— А как у вас с воинской повинностью? — остановился опять Свечин.
— На Финскую войну меня было взяли, но сразу освободили как имеющего высшее образование и не имеющего военной специальности. Потом аттестовали для работы в редакции фронтовой газеты, но временно, а когда выгнали из Москвы, то местный военкомат так и не понял, кто я такой, стал выяснять да спрашивать — до сих пор тянут…
— Это хорошо, — с нескрываемой завистью сказал Свечин. — Меня после освобождения записали в сержанты, могут мобилизовать каждую минуту.
— Гражданин Свечин дома? — раздался за перегородкой громкий женский голос.
Свечин дернулся, как будто через него пропустили электрический ток, выскочил за дверь и через мгновение вернулся, держа в руках повестку военкомата.
— Призвали-таки! яростно прошептали тонкие губы.
Хозяйка Свечина, худая, изможденная женщина, вошла в оставшуюся открытой дверь, села на табуретку и скорбно посмотрела на жильца. Свечин стоял посреди комнаты, тяжело дышал и все читал тоненький белый листочек.
— Беда, — заговорила хозяйка тихо, — беженцы уже есть. К моей тетке, той, что у станции живет, вечёр приехали из Белоруссии… сила, говорят, страшная идет и все на автомобилях и мотоциклетках. Наши и убегать не успевают — все сдаются. А авиация бомбит — спасу никакого нет… что народу погибло!
Глаза Свечина засверкали дикой злобой.
— Беженцы и раненые всегда распускают панические слухи. Незачем их распространять, — цыкнул он на хозяйку.
Хозяйка съежилась и моментально скрылась за дверью.
— За что вы ее так? — не выдержал Павел.
— Как за что? — глаза Свечина впились в лицо Павла. — Вы разве не видите, что она довольна, рада? Немцы наступают! Может быть, и вы рады? Так имейте же в виду, что с большевиками мы могли играть, могли прописаться здесь, а жить в Москве… с немцами этого не будет: у них порядок, они в столицу так легко не пропустят, они…
Неужели он всерьез думает, что Сталин лучше немцев? — Павел вспомнил приказ сжигать хлеб, горючее, леса и все ценное имущество, т.е. города и деревни. И это при бегстве собственной армии и наступлении механизированных частей противника, когда жители, если бы и хотели, то не смогли бы уйти за своими войсками! Красные партизаны, по приказу Сталина, будут создавать невыносимые условия не для вооруженных и снабженных немцев, а, в первую очередь, для своего народа. Павел встал.
— Я думаю, что русские крестьянки достаточно видели горя для того, чтобы иметь право радоваться, когда, при передвижении фронта, их дома и имущество уцелеют потому, что их не успеют уничтожить при отступлении.
— Выдумал себе документ, который освобождает его от призыва, — заметался по комнате Свечин, — спрятался и радуется… Я не знаю, почему, почему я не пойду и не донесу на вас?
Свечин задыхался и с каким-то ужасом смотрел на Павла.
«Донесу на вас» подействовало на Павла, как удар обухом по голове. — Что он, с ума сошел что ли?
Свечин стоял и продолжал задыхаться. Во всяком случае говорить с человеком, находящимся в таком состоянии, не имеет смысла. Павлу было так тяжело, что он молча отвернулся и шагнул к выходу.
— Простите! — крепкие пальцы Свечина схватили Павла за локоть. — Простите, я слишком погорячился.
В больших мрачных глазах Свечина Павел, первый раз за все время знакомства с этим странным человеком, прочел колебание и нерешительность. Потом обычный волчий огонек промелькнул опять, промелькнул и исчез, а Свечин совсем спокойно и просто сказал: — Поймите простую вещь: моя мать еврейка. Вы можете выбирать между Гитлером и Сталиным, я, к сожалению, лишен этой возможности. На вашем месте я, может быть, думал бы так же, как и вы…
— Вы серьезно верите советской пропаганде? — вырвалось у Павла.
Глаза Свечина стали жесткими и недоверчивыми.
— К сожалению, у меня для этого достаточно оснований, — сказал он сухо, — достаточно чтобы идти умирать за «родину и Сталина» вместе с такими искренними и надежными патриотами, как только что бывший здесь исправившийся контрреволюционер Смирнов.
Свечин торжественно развел руками, попробовал иронически улыбнуться, не смог этого сделать и наклонил голову, чтобы скрыть от Павла свое лицо.
Павел вышел с чувством, что произошло что-то скверное и ненужное. — Свечин прав, — думал он, — при выборе одного из двух неизбежных зол все-таки выбираешь зло, но надо быть очень осторожным. Происходит совершенно новое и неожиданное перераспределение сил, ломка взглядов и отношений, а, кроме того, многие настолько истерзаны всем предыдущим, что просто не могут вынести тяжести новых испытаний.
Когда Павел вернулся домой, в комнате хозяйки он застал ее дочь, ту, которая работала в милиции. Обе женщины шептались с видом заговорщиц и замолчали, когда вошел Павел.
— Павел Александрович, а, Павел Александрович, — вкрадчиво начала хозяйка, — вот дочка рассказывает, что беженцы приехали — жены командиров Красной армии из Белоруссии. Еле убежать успели, в одном белье. Радио-то сообщило — немцы далеко, ан под утро и нагрянули! Только потому и убежали, что военный грузовик взял.
Дочка хозяйки подняла на Павла выжидательно просящий взгляд.
— Как вы думаете, если немцы придут, будут они арестовывать таких, как я? В партии ведь я не была, только в комсомоле. А работа моя в милиции самая простая, канцелярская.
Глава третья.
БЕГСТВО ПАВЛА
— Перекурка с дремотой! — гаркнул Мишка радостно на всю реку.
Павел лег на бревна и зажмурился. Вода плескалась о борт баржи, солнце грело, пахло смолой и сыростью… почти хорошо.
Третий месяц войны, — думал Павел, — немецкое наступление развивается медленнее, чем мы предполагали, это несомненно, но большевики разваливаются и это тоже несомненно. Плохо, что до сих пор не призвали в армию — это тревожный признак. Хорошо еще, что попал на оборонную работу.
От того места, где сидели остальные рабочие, доносились негромкие голоса и тянуло махоркой.
— Ну, что, ребята, может быть начнем… покурили? — долетел до Павла неуверенный сиплый голос.
Куда торопиться-то? Работа не медведь, в лес не убежит! — ответил задорный Мишкин тенор.
— Все равно, как еропланы налетят, так от нашей работы ни хрена не останется, — проскрипел мрачный старческий бас.
— Не унывай, дед! Знаешь, товарищ Сталин сказал «Победа будет за нами», - задорно взметнулся Мишкин тенор.
— Победа за нами, города за вами! — проскрипел бас.
Водворилось молчание, только вода плескалась.
Определенно власть рушится, — думал Павел. — Никогда раньше так свободно не говорили… все активисты, доносчики и партработники куда-то исчезли. Не узнаешь кто член партии, а кто «контра заядлая».
Солнце выглянуло из-за облака и стало жарко. Павел сел и огляделся. По зеленой траве берега были разбросаны в беспорядке бревна, топоры и пилы. На другой стороне реки из воды торчало два устоя будущего моста, но будет ли построен мост при таких темпах, можно было сомневаться. Метрах в ста выше по реке виднелась серая масса старого моста и пыльное шоссе. — В случае бомбежки старого моста вернее всего разобьют и запасный, — меланхолично подумал Павел. Работа казалась в самом деле бессмысленной.
— Ну, как, купаться будем? — Мишка подошел к Павлу и остановился, выпятив живот и так торчавший из-под рваной рубашки.
— А работать?
— Успеем, — убежденно ответил Мишка и, скинув порты и рубаху, прямо с баржи сиганул в реку.
Почему его не призвали, по зрению что ли? — подумал Павел, глядя сверху на косоглазую физиономию, появившуюся из взбаломученной воды.
— Ну что же вы, ребята, сидите? — подошел неизвестно где пропадавший десятник.
Человек десять стариков и инвалидов, трудившихся над мостом, стали лениво подниматься. Мишка продолжал плескаться, с наслаждением разбрызгивая вокруг себя воду.
Вот тебе и война! — подумал Павел, медленно поднимаясь. — Никогда не предполагал, что для меня она обернется такой, до тошноты скучной, стороной.
Павел поглядел в сторону берега и остолбенел. К барже шла Оля. Бесспорно это была она, в полотняном платье, похудевшая и какая-то странная. В одну минуту Павел был на берегу. По серым напряженным глазам было ясно, что случилось что-то скверное. Что? Вчера, в 12 часов ночи, два молодых человека в штатском, с ордером на арест, искали Павла в московской квартире.
— Ты уверена, что это был ордер на арест?
— Я думаю.
— Так ведь НКВД должно знать, что меня уже нет в Москве.
— По-видимому, у них тоже паника.
Павел взял Олю за дрожащий локоть и оба медленно пошли вдоль реки.
Ты должен скрыться, — сказала Оля и голос ее дрогнул.
— Что же ты им сказала? — спросил Павел.
— Что ты еще зимой уехал из Москвы, а теперь, по всей вероятности, уже в армии потому, что месяц от тебя нет никаких сведений.
