Я взял из планшетки листок бумаги, ручку и тщательно переписал эти малопонятные знаки.
«Вот черт!» — подумал я. — «Какие странные знаки! Может быть, все-таки это не местные? Может, это правда артефакт?». Я посмеялся сам над собой, покрутил пальцем у виска, и решил показать кому-нибудь из прапорщиков. Некоторые говорили, что понимают по-чеченски.
Вскоре совсем стемнело, и я отправился на дежурство. Мы были на передовой, пехота на этот раз нас совершенно не прикрывала, поэтому к несению службы я отнесся гораздо, гораздо серьезнее, чем обычно.
В окопах, вырытых прямо на склоне у дороги, располагались часовые. А чтобы они там не замерзли, и не уснули, у самого подножия склона мы соорудили что-то вроде площадки под костер и сидений. Свободная смена, и командиры дежурных расчетов сидели там со мной, протягивая руки к костру.
Вскоре Боев и Восканян принесли чайник, и стало совсем хорошо.
— Куда дальше пойдем? — спросил меня Адамов.
Вопрос, конечно, был риторический; в принципе, какая ему и мне разница? Пойдем, куда пошлют. Но, все-таки, ради поддержания беседы…
— А черт его знает! — Я все же решил быть до конца честным. Если я сам ничего не знаю, то зачем других обманывать? — Может быть, направо пойдем, а может быть — налево. Куда партия направит. А комсомол ответит — «Есть!».
— Вы, кстати, кто-нибудь в комсомоле-то были, — спросил я.
Все промолчали.
— Не успели, — подытожил я.
— А вы сами-то были? — спросил меня Абрамович.
— Конечно! А как же. Был обязательно. Я еще в 86-м году вступил. В райкоме комсомола принимали.
Вопросы задавали, потом билеты вручали, поздравляли. Сейчас все это смешно кажется, а тогда вроде бы все серьезно выглядело. Пионеры, комсомольцы, коммунисты.
Я вздохнул. Но не из-за того, что исчезли и КПСС и комсомол. По дому вздохнул. Конечно, у костра с чаем было неплохо… Но дома!.. Дома-то по любому лучше.
Пришла с постов смена, подбросили в костер сушняка, и заново поставили чайник.
— Расскажи что-нибудь, товарищ лейтенант! — попросили меня сержанты. — Скучно.
Я недолго думал: просто посмотрел на небо, которое хотя и было облачным, но все же позволяло видеть большинство созвездий. Я начал рассказывать о космосе, показывать созвездия, рассказал о планете Фаэтон. (Правда, весь свой рассказ построил на романе Казанцева «Фаэты», но никто из бойцов его все равно не читал, а потому я смело излагал чужие мысли, выдавая их чуть ли не за истину). Меня слушали.
Внезапно Адамов задал вопрос, который никакого, (пожалуй), отношения к этой теме не имел:
— Товарищ лейтенант! А вы в загробную жизнь верите?
А что мне было скрывать?
— Да, верю, — ответил я твердо. — Верю. Мне кажется, не может просто так разум кануть в вечность навсегда. Должно же быть что-то еще.
— А, да ладно! — махнул рукой циничный Боев. — Умер мозг и все тут. Живи пока живой. А потом все.
— Э нет! — сказал я. — Не все так просто, как тебе кажется.
Кажется, мы нащупали тему гораздо интереснее, чем космос и звезды. Я начал с того, что ученые никак не могут получить искусственную жизнь. Даже те несчастные аминокислоты, из которых все якобы и началось. Ставят, ставят опыты, воспроизводят условия первичного океана, а ничего. Нету жизни! Хоть тресни!
И тут я начал тачать бойцам и о необъяснимых возможностях мозга, который, получается, создан с какими-то дополнительными, страховыми системами, которые включаются только в экстремальных ситуациях.
— Такое впечатление, — заинтриговал я всех, — что мозг человека создали раньше, чем его самого. В принципе, мозг может жить намного больше, чем сам человек. Если бы не тело, которое его обычно и подводит, он мог бы функционировать бесконечно долго.
Потом я перешел на бытовой уровень, и начал вспоминать случаи, когда люди узнавали о смерти близких родственников за сотни километров от места трагедии в тот же момент, как только это произошло. О снах, в которых мертвые рассказывали, что нужно сделать то-то и то-то…
Естественно, что у многих нашлись такие же примеры, они начали рассказывать об этом, спорить… И сна как ни бывало. Мы вместе ржали над Волобуевым, который принимал на веру все, что было написано в «желтой» прессе, разубеждали его, а я пытался объяснить ему — почему то, о чем я говорю, это действительно сфера непознанного, а то, о чем пишут в газетах — это брехня и лажа.
Мы так увлеклись, что не заметили, как подошел Найданов со своими сержантами, и, зевая, отправил все мои расчеты спать. Я отправился за ними.
Ничего прошло время — довольно весело. Я прогулялся еще раз по дороге, посмотрел, как командир батареи меняет посты, а потом отправился к себе в кабину. Завтра будет новый день, и нужно его как-то пережить.
Утром произошла «встреча на Эльбе». Прибежали ребята — саперы, не наши, из какой-то другой части, чумазые, очень злые, весьма энергичные, быстро осмотрели памятник, заложили взрывчатку…
— Ребята, — сказал я. — зачем? Красивый же памятник. Пусть бы себе стоял, он нам не мешает.
Лейтенант саперов посмотрел на меня недоуменным взглядом:
— Какой, на хрен, памятник! Кому, на хрен! Взорвать, на хрен! Это же нохчи поставили! Давай!
Все отбежали на почтительное расстояние, громыхнуло, в воздухе засвистели камни… Все, стела исчезла. На ее месте располагалась теперь груда обломков, чугунные цепи почти все сорвало, площадку разворотило. Саперы с чувством выполненного долга также быстро, как здесь появились, исчезли. Я тихонько вздохнул, и возблагодарил Господа, что еще вчера догадался переписать надпись себе в тетрадку.
Еще я подобрал осколок от стелы. На нем еще виднелась позолота. «Память будет», — подумал я, — «буду потом вспоминать, что я здесь был, и что видел, и теперь этого нет. А я почти тот последний человек, который присутствовал при существовании этого сооружения».
На развалинах деловито крутился Армян, придумывая, как бы распорядиться халявным добром. Увидев, что Армян что-то ищет, остальные водители потянулись к нему — все знали, что если Армян что-то учуял, то это явно что-то полезное.
Я же спустился на другую сторону дороги, немного походил по лесу, и нашел… Нет, ну надо же! Я нашел бутылки! Пустые бутылки, по-видимому, из-под пива. Точнее сказать я не мог, потому что этикетки под действием влаги давно с них слезли. «Ну, вот», — обрадовался я. — «Теперь можно пострелять»!
Я вернулся назад, закрепил одну бутылку на ветке дерева, отошел на приличное расстояние, стоя прицелился, и выстрелил… Бутылки как ни бывало. Не такой уж я и хороший стрелок, хотя в школе долго ходил в тир, но вот сейчас повезло — попал с первого выстрела. Водители, ковырявшиеся в обломках, и на мгновение замершие, чтобы посмотреть на меня, присвистнули. Зерниев даже зааплодировал.
— Здесь еще пустые бутылки есть, — сказал я.
Зерниев сорвался с места и побежал ко мне. За ним ломанулись остальные. Я не собирался разбираться с их неизбежными спорами, а сразу ушел к себе в машину. Мне хорошо слышались, крики выстрелы, хохот… Но Армян упорно ковырялся в обломках. Перспектива пострелять его почему-то совсем не прельстила.
Вскоре ко мне подошел Найданов.
— Комбат просит пострелять, — сказал он.
— В каком направлении?
— Во-он туда!
Андрей показал куда-то влево. Туда вела дорога, уходящая в лес, и дальше ничего не было видно.
— Как скажет. Хоть сейчас.
— Ну да, правильно. Только им нужен корректировщик. Сейчас комбат на МТЛБ подъедет, тебя заберет, и поедете. А ты там огонь подкорректируешь. Хорошо?
— Да ради Бога! — ответил я. — Только давай тогда мне бойца с рацией. Я на себе таскать эту дуру не хочу.
— Нет, не надо. У комбата своя рация, ей и будешь пользоваться.
— Это если он только даст. Ему, наверное, своя волна нужна. А мне своя. Как мы с ним ее делить будем?
Найданов почесал в затылке, и кивнул:
— Ладно, сейчас отправлю с тобой Данилова.
— Это что? Новый радист?
Андрей замялся и засмеялся.
— Да ладно тебе привередничать! — сказал он. — Пользоваться ей не сложно. А он парень здоровый и исполнительный. Как раз таскать может.
— Ну, если только так…
Я согласился.
Как я и подозревал, Данилова задание в восторг не привело. Он пошел, нашел у меня в машине рацию, принес ко мне, поставил на землю, и уселся на нее.
— Ты хоть бы бронник одел! — сказал я ему отеческим тоном.
— Если я еще бронник одену, — мрачно ответил рыжий Данилов, я где-нибудь упаду и не поднимусь.
— Ну ладно, смотри сам. Только потом, когда тебя убьют, ты не жалуйся. Ладно?
— Ладно, — буркнул он, не поднимая глаз. Найданов скрылся из виду, мы вдвоем с радистом ожидали МТЛБ комбата. Я от нечего делать периодически осматривал окрестности в бинокль. Слабенький бинокль, честно говоря. Единственный плюс в нем и был, что на окулярах были нанесены измерительные шкалы. Вот дома у меня был бинокль «Байкал». Вот это вещь! Мы с братом долго копили деньги, и, наконец, смогли пойти в магазин и купить это чудо. Увеличение классное. Не помню, сколько, но намного лучше, чем этот стандартный армейский бинокль. Правда, на том шкалы не было… Да на хрена она мне в мирное время! Как-то и без нее обходились.
