чаем Рузметов вдруг, вспомнив о чем-то, хлопнул себя по лбу и начал шарить по карманам.
— Ой-ой! Совсем забыл! Дмитрию Карповичу сюрприз!
— Какой сюрприз? — удивился Беляк.
— Сейчас узнаешь, не торопись, — лукаво сказал Добрынин, догадавшийся, о чем идет речь.
— Вот, вот, нашел, читай сам. — Рузметов протянул Беляку записку Бакланова, полученную через Сурко.
Беляк быстро пробежал записку, недоуменно пожал плечами, потом прочитал еще раз вслух.
— Ума не приложу! Неужели жив?… Это не провокация? — спросил он.
Ему рассказали, каким путем попало в бригаду это письмо.
— Неужели вернется? Ну и радости будет!… Вот дела так дела!… — задумчиво проговорил Беляк и вдруг спохватился: — Да, ведь я тоже получил письмо, только не радостное.
Он извлек из подкладки своей шапчонки сложенный в несколько раз клочок бумаги и подал его Зарубину. Тот развернул бумажку, всмотрелся и вздрогнул.
— Что это? — глухим голосом спросил он.
— Кровью написано, — тихо ответил Беляк.
Все затаили дыхание. Зарубин начал читать вслух:
— «Прощай, Клава! Прощай, сын Петя! Прощайте, братья и дорогие друзья! Мой жизненный путь окончен. Никого из вас я больше не увижу. Судьба моя и моих друзей решится на днях. Что нас ожидает, мы не знаем, но свое дело мы сделали. Никому из вас не придется краснеть за мужа, отца, брата и товарища. Хочу верить, что эти строчки, написанные моей кровью, дойдут до вас. Ваш Андрей».
Ознакомительная версия.
