Ознакомительная версия.
Каждому времени — свои игры.
Да потом у неё сегодня свидание с Иваном Костюриным, вечером она приведёт Ивана в театр, усадит во второй ряд, на крайнее правое место, в угол, и будет краском, красный командир Костюрин, смотреть лихой песенный спектакль про нравы европейского города Вены прошлого века и приключения героев, которых, как подозревала Аня, никогда не было в жизни… Но очень уж они были хороши, очень уж зажигательно говорили и пели, у Ани иногда в виски натекало что-то тёплое, щемящее. Скорее всего это были слёзы. Неужели тех людей, героев, что колдовали и изумляли народ, никогда не было в жизни, неужели всё это придумано одним умным человеком — автором водевиля?
Нет, в это верить не хотелось. Аня и не верила. Костюрин старше, мудрее, проницательнее, он во всём разберётся.
В половине первого дня, когда с неба прекратил падать неприятный серый дождик и в раздвинувшуюся прореху, окаймлённую рваной ватой, выглянуло крохотное, совсем не летнее солнышко, к театру подъехал автомобиль — допотопный «руссо-балт», окрашенный в тусклый зелёный цвет, краска была неродная, что означало — автомобиль этот ремонтировали не раз и не два, и после каждого ремонта, чтобы он выглядел прилично, красили вновь.
Из автомобиля, дребезжаще хлопнув дверями, вышли двое в одинаковых брезентовых фуражках, в сапогах, сшитых из того же материала, проследовали к главному входу в театр (собственно, дверей у театра было две — парадная и чёрная). Там, за дверью, сидела старушка Марфа Марфовна (странное отчество, не правда ли?), обратились к ней вежливо, как в водевиле:
— Скажите, любезная сударыня, где нам можно отыскать Анну Сергеевну Завьялову?
— Кого? — испуганно округлила глаза старушка. — Какую такую Анну, да ещё Сергеевну? — Сбросила с колен шерстяной клубок с вязаньем, который проворным маленьким ёжиком поспешил откатиться в сторону. — Нету у нас таких.
— Быть того не может, — произнёс старший из чекистов, наряженный в фуражку потемнее цветом, а вот сапоги его, брезентовые, модные — мода на брезент вообще пошла по всей России, — были светлее тоном, чем у напарника. Видать, кожа у чекистов кончилась, раз перешли на брезент. — Здесь она работает, здесь! — Он вытащил из кармана разлинованную конторскую бумагу, глянул в неё. — В тиатре!
— В тиятре? — малость поиздевалась над гостем Марфа Марфовна.
— Так точно, в тиятре, — подтвердил чекист.
— Это кто ж такая будет? — продолжала недоумевать бабка.
— Ты, старуха, нам пейсы не крути, — строго предупредил старший чекист, угрожающе похлопал рукой по кобуре, — не то живо, раз-два, и ты окажешься там, где надо.
— Мать моя незабвенная, — тонко, напуганным голосом пропела Марфа Марфовна, — зачем же мне вас дурить, когда я сама и без того дурочка. Нет у нас такой. Хотя… — она сморщила и без того печёный, весь в морщинах лоб, прижала к губам палец, что-то соображая.
— Ну! — напряжённо подался вперёд старший. — Вещай!
— Может, это Анька из костюмерки? Только Сергеевна ли она? Я, например, никогда не слышала, что она Сергеевна… Ни от одного человека!
— А где, говоришь, находится ваша костюмерка?
— В нижнем помещении.
— Это что, подвал?
— Да вроде того.
— Веди!
— Не могу, милок, я на посту, — воспротивилась чекистскому велению Марфа Марфовна. — А вы идите, идите — не ошибётесь, найдёте костюмерку без меня. Это очень просто. — Бабка, кряхтя, подняла с пола клубок шерсти, но тут же выпустила его из узловатых, измятых болезнями пальцев, выругалась: — Вот балда криворукая!
Аня умела более-менее сносно шить, так считала она сама, люди же, знающие Аню Завьялову, считали, что шьёт она просто великолепно, руки у неё — волшебные. В эти минуты она подумывала о том, что неплохо бы взять из театрального реквизита платье, — может быть, даже бархатное или шёлковое, малость подогнать его по фигуре и всё, можно идти под венец… А можно взять платье не из бархата, а из тонкой шерсти — такие тоже есть в театральном гардеробе, их целых два, очень красивые платья, — или из французской жаккардовой ткани… Анино лицо расцвело в счастливой улыбке, она не удержалась, запела ладным, очень приятным голосом:
Сойдёт ли ночь на землю ясная,
Звёзд много блещет в небесах,
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.
Найти бы свою звёздочку на небе и хотя бы одним глазком взглянуть на неё. Ведь у каждого человека есть, говорят, в горних высях своя звезда. И все звезды эти — разные, одна никак не похожа на другую. И ещё интересно, далеко ли её звезда отстоит от звезды Вани Костюрина?
Твоих лучей небесной силою,
Вся жизнь моя озарена,
Умру ли я, ты над могилою
Гори, гори, моя звезда!
Конечно, романс этот — не женский, он — для сильного мужского голоса, но что делать, если ей тоже хочется исполнять эту хватающую за сердце, горькую песню? «Гори, гори, моя звезда» — типично русский романс, на Западе такие песни не рождаются, скорее, на Западе они умирают. Аня смахнула слёзы, неожиданно появившиеся у неё на глазах.
Она была человеком русским и жизни вне России себе не мыслила, и страны иной, где можно было бы ещё жить, себе не представляла — любила эту землю, это серое небо, эти дороги, любила нищих стариков и горластых матросов с бомбами на ремнях, растрёпанных простоволосых баб с репчатыми пятками и белобрысых мальчишек, умеющих незаметно забраться в любой карман, чопорных интеллигентов, выбившихся наверх, и работяг с чёрными грубыми руками… Всё это были русские люди, другими Господь эту землю не заселил. А раз не заселил, то с этими людьми предстояло жить, их надлежало любить. Все они вместе взятые и составляли то, что названо ныне Россией. Одна такая страна в мире, других таких нет…
Аня не раз слышала, что только русские люди подвержены такой странной болезни, как ностальгия, скучают по своей родине так, что становятся чёрными, высыхают до костей, плачут и тёмными ночами грызут себе пальцы, губы, локти: зачем уехали из России — задают себе вопрос и не находят на него ответа.
Ни в одном из других государств, ни у одного народа ностальгии в списках болезней не числится, а в России она занимает одно из первых мест. Вполне возможно, что от неё народа страдает больше, чем от паралича, «антонова огня» и туберкулеза вместе взятых.
Умолкла Аня, а в ушах, в мозгу у неё продолжал звучать тихий горький романс. Это надо же такое диво сочинить! Кто сочинил музыку, Аня не знала, недавно ей попался на глаза сборник романсов, так насчёт музыки там ничего не было сказано, стоял прочерк, а слова, хватающие за душу, сочинил господин Чуевский.
Неожиданно за тонкой перегородкой, отделявшей костюмерную от сумрачного пространства, заваленного декорациями, послышались торопливые шаги. Люди это были чужие, ни у одного человека в театре не было такой бегущей и одновременно тяжёлой поступи. Аня насторожилась. Дверь в её каморку распахнулась с треском, на пороге появились двое — лица решительные, руки — на кобурах пистолетов, в глазах застыл мстительный свинцовый блеск.
— Вам кого? — не выдержав, поинтересовалась Аня.
— Вы Завьялова? — спросил один из пришедших, видать, старший, и, не дожидаясь ответа, шагнул в каморку.
— Да. Я Завьялова.
Пришедший сделал ещё два шага и ухватил Аню за локоть — сильно, цепко, Аня едва не вскрикнула от боли, — произнёс громко, едва не срываясь на фальцет:
— Вы арестованы!
— Как? — Аня попыталась освободить руку, но это ей не удалось. — За что?
— Проедемте с нами, следователь вам всё объяснит.
— Ничего не понимаю, — Аня не испугалась, вела себя достойно, но всё же противный холодок возник у неё внутри, обварил сердце. — Арестована? За что?
— Поехали в чека, там всё узнаете… Абсолютно всё!
Аня услышала внутри тихий хруст, будто в ней сломался некий стержень, позволявший держать тело в сборе, но вот сейчас что-то надломилось, лопнуло, и Аня почувствовала, что у нее начинают подгибаться ноги, а тело делается как бы чужим, не Аниным. Что с ней происходит?
Теперь её крепко держали под локоть оба мужика — старший и его напарник, проворно выдвинувшийся вперёд, с решительным выражением, прочно припечатавшимся к лицу, и угрожающе выпяченной вперёд нижней челюстью. В то, что арест этот настоящий, Аня не верила. Произошла обычная ошибка, скоро всё выяснится и её отпустят. Но холодок, возникший внутри, тем не менее не проходил, наоборот, он расширился, стал приносить ей боль.
Чекисты провели Аню мимо Марфы Марфовны, старушка, увидя такое дело, привстала на табуретке, клубок ниток, будто живой, вновь соскочил у неё с коленей и откатился в сторону, из открытого рта бабули выпростался большой прозрачный пузырь, лопнул.
— Э… э-э… — попыталась она что-то сказать, но язык, внезапно одеревеневший, не смог повернуться во рту. Марфа Марфовна онемела. — Э-э, э-э-э, — она всплеснула руками и, будто подсеченная серпом, опустилась на табуретку.
Ознакомительная версия.
