Только ротный, бывало, перед тем как приказать что-нибудь, хлопал Сашку по плечу и говорил: "Надо, Сашок. Понимаешь, надо". И Сашка понимал — надо, и делал все, что приказано, как следует.
Но на все, что тут делалось и делается, было у него свое суждение. Видел он — не слепой же — промашки начальства, и большого и малого, замечал и у ротного своего, к которому всей душой, и ошибки, и недогадки… И с распутицей этой, на которую теперь все валят, что-то не так. Разве весна негаданная пришла? Разве зимой припасов нельзя было заготовить? Просто худо пока все, недохват во всем, и воевать, видать, не научились еще. Но в том, что вскорости все изменится к лучшему, Сашка ни на минуту не сомневался.
От дыма, что глотал густо, кружило в голове, и хотелось ему сейчас только одного — поскорей бы с немцем все кончилось и отпустили бы его обратно в роту. На то, что в штаб бригады направят, уже не надеялся — не та обстановка сложилась.
— Может, идти мне можно? Разберетесь тут с немцем без меня, — спросил он у Толика.
— Разобраться-то разберемся, будь спок, — насмешливо осклабясь, ответил тот. — Но не отпускал тебя капитан. Жди. Возможно, какие приказания твоему ротному с тобой отправит.
— Муторно что-то, — вздохнул Сашка.
Из блиндажа слышался только комбатов голос, а немца словно и не было. Молчит, зараза! А чего молчит? Рассказал бы все, выложил начистоту, и отпустил бы его капитан. Упрямый немец. Зло на него поднялось у Сашки — все задумки из-за него, гада, пошли прахом. И вообще неурядь вышла — и дивчину эту убило, и комбат из-за этого не в себе, и в штабе никого, и немец не раскалывается… Все к одному.
Наконец затихло в блиндаже и потянулась тишина… Сашка уж полцигарки искурить успел, а оттуда ни слова. Думает комбат чего-то…
— Ко мне! — расколол тишину капитанов голос.
И Сашка с ординарцем, слетев мигом с лестницы, оказались опять в полутьме блиндажа.
Желтый свет керосиновой лампы освещал капитана сбоку, резко обозначая морщины у губ и прямую складку у переносицы. На столе лежал русско-немецкий разговорник и зловеще поблескивал вороненым металлом капитанов пистолет. Немец стоял в тени, и когда Сашка, проходя вперед, коснулся его плеча, то почувствовал, как бьет немца дрожь.
У капитана ходили желваки на скулах и играли руки. Он стоял — большой, в свалившейся с одного плеча шинели и оттого какой-то скособоченный, странно непохожий на себя прежнего, прямого и собранного. Он грузно опустился на табуретку, вытирая пот со лба и откидывая одновременно назад волосы, и тихо, словно бы через силу, выдавил:
— Немца — в расход.
У Сашки потемнело в глазах и поплыло все вокруг — и стены блиндажа, и лампа, и лицо комбата, даже качнулся Сашка… Но потом, придя в себя, бросился к немцу, схватил того за грудки и закричал:
— Да говори ты, гад! Говори! Убивать же будут! Понимаешь? Говори, чего капитан спрашивает! Говори, зараза!
Немец, обмякший, недвижный, только мотнул головой и закусил губу.
— Не понимаешь? Шиссен будут! Тебя шиссен! Говори…
— Прекратить! Не ломайте комедии! — крикнул капитан и, размяв чуть дрожащими пальцами папиросу, уже спокойно добавил: — Выполняйте приказание.
— Вы мне, товарищ капитан? — упавшим голосом спросил Сашка, отпуская немца.
— Вам, — негромко сказал капитан, а Сашке показалось, будто гром с неба. По исполнении доложить. Толик, пойдешь с ними, проверишь.
— Есть проверить! — вытянулся тот.
— Товарищ капитан… — начал заикаться Сашка. — Товарищ капитан… Я ж обещался ему… Я листовку нашу ему показывал, где все сказано… Где у тебя листовка? — подался он опять к немцу. — Где папир, которую тебе дал? Покажи капитану!
Немец, возможно, и понял, но даже рукой не шелохнул, чтоб достать листовку. Тогда Сашка рванул карман его мундира, выхватил оттуда сложенную аккуратно бумажку и ринулся к комбату:
— Вот она, товарищ капитан! Там сказано… Вы ж по-немецки читаете… Вот она!
Комбат листовку не взял, отстранил ее от себя будто брезгливо, и обескураженный, растерянный Сашка сунул ее опять в карман немцу.
— Сколько у вас в роте было человек? — спросил капитан, упершись в Сашку тяжелым взглядом.
— Сто пятьдесят, товарищ капитан.
— Сколько осталось?
— Шестнадцать…
— И ты гада этого жалеешь? — гаркнул капитан, переходя на "ты".
— Я… я… не жалею… — У Сашки сметало рот, занемели губы, и он еле-еле выдавливал слова.
И сказал он неправду. Жалел он немца. Может, не столько жалел, сколько не представлял, как будет вести его куда-то… К стенке, наверно, надо (читал он в повестях о гражданской войне, что к стенке всегда водили расстреливать), и безоружного, беспомощного стрелять будет… Много, очень много видал Сашка смертей за это время — проживи до ста лет, столько не увидишь, — но цена человеческой жизни не умалилась от этого в его сознании, и он пролепетал:
— Не могу я, товарищ капитан… Ну, не могу… Слово я ему давал, — уже понимая, что ни к чему его слова, что все равно заставит его капитан свой приказ исполнить, потому как на войне они, на передовой и приказ начальника закон.
— Какое право имел обещать что-то? И кому — фашисту!
— Он не фашист, — вырвалось у Сашки.
— Выпить бы ему, товарищ капитан, перед этим, — осторожно вмешался Толик, чуть побледневший и наглость свою малость утративший.
Но капитан оставил это без внимания — и Сашкин возглас, и предложение Толика. Глядя на Сашку в упор, отчеканил:
— Повторите приказание!
Сашка утер рукавом липкий пот со лба… Он видел, пошло дело на принцип, и капитан от своего не отступится, придется покориться. Но повторить приказание просто физически не мог, не раскрывался рот, залип язык…
— Повторите приказание! — уже раздраженно и повысив голос, сказал комбат и потянулся к пистолету.
Толик дернул Сашку за полу ватника — не валяй дурака, дескать, а то плохо будет. Так понял его жест Сашка.
— Я жду! — прикрикнул капитан и положил ладонь на ручку ТТ.
Ординарец дернул Сашку еще сильнее, и Сашка, уже обессиленный этим неравным поединком, прошептал чуть слышно:
— Есть немца — в расход…
— Не слышу! — перебил капитан.
— Есть немца — в расход, — погромче повторил Сашка.
— О выполнении доложить!
— О выполнении доложить…
— Теперь сначала и как следует!
— Есть немца — в расход. О выполнении доложить.
— Выполняйте! — Капитан отвернулся от Сашки и сел.
— Есть выполнять. — Сашка попытался повернуться по-строевому, но не получилось, не было силы в ногах, и услышал вслед:
— Отставить!
Пришлось еще раз. Старался Сашка прищелкнуть каблуками, но заляпанные грязью ботинки звука не давали, и ожидал он опять "отставить", но комбат сказал только:
— Выполняйте.
Сказал тихо, каким-то усталым, без прежнего напора голосом.
Когда Сашка повернулся, немец, понявший все, без Сашкиной команды пошел к выходу, тяжело топая ногами по лестнице. За ними вышел и Толик.
— Ты чего ломался? — бросился он на Сашку. — Из-за этого гада жизни лишиться хотел? Видишь же, не в себе капитан. Такой он все может…
— Ладно, не суети… — Сашка неверной рукой стал выбивать искру и прижег свой чинарик. — Обещал я жизнь немцу. Понимаешь?
— Чокнутый ты, что ли? Обещал он! Тоже мне, командующий нашелся! Кто мы с тобой? Рядовые! Наше дело телячье… Приказали — исполнил! А ты…
— Не суети, говорю. — Сашка глубоко втянул в себя дым, даже раскашлялся и сказал немцу: Кури тоже…
Тот вытащил свои сигареты и, видно забыв про свою зажигалку, потянулся к Сашке прикурить дрожащей сигаретиной. И тут столкнулся Сашка с его глазами…
Много пришлось видеть на передовой помирающих от ран ребят, и всегда поражали Сашку их глаза — посветлевшие какие-то, отрешенные, уже с того света будто бы… Умирали глаза раньше тела. Еще билось сердце, дышала грудь, а глаза… глаза уже помертвевшие. Вот и у немца сейчас такие же… Отвел Сашка взгляд, потупился.
А капитанский ординарец, когда немец сигареты доставал, ухватил цепким взглядом часы на его руке и уже не отпускал.
— Боишься ты, что ли? — сказал он, вскинув автомат. — Давай я.
— Не балуй! — ударил Сашка рукой по стволу ППШ. — Горазды вы тут… Ты бы взял его наперед, а тогда…
— Да я пошутил, — поспешил Толик.
— Нашел чем…
— Куда поведем фрица-то?
— Не знаю.
— К сараю пойдем, в сторону.
— Погоди, дай человеку докурить.
— Слушай, а куда ты трофей денешь? — спросил наконец Толик, не сводя взгляд с часов на руке немца.
— Какой трофей? — не понял Сашка.
— Часики фрицевские.
— А, часики… Что ж, трофей законный, в бою добытый… Ротному отдам… Ему без часов нельзя, а свои разбил он намедни при обстреле.
Толик помялся немного, потом сказал вроде небрежно:
— Я бы тебе буханку черняшки дал… за часики-то…
