«Анни» должна была вещать правдоподобно. Это было главное требование, по крайней мере так объяснил нам Шонесси.
— Господа, — произнес он подчеркнуто небрежно, видимо, желая показать, что ему-то уже хорошо известны предстоящие трудности. — Мы замышляем необычное дело.
Англичане пытались делать нечто подобное, но добились незначительных успехов, так как были недостаточно решительны. Это, в первую очередь, объясняется отсутствием у них… фантазии и предприимчивости. Ни один ребенок не поверит, что их солдатский передатчик работает в Германии. Правда, это их нисколько не смущает, и они с довольным видом продолжают свои передачи.
В нашей операции мы идем на все. Задача номер один — завоевать доверие немецких войск. И ничего другого. А как? Путем передачи правдивой информации! Мы выступаем как немцы и будем правильно информировать немцев же. Настолько правильно, что сидящие наверху их боссы, которым, разумеется, скоро станет известно, что никакие мы не немцы, будут хвататься за головы в недоумении: что же замышляют эти проклятые американцы? А что именно мы замышляем, это вы, господа, в свое время узнаете.
Наша небольшая группа здесь — только ядро. В ближайшие дни к нам прибудут радиотехники, которые не должны знать то, что знаете вы. Их задача — чисто техническая. И ничего больше. Кроме того, нам навязали одного специалиста из Лондона, важную птицу. Он участвовал в организации солдатского передатчика «Кале». Нужно обходиться с ним как можно вежливее и между прочим постараться выудить у него все, что он знает. Каждый из нас получит конкретное спецзадание.
Вот наш план: две недели — на подготовку, две недели — на пробное вещание в записи только для нас и, конечно, для некоторых наших специалистов наверху. В начале декабря начнем вещание в эфир.
Само собой разумеется, каждый должен держать язык за зубами. Если кто из вас встретит в Люксембурге однополчан, скажите, что находитесь на специальных курсах. Что это за курсы, никому до этого нет дела. Следует иметь в виду, что люксембуржцы скоро нападут на наш след. Однако они не должны знать, кто именно занимается этим делом и как мы работаем. Что касается гитлеровцев, то тут тоже не стоит обольщаться. При нынешнем уровне развития техники самое позднее дней через пять после начала передач в эфир немцы, конечно, запеленгуют местонахождение нашей радиостанции.
А теперь о самой «Анни». Нашей даме нужна хорошая репутация: каждый немец, слушая наши радиопередачи, должен нам верить. Чтобы объяснить наше существование, нужно придумать какую-то легенду. Мы не можем выдавать себя за группу коммунистов, хотя это был бы самый логичный вариант, так как сегодня они, к сожалению, пока единственные, кто внутри фашистской Германии готов рисковать жизнью ради благородной идеи. Но мы будем сообщать нашим слушателям точную информацию о военных событиях… Значит, нам нужно выдавать себя за кого-то другого. Но за кого? Этого мы пока и сами не знаем. Мы ждем ваших предложений…
Сильвио и я сидели в полутемном зале. Югослав первый раздобыл где-то несколько буковых поленьев, и теперь в большом камине тлели уголья. Молодое мозельское вино в наших бокалах переливалось зеленоватым цветом. Выступление Шонесси не давало нам покоя. Я лично считал всю эту операцию необдуманным и безрассудным предприятием.
— Я ничего не понимаю. Никто из нас не специалист по радио. Как они представляют себе все это? Как можно с такой наспех собранной бандой организовать регулярные радиопередачи? Кто должен писать материал? Кто будет диктором? Из чего будет состоять наша программа? Не можем же мы передавать одни последние известия или читать доклады? И опять-таки — о чем? А как же с музыкой? Или вовсе никакой не давать?
Сильвио поднял свой бокал, посмотрел его на свет и перевел испытующий взгляд на меня.
— Ты или глуп, или просто притворяешься. Ты и в самом деле убежден, что в нашей банде, как ты выразился, случайные люди? Подумай-ка, — продолжал он, расшнуровывая свои ботинки. — У нас есть полковник, который имеет доступ в ставку союзных войск в Европе. Там он получит самые свежие новости о положении на фронтах. А Шонесси переработает все эти вещи…
— Но ведь Шонесси не знает ни слова по-немецки!
— Для этого у него есть унтер-офицеры, превосходно говорящие по-немецки. Не бойся, славу он прикарманит лично себе. Его начальники тоже ведь не знают немецкого языка. Поэтому он им смело скажет, что все это его заслуга. Да знаешь ли ты, что он раньше делал в Чикаго? Был агентом по печати. А это значит, что он умеет всучить простодушным людям вещи, на которые ему самому наплевать. Стало быть, он прямо-таки создан для этой работы… А капитан авиации Дрюз! Представляешь ли ты, на что он способен?
— Над этим я уже давно думал и считаю, что он ни на что не способен.
— Совершенно верно. А что делает человек, который ни на что не способен, но если у него есть форма, которая, видимо, служит ему ширмой? Он наблюдает за тем, что делают другие, и таким образом оттесняет их на задний план. Понял?
— А Вальтер?…
— Шель? Он нужен как бухгалтер и мальчик на побегушках. И кроме того, с нами, взятыми временно и напрокат, он сидит за одним столом и даже спит со мной в одной комнате. Такой для них на вес золота. По крайней мере до тех пор, пока обо всем их информирует, а он это может делать. Сейчас, например, он рассказывает, что я время от времени хожу в виллу напротив к мадемуазель Ивердонж, а ты получаешь из Нью-Йорка табак и вырезки из газет. Если Вальтер что-либо смыслит в своем деле, то он доложит и о том, что большинство вырезок сделано из «Таймс» или «Трибюн» и кое-что из других источников.
Я подозрительно посмотрел на Сильвио. Тот непринужденно рассмеялся и поднял свой бокал:
— На здоровье, скотина. Я просто хотел показать тебе, что у старого Сильвио есть глаза. Хочешь, давай продолжим? Возьмем господина Едике. Ефрейтора Едике. Готовое платье оптом и в розницу. В остальном — глуп и необразован.
— Это правда. Я еще не встречал такого олуха. Когда я слышу, с каким апломбом он громогласно произносит банальные фразы, причем в большинстве случаев настоящий вздор, меня начинает мутить. Тебе же, как работнику театра, это, должно быть, еще больше действует на нервы!
— Всякий Еремей про себя разумей, — бросил Сильвио и пошел, шаркая ногами, в кухню. Возвратился он с новой бутылкой. Видно, мадам Бишет оказалась бессильна перед его обаянием.
— Теперь примемся за тебя, — продолжал он. — Как можно при твоей наблюдательности так плохо соображать?… Итак, господин Едике необразован. Это совершенно правильно, он настоящий олух, но его немецкое произношение имеет налет… кельнского диалекта.
Так оно и было на самом деле! Едике, казалось, специально создан для того, чтобы быть диктором для немцев, живущих по берегам Рейна. И как это я сразу не додумался до этого!
— А ты! Для чего взяли тебя? — спросил я. Сильвио начал брить свою колючую бороду. Было два часа ночи.
— Это мне пока еще не совсем ясно. Диктором я вряд ли смогу быть. У меня астма, и голос мой звучит в эфире плохо. Мне еще нужно присмотреться, что затевают эти господа. Об этом мы поговорим, когда дядя Патрик Шонесси побольше раскроет свои карты. Давай, однако, о тебе… Итак, перед нами художник из Праги… Эстет или, скажем… интеллигент с левыми взглядами, но политически благонадежный, иначе ты не был бы здесь. Произношение у тебя явно не немецкое, значит, диктором ты быть не можешь. Ты когда-нибудь пробовал писать?
— В журналы по искусству — да.
— А еще?
Я подумал. Собственно говоря, мне никогда не приходилось заниматься писательской деятельностью, если не считать, что у капитана Фридмена я сочинял тексты листовок и материалы для радиопередач.
— Для этого они взяли бы Бинго, — рассуждал Сильвио. — Тот издал уже две книги. Стало быть, твое умение писать их не интересует. Ты, говоришь, рисовал раньше? Что, например? Голых девушек?
— Немного. Больше пейзажи. Однажды в Праге была даже выставка моих картин. А во Франкфурте, у Шефера, издали альбом с моими эскизами. Если от города что-нибудь останется, когда мы туда придем, — например, магазин художественных изделий Гессена, — то ты получишь в подарок один экземпляр. Альбом назывался «Прогулка по Эйфелю».
— «Прогулка по Эйфелю»? Интересно, как попал чех в Эйфель и к франкфуртскому издателю изопродукции?
— Очень просто! Мой отец многие годы был консулом, сначала в Кельне, а затем во Франкфурте. Во Франкфурте я даже учился в школе. «Прогулка по Эйфелю» была моим путешествием на аттестат зрелости.
Сильвио, довольный, засмеялся:
— Ну вот видишь! Ты, стало быть, хорошо знаешь местность, которая находится перед нашим участком фронта.
Конечно, я знал ее. Сколько я исколесил на велосипеде по берегам Рейна, Майна, Неккара и Мозеля! Я не раз ходил пешком по склонам Эйфеля, Таунуса, Оденвальда и Пфальца, а позднее вместе с Ильзой объездил на ее маленьком «оппеле»…
