Вопросов ни у кого не было. Командир посмотрел на часы.
— Вылет в 20.10. По самолетам!
Шесть самолетов Су-2 шли плотной группой. Земля быстро уходила назад.
Русанов по выработанной годами привычке смотрел на командирское звено, на машину командира и невольно ловил себя на том, что все время стремится держать в створе, на одной линии, самолет ведущего и самолет Пошиванова. Велика сила привычки: так он ходил на воздушных парадах. Да так и легче держать свое звено на заданном месте. Ему было положено осматривать левую сторону пространства, и он это делал добросовестно. И вдруг, неожиданно для себя, удивился: там, где по закону должно было идти левое звено, чтобы была симметричная «девятка», никого не было. Левее командира шел только один самолет Осипова.
«Зачем же пошли шестеркой? — подумал Русанов. — Ведь в полку еще есть исправные самолеты и боеспособные экипажи. Допустим, удачно прицелится штурман и группа сбросит дружно бомбы. На танки врага упадет тридцать шесть бомб, упадет три тысячи шестьсот килограммов железа и взрывчатки. Но ведь в танк, чтобы его поразить, нужно прямое попадание. Шестерки мало, надо бы девятку — она более живуча в воздушном бою, и удар у нее покрепче. Напрасно, наверное, командир растягивает полк на большее количество групп в течение дня».
Группа пересекла шоссе. Впереди заблестело одно озеро, за ним сразу же показалось другое. А блестящая лента шоссе покрылась черным грязным налетом. Стало ясно, что шоссе чем-то занято. Наверное, это то, ради чего они сюда пришли.
И сразу ударили зенитки.
Разрывы снарядов легли далеко впереди. Отделили шоссе от самолетов.
Но Наконечный сделал доворот на них, и на командирской машине открылись бомболюки. Разрывы зенитных снарядов стояли на одном месте, а самолеты неслись на них. Шоссе с танками впереди, между шоссе и самолетами стена из разрывов. За самолетами, справа, в хвосте, ослепительное солнце, в ореоле которого могли быть «мессершмитты».
«Ну и ну! Обстановочка, — думал Русанов, — сейчас успех зависит от того, как совпадет время залпа и высота разрыва снарядов со временем пролета самолетами пристрелянной зоны. Не совпадет — самолеты пройдут. Совпадет — кого-то не будет в строю».
Но время залпа совпало с пролетом зоны. Снаряд попал в крыло командирской машины, и на нем завернулся против потока почти целый лист дюраля. Русанов чуть не выскочил со своим звеном вперед, так как скорость головной машины упала почти на сорок километров.
Осколки догнали и самолет Русанова. Раскаленные брызги металла, словно горох, дробно стукнули по самолету. Но, видимо, обошлось. На самолете по-прежнему все работало, а штурман прокричал:
— Жив, курилка!
С командирской машины посыпались бомбы.
Русанов скомандовал:
— Бомбы!
Люки закрылись. Навстречу бомбам снизу взметнулись, теперь уже прямо от дороги, разноцветные искры трассирующих пуль и эрликоновских снарядов. Зенитчики ждали сброшенные группой бомбы и поэтому стреляли без прицела. В такое время не прицелишься. Этот огонь был не опасен.
Командир повел группу к земле. Русанов понял, что он хочет возможную встречу с истребителями врага провести у земли, где атаки снизу по группе невозможны. Посмотрел на скорость полета. Стрелка на приборе показывала чуть более трехсот километров в час. Можно было бы получить на снижении скорость и побольше. Но он представил командира сейчас в кабине. Каких усилий ему стоит удержать самолет без крена на разбитое правое крыло. Только, наверное, Наконечный, со своей огромной физической силой и хладнокровием, мог держать самолет в нормальном полете. Видно было по элеронам на крыльях, что ручка практически полностью у левого борта: правый элерон опущен вниз, а левый поднят вверх до отказа. Отпусти командир ручку, лопни тяга одного из элеронов, если она повреждена, — и самолет сразу будет неуправляем: перевернется на правое крыло и будет вращаться до самой земли.
Раздумья Русанова были прерваны голосом штурмана:
— Командир, четверка «мессеров» справа сзади — дальность километра четыре.
— Плохо. Теперь от них уж никуда не денешься. — И добавил: — Не торопись, Чумаков, и на большой дальности не стрелять.
А в голове мысль молнией: четыре километра. Это до атаки что-то около двух минут. Успеем уйти на бреющий полет — легче будет.
— Штурман! Смотри! Если немцы соображают, то будут на атаку заходить с левого, пустого фланга.
Русанов не ошибся: немцы пошли на группу всей четверкой с левой стороны.
Русановское звено «поплыло» чуть выше ведущего на левую сторону, а штурманы открыли огонь. Немцы этого не ждали. Дали по одной очереди с большой дальности и вышли из атаки вправо.
Теперь Русанов ждал, что будет дальше. Посмотрел на своих ведомых, на ведущее звено. Все турельные пулеметы штурманы повернули в сторону врага.
«Мессеры» разделились на пары и начали заходить в новую атаку, теперь сразу с двух сторон. Русанов добавил немного оборотов мотору и потянул за собой ведомых вперед, занимая положение командирской машиной ближе к фронту. Дал немного правой ноги, чтобы машина шла со скольжением влево — все врагу прицеливаться труднее, и ждал. Огненный веер прошел правее, между его машиной и самолетом ведомого. В огне было и ведущее звено.
С командирского звена штурманы открыли ответный огонь. В это же время и на его машине пулемет выплюнул две длинные очереди и замолк. Штурман доложил:
— Командир, они огонь открывают с дистанции метров восемьсот, а выходят из атаки на дальности примерно четырехсот метров. Ждут, пока мы расстреляем боекомплект. Но стрелять все равно надо. Иначе они будут расстреливать нас в упор. Сейчас будут вновь заходить. Пары поменялись местами. Вот были бы у нас свои истребители прикрытия, эта четверка и не подошла бы.
Русанов взглянул на командирскую машину и вздрогнул. Пулемет на турели смотрел вверх. Это бывает только в случае, если пулемет брошен. «Что-то случилось со штурманом», — подумал Русанов. Посмотрел вправо и влево назад. Фашистские истребители растянутыми в глубину парами начали заваливаться на крыло с опусканием носа. Понял: пошли в атаку и теперь будут стрелять все четверо.
Принял решение увести звено на правую сторону от командирской машины, сорвать атаку на него.
Опять скрестились огненные мечи. На этот раз немцы вели огонь более настойчиво. Смотреть назад было некогда. Свои самолеты отстреливались все, а пулемет на командирской машине по-прежнему смотрел вверх. Вдруг из штурманской кабины командирской машины вырвался сноп пламени и что-то огненное проскочило мимо Русанова. Свой пулемет захлебнулся на длинной очереди, а над головой, выше метров на пятьдесят, проскочил «мессершмитт».
— Что там? — спросил Русанов.
— Кто-то из переднего звена выстрелил сигнальной ракетой. Вторая пара «мессеров» не разобралась, в чем дело, и сразу вышла из атаки. Испугались, наверно. Не видел, кто стрелял?
— Стрелял штурман эскадрильи. Пулемет у него вверх смотрит. Наверное, ранен. Видишь, придумал что. Нагнал на немцев страху.
— Где там фрицы?
— Ушли. Думаю, что у них горючее кончилось, а то бы они нас так просто не отпустили.
Русанов осмотрелся: все идут домой! И если нет серьезных повреждений, то утром «кони» будут накормлены, вымыты и снова начинены бомбами. За ночь инженер полка, техники и механики залатают пробоины.
И опять мысль: как там командир? Что случилось со штурманом?..
Наконечный распустил группу на посадку и стал ждать, пока вся группа сядет… Когда сел пятый самолет, он поставил кран шасси на выпуск. Зашипел воздух, и шасси вышло. Это была уже победа. Решил, что будет садиться без посадочных закрылков… Вдруг перебиты их тяги, тогда при выпуске закрылков — это верная смерть… А без них есть шансы на благополучную посадку.
Вот и предпосадочная прямая: скорость поменьше. Машина слушается. Еще поменьше… Хорошо… Теперь подпустить машину поближе к земле…
Управлять было непривычно. Ручка управления в стороне, мешала левая нога.
Но вот земля. Мотор выключен.
Что будет дальше?
Бежим…
Стоим!
Живем…
К самолету бежали техники и механики, обгоняя их, на большой скорости торопилась санитарная машина.
Теперь надо помочь штурману.
Наконечный быстро расстегнул привязные ремни, которыми крепко притянул себя к сиденью перед посадкой, сбросил прямо в кабине парашют и выскочил из кабины на крыло. Встал на подножку, которой обычно пользуется штурман, когда садится в самолет, и через круглый плексигласовый колпак турельной пулеметной установки заглянул в кабину штурмана.
На летчика снизу вверх смотрели радостно-виноватые глаза человека, который был рад тому, что он жив, на своей земле, и одновременно чувствовал какую-то только ему известную неловкость, что ранен и этим доставил командиру лишние волнения и хлопоты.
