— Неважно. Вас почти нашли, но тут немцы прорвались к Воронежу, и все поиски стали невозможны.
— А как только я выбрался из этого пекла, меня сразу взяли. Группу из Москвы не стали посылать из соображений секретности?
— Да. Кто-нибудь из них мог проболтаться кому не надо о доставленном шпионе, да и забрать Вас к себе было бы сложнее. А так – много исполнителей, каждый делает свой маленький кусочек работы, и никогда не будет интересоваться дальнейшей судьбой арестованного.
— А на последнем этапе вы перехватываете меня с помощью приказа вашего высокопоставленного энкавэдэшника.
— Совершенно верно. Согласитесь, все получилось как нельзя лучше.
— Соглашусь. А хомячина?
— !?
— Лейтенант гэбэ, который меня сопровождал.
— Почему хомячина?
— Похож очень.
— Никогда его не видел. Этот будет молчать. Он хороший исполнитель, все, что ему поручено, выполнит наилучшим образом, но абсолютно безынициативен. А, получив новую должность, он про Вас вообще забудет.
Со своей судьбой мне все стало ясно, была, правда, еще пара скользких тем, и я не удержался, спросил.
— Вы можете переместиться в любое время?
Гарри помедлил, но все-таки ответил.
— Нет, конечно, есть масса ограничений. Например, невозможно переместить Вас в Ваше объективное будущее, хотя бы в две тысячи двенадцатый год. Нельзя вернуться в прошлое после даты своего рождения и еще девять месяцев, то есть не получится встретиться с самим собой. Зато мы сможем вернуть Вас в момент исчезновения. Никто ничего и не заметит.
— А как же субъективный год, который я прожил здесь?
Гарри только развел руками.
— Мы не боги.
— Понятно. Еще вопрос: мы с вами из одного времени?
— Нет, объективно мы живем на тридцать лет позже, но в две тысячи одиннадцатом я живу одновременно с Вами. Надеюсь, Вы не станете разыскивать меня с целью мести? Свой год Вы назад уже не вернете, а я в этом году еще ни в чем не виноват и о путешествиях во времени знаю еще меньше вашего.
— Делать мне больше нечего, я не кровожаден. Скажите, а какого черта Вам здесь вообще надо? Чего вы сами в этот сорок первый лезете и нас с собой тащите?
— Вы же такой догадливый, — ухмыльнулся Гарри, — вот и догадайтесь.
Хорошо, попробуем догадаться. В исторический процесс они не лезут, наоборот, блюдут неизменность существующей реальности. Изучают историю? Смешно. От Гарри просто прет прожженным дельцом, несмотря на аристократическую приставку "сэр", он бесплатно на историю работать не будет. А что есть в сорок первом, что имеет приличную цену и не влияет на ход истории?
— Брошенная военная техника? Неповрежденная, аутентичная техника, любой музей отвалит приличные бабки.
— Отвалит, — согласился Гарри, — и даже экспертизу проводить не будет.
Мне бы на этом остановиться, но меня уже понесло.
— А еще можно ценности, утерянные при эвакуации, прихватить, произведения искусства уничтоженные. Если с умом поработать, то много чего можно найти. Один Екатерининский дворец в Пушкине чего стоит! Кстати, не потому ли Янтарную комнату до сих пор найти не могут?
Если я думал смутить Гарри, то не на того напал.
— Мы делаем благородное дело, мы спасаем произведения искусства мирового значения…
— Я сейчас разрыдаюсь от умиления – произведения они спасают! Крысятничаете вы по углам мировой бойни. Мародеры! Гробокопатели! Не боитесь, что я по возвращении о вас все расскажу?
— Расскажите, расскажите. Только о чем? О том, что потомки изобрели машину времени и ценности, а также произведения искусства, погибшие в прошлом, таскают в будущее? Книжку об этом напишите, интервью на телевидении дайте, фильм, наконец, снимите. И понастойчивее, понастойчивее.
То, что советует Гарри – кратчайший путь в дурдом, но крыть было нечем. Тон Гарри стал ледяным, как арктический айсберг.
— У вас есть еще вопросы?
Вопросов больше не было.
— У меня все, спрашивайте.
Гарри прошел от кровати в дальний угол, вернулся, пристально рассматривал меня секунд десять и только потом заговорил.
— Все нормальные попаданцы сразу на товарища Сталина выйти пытаются или к Лаврентию Палычу на прием попасть. А вы? Образованный человек, инженер, более того, кандидат наук, а чем занимаетесь? Полтора года простым красноармейцем…
— Сержантом, — автоматически поправил я.
— Это несущественно. А в органы-то чего сразу не пошли?
— Зачем вам это знать?
— Я хочу знать, с кем имею дело, и что можно ожидать от других, попавших в схожие обстоятельства.
— Придти в НКВД? Самому? Не имея никаких доказательств? Попал бы в психушку, в лагерь или к стенке поставили.
— Могли бы попытаться выйти сразу на политическое руководство страны. Над чем смеетесь?
— Анекдот вспомнил. Приходит к Сталину Поскребышев и говорит: к вам экстрасенс пришел, будущее предсказывает. Расстрелять, — приказывает Сталин, — шарлатан, знал бы свое будущее – не пришел.
— Смешно, — высказал свое мнение Гарри, — но в этом вы правы: Сталин либо не поверил бы вам, либо выжал как лимон и выбросил в помойную яму. Это только в вашей фантастике Сталин может плясать под чью-то дудку. В реальной жизни он всех заставляет плясать под свою.
Гарри взял паузу, прежде чем задать новый вопрос.
— Могли бы тогда попытаться выйти на военное руководство и подсказать ему путь выхода из катастрофы.
— Один, только один раз, дальше история пойдет по другому пути, и все мои знания уже ничего не будут стоить. К тому же возникают прежние проблемы – как на них выйти и кто мне поверит? Да и зачем подсказывать генералам ответ, если сами они задачу решить не могут, тут же ошибутся опять, а научить их решать такие задачи я не могу.
— Согласен, Ваши профессиональные знания не имеют здесь никакого значения, поскольку находятся за пределами военной области, но ведь у Вас есть неплохой багаж исторических знаний, во всяком случае, он выше среднего. И Вы ни разу, заметьте, ни разу не попытались использовать его для предотвращения хоть какой-либо катастрофы. Двадцать семь миллионов ваших соотечественников, погибших в этой войне, смотрят на вас, и вам всю жизнь придется жить с осознанием того, что Вы могли спасти многих, но даже пальцем не шевельнули. Почему? Спасали свою жизнь, или как здесь говорят, шкуру? Почему тогда торчали на фронте, на передовой? Ведь могли уйти.
Я молчал. Не дождавшись ответа, Гарри продолжил сам.
— Тогда я Вам скажу. Потому же, почему я не пытаюсь отговорить сэра Уинстона от Дарданелльской авантюры, а наши парни из американского отдела не предупреждают лузеров из Пирл-Харбора о приближении японской эскадры. Мы тоже патриоты своей Родины, и, поверьте, нам очень хочется это сделать…
— Благими намерениями устлана дорога в ад.
— Вот именно! Потому что мы, как и вы, совсем не уверены в том, что мир, получившийся в результате нашего вмешательства, будет лучше прежнего.
Гарри сказал то, о чем я много думал, но даже сейчас не рискнул произнести вслух. Между тем, он продолжал.
— Предположим, только предположим, что вы добрались до Сталина. Предположим, что Сталин внял вашим советам, что его генералы тут же научились бить врага с минимальными потерями и, скажем, в сорок третьем году эсэсэсэр дожал Германию. Вы можете гарантировать, что Сталин не попытается прихватить всю Европу целиком и не рискнет испробовать свои силы на англо-американском оселке? А если учесть скорое появление ядерного оружия у обеих сторон. Какие тогда потери понесет ваша страна?
— Страшно подумать.
Похоже, Гарри возбудился, он начал быстро ходить из угла в угол, он убеждал не только меня, но и себя.
— А вы подумайте, подумайте, хорошенько подумайте. А еще подумайте над тем, как кто-то может пробраться в просвещенный восемнадцатый век и в результате его действий вас не станет. Ваши родители, деды, бабки, дети никогда не родятся, а те, что были, исчезнут, растворятся в мировом континууме. Все, их нет! И вас тоже нет! Может, для страны он и сделал что-то полезное, но вас-то он, по сути, убил. Просто так убил, и не вас одного. Да будут другие люди, может быть их будет больше, они будут лучше, но это будете не вы! С вашей точки зрения это справедливо?
— Только не надо расчесывать мне нервы и бить на жалость. А может, образуется какая-нибудь параллельная реальность?
— Полная чушь! Ерунда! Никаких параллельных реальностей нет и быть не может. Это плод воображения ваших фантастов. Есть единый исторический процесс, в котором переплетены судьбы миллиардов отдельных людей. И к самому процессу, и к людям надо относиться с максимальной осторожностью и оберегать от всяческих влияний извне.
— Все это так. Вы хорошо сказали, может, даже правильно, и я мог бы с вами согласиться, но есть в ваших рассуждениях один изъян.
