Саша быстро подошёл к Гришаке.
— Гришака, — сказал он ласково. — А что, если мы твоей маме письмо оставим? Куда ей за вами приходить, а?..
— Письмо… — повторил Гришака медленно и недоверчиво, и пальцы его, державшие руку Маринки, слегка разжались. — Какое письмо?
— А вот сейчас, — Саша говорил уже увереннее, — возьмём и напишем: «Мы ушли на Андрюшкин остров». Она прочитает и придёт. Пойдём скорее. — И Саша направился к стоявшей невдалеке печке. Гришака с Маринкой медленно двинулись за ним.
Однако победа была завоёвана только наполовину: надо было придумать, чем и на чём писать. И быстро.
Вдоль края дороги стояли молодые, опалённые пожаром, берёзы. Листья их скрутились от жара, кора закоптилась, но уцелела. Саша вытащил из кармана небольшой складной нож — подарок матери. Несколько надрезов, и в руках у него оказалась полоска бересты. Уголёк в Малинке найти было легче всего. На нежной внутренней поверхности коры Саша вывел крупными буквами: «Мама, мы на Андрюшкином острове. Приходи. Гришака, Маринка».
Для неграмотного мальчика было бы достаточно просто нацарапать какие-нибудь каракули, но Саша был не в силах обмануть доверчивых ребят. Написал он тщательно и, вложив бересту в печь надписью вверх, придавил её по бокам кирпичами, чтобы не свернулась. Он проделал это так серьёзно, что и сам наполовину готов был поверить, что кто-то прочитает его письмо. Плотно задвинув заслонку, Саша поднял с земли палочку, привязал к ней тряпку и укрепил её так, чтобы она была видна издалека.
Гришака следил за его работой, полуоткрыв от удивления рот. Упрямство постепенно исчезло с его лица, и он взглянул на Сашу с такой благодарностью, что мальчику стало больно, и он поспешно отвернулся.
— Теперь прочитает, — Гришака потрогал тряпку на палочке и, повернувшись к Маринке, договорил: — Идём.
— Прочитает, — тоненьким голосом протянула Маринка и покорно заспешила за братом.
— Доиграетесь до немцев, — сердито проворчал дед Никита, но бабушка Ульяна, тревожно наблюдавшая за детьми, тихо сказала:
— Спасибо тебе, Сашок. А ну, идём скорее, головушки вы мои бедные.
Перейдя улицу, они огородами подошли к реке.
— Бродом пойдём, — коротко сказал дед, осторожно спустился с крутого берега на отмель и вошёл в прохладную воду.
Река в этом месте была мелкая, не выше колен. Войдя в неё, дед наклонился, ополоснул лицо и бороду, крепко отжал её и перекинул через плечо.
От реки тропинка шла сначала в прохладной тени старого дубового леса. Дед шагнул на неё осторожно, опираясь на крепкую палку. Все молчали.
— Вёрст с пяток так пройдём, — заговорил наконец дед и посмотрел вверх, точно ловил ускользавшие воспоминания. — Там две сосны стоят рядом, у них верхушки громом отбило. Там, понаправо, старый лес пойдёт, а поналево — гарь. Теперь она уж и не гарь, верно, давно лесом поросла. Молодняком этим и идти, а там бугорок, на нём дуб старый, обгорелый, сдалека его видно. Опалило его, когда лес горел, а совсем не сгорел. От того дуба уж каждый шаг с оглядкой. Другие приметы говорить буду. Глаза мои ещё видели, как последний раз ходил поглядеть, на старое чего-то потянуло.
Остановившись, дед Никита согнул молоденькую липку, сломал её, обрезал сучки, вершину и протянул шест Саше.
— За серёдку держи, — сказал он, — провалишься — она сдержит, по ней и выберешься на твёрдое место. Не забудь. Первый идёшь.
Сердце у Саши сильно забилось, но шага он не замедлил.
По тропинке двигались в полном молчании. Даже дети притихли на руках у старших. Земля стала сырой, зелёный мох покрывал её, тропинка исчезла — видно, шли они уже нехожеными местами. Наконец высокие деревья старого леса остались позади и показались тощие, обросшие седым мхом сосны. Начиналась Адрюшкина топь.
Саша на минуту остановился. Глазам стало горячо, а в затылок точно кто-то подул холодом. «Значит, я всё-таки трус», — с отчаянием подумал он.
Дед Никита оглянулся.
— Бабка, ты тут? — спросил он, по привычке поднося руку козырьком к глазам. — Тут? Ладно. Теперь слушать меня: куда я ступлю — туда все ступайте. Поняли?
Бабушка Ульяна подошла, стараясь не показать усталости. Малыши качались у неё на перекидке, спереди и сзади, как в гнёздышках.
— Я Маринку возьму за руку, — сказала она, — а тебе, дед, Гришаку вести.
— А козу кто поведёт? — испуганно спросила Маринка.
— Маньку я поведу, — заявил Гришака, — верёвку только мне нужно, привязать её.
Верёвочка тотчас нашлась в бабушкином кармане, и никто этому не удивился. Дети Малинки знали: у бабушки Ульяны в карманах всегда найдётся нужное. Гришака старательно обмотал верёвкой рога недовольной Маньки.
— Не балуй, — сказал он строго, — тпру-у!
Саша засмеялся, и вдруг ему стало совсем легко.
— Две сосны стоят рядом, — сообщал он. — Без верхушек. На них прямо идти. Так?
Он шёл, ощупывая ногой каждый шаг. Все двигались за ним, ступая туда, куда он ступал — шаг в шаг. Со стороны это походило на забавную игру, но играли всерьёз.
Все молчали, даже Павлик и Наталка. Время от времени лишь раздавался мерный голос деда Никиты:
— Корни, корни ногой ущупывай. На каждое деревцо по тропке заметки клади, зарубинку малую, чтоб другой раз без сомнения идти. Да не сильно руби, чтоб чужому глазу неприметно было.
Вдруг бабушка Ульяна вскрикнула: нога её соскользнула с корня, зыбкий мох прорвался, и она сразу по пояс ушла в полужидкую трясину. Выпустив руку Маринки, она схватилась за тонкий стволик ближайшего дерева.
— Детей, детей спасайте! — крикнула она.
Саша кинулся к ней, но ступил неосторожно и сам соскользнул в холодную грязь. Точно чьи-то липкие руки потянули его вниз, по грудь, но он крепко держался за шест, которым опирался на корни деревьев. Маринка громко заплакала.
— Ложись, — приказал дед Никита Саше, — через шест ползи!
— Детей спасайте, — снова крикнула бабушка Ульяна.
Дед Никита шагнул мимо неподвижных от страха Гришаки и Маринки, нагнулся, подхватил бабушку Ульяну под руки, с усилием вытащил её, всю облепленную грязью, и поставил на корень, за который она только что держалась. Бабушка схватилась за дерево и покачнулась, но тут Наталка громко заплакала, и это сразу, придало ей силы.
— Не плачь, не плачь, дочка, — старалась она погладить Наталкину голову. — Видишь, бабка уж вызволилась.
Саша выбрался сам и стоял, тяжело дыша. Голова его кружилась так сильно, что весь лес перед ним как будто качался.
— Никита, — с трудом проговорила бабушка Ульяна, — а ну, возьми детей, я малость вздохну.
Дед поднял голову и посмотрел на солнце.
— Недолго вздыхай, бабка, — сказал он, — по болоту путь долгий.
Гришака подтянул поближе испуганную Маньку.
— Не балуй, — сказал сердито, — из болота тянуть не стану. — Но сам отвернулся и тихонько вытер кулаком глаза.
Бабушка Ульяна взглянула на него и, вздохнув, шагнула от дерева вперёд.
— Идём, идём, сынок, — ласково повторила она. — Вот бабка и передохнула.
Саша с шестом в руке опять двинулся вперёд, ещё старательнее ощупывая корни и следя за приметами дороги.
— Козой не скачи! — строго сказал ему дед Никита. — Ты у нас поводырь, за всех в ответе. Есть там слева дуб с развилкой? Примечаешь?
Упругий зелёный мох качался у них под ногами. Деревья, обвешанные длинными прядями серого мха, стояли, как косматые лесные чудища. Они были тонкие, не толще руки человека.
— Я ещё молодой был, — заговорил дед Никита, — а они вот такие же тонкие были, как сейчас. Мох их душит, сосёт. Так они с ним и борются, ни живые ни мёртвые. А ну, гляди хорошенько, дуб старый поправей на пригорке стоит. На него заворачивай.
И Саша заворачивал и шёл по зыбкому мху и слушал, как под ним тяжело шевелилась, хлюпала и сторожила его чёрная холодная трясина. Временами он оборачивался и смотрел на серьёзные лица детей, на осторожные движения их маленьких ног. Гришака крепко держал за руку Маринку и, сурово сдвинув брови, следил за каждым её шагом, весь нахохлившийся и напряжённый.
Наконец мох перестал колыхаться под ногами: чувствовалось, что под ним уже не трясина, а твёрдая земля. Ещё несколько шагов, — чахлые деревья остались позади, и Саша выбежал на зелёный, покрытый не мхом, а травой бугор.
— Пришли! Пришли! — закричал он изо всех сил и, размахнувшись, пустил свой шест, как дротик, вверх. — Дедушка, пришли, — крикнул он опять и, сбросив с плеч мешок, закружился на месте, не в силах сдержать свою радость.
Дед Никита, тяжело дыша, взошёл на бугор и, осторожно отвязав полотенце, опустил Павлика на землю.
— Мать твоя крепко за тебя сегодня молилась, — сказал он сурово. — Андрюшкин это остров. Дошли.
Остров поднимался из болота высоким холмом, заросшим старыми огромными деревьями. Сосны, липы и дубы росли группами, а между ними на весёлых полянках пестрели цветы. Наполовину вкопанная в крутой склон, виднелась небольшая избушка. Крышу её покрывал плотный зелёный мох, брёвна потемнели от сырости, единственное, очень маленькое оконце поблёскивало на солнце.
