— У него сейчас людей меньше чем минометов, — засмеялся Гришин.
Как оказалось, у Вася выбыло три человека. Один подхватил воспаление легких, один наступил на растяжку, и ему оторвало ступню. А третий так неудачно порезался, что заработал заражение крови. В результате у Васи выбыл целый расчет, а заменить его было не кем. Тем более что у нас так проредило пехоту, что затыкать ее пришлось и артиллеристами и минометчиками. Так, и Найданову пришлось отдать в роты пару человек. И все то хилое пополнение, которое мы получали из Темир-Хан-Шуры по воздуху, тоже прямиком шло в пехоту. Хотя там были и артиллеристы, и минометчики, и зенитчики, и даже, как я с удивлением заметил, бывшие разведчики.
Между прочим, я разглядел в пехоте двух своих бойцов из артдивизиона, которые свалили в бега сразу после того, как мы вернулись в Темир-Хан-Шуру из-под Первомайского.
— Поймали, значит, — иронично встретил я бывших подчиненных. (Не удержался, все-таки подошел).
— Да нет, — радостно замотали они головами, (радостно? интересно…). — Мы сами пришли. Когда объявили, что в Чечню в пехоту набирают, так мы сразу и вернулись.
…У меня перед глазами живо возникла эта картинка. Подполковник Дъяков, с заклеенным глазом, сидит на КПП с пергаментом и чернилами, а к нему стоит очередь из бомжей.
— В пехоту? — сурово спрашивает Дьяков.
— В пехоту, — отвечают бомжи.
Тогда подполковник дает им перо, чтобы они поставили крестик, макает их пальцы в чернила, и прислоняет к пергаменту…
Парни! — сказал я сурово, так же как воображаемый мной подполковник Дьяков. — Тут ведь и стреляют, и убивают. Вот в роте лейтенанта Бессовестных посмотрите. Как их покоцали. А роту Бандеры?.. Не страшно?
— Да мы как раз в роту лейтенанта Бессовестных. Убыль пополнять, — невозмутимо ответил один из бойцов. — Уж лучше здесь воевать, чем в городе прятаться! Всю жизнь прятаться не будешь же!
— Ну, держитесь, философы! — сказал я, и уже собрался уходить.
— Товарищ лейтенант! — окликнули меня бойцы. — А у вас в батарее вакансий нет?
Меня, конечно, поразило, что им знакомо само слово «вакансия», но я не подал виду. Я вернулся назад и честно ответил:
— Нет. У нас самих в пехоту людей забирают. Какие уж тут вакансии?
Все, я ушел окончательно. Мне надо было еще как-то сдать свой миномет в ремроту, и забрать миномет у Васи…
На следующей день, мы, кажется, достигли некой промежуточной цели. Во всяком случае, я со своими расчетами свернул за ротой Франчковского на какую-то сопку, а Найданов с остальной колонной двинулся вперед. Правда, проехали они не очень далеко. Во всяком случае, я мог различить «васильки» даже невооруженным глазом. По всему выходило, что батальон развернулся фронтом на юг, в сторону гор. Хотя, впрочем, что здесь удивительного?
Вообще, настроение у меня было хорошее. Я пока оставался жив, здоров, пригревало солнышко, так что можно было ходить в распахнутом бушлате. А в полдень даже и без него. Почувствовав солнечное тепло, неожиданно успокоились вши. Мне казалось, во всяком случае, что кусаться они стали меньше. Или я уже привык к ним? Человек такое существо, ко всему привыкает.
Армян раздобыл у кого-то в пехоте красивые противотуманные фары, и теперь терзался задачей, как ему прикрепить их к «шишиге». Я оставил водителя в раздумьях, ничуть не сомневаясь в его сообразительности, и пошел посмотреть, что творится у Франчковского.
А творился там дикий ужас. Ротный пытался сделать из своих бойцов «моржей».
На беду личного состава, на вершине холма, где мы окопались, оказалось несколько глубоких ям, заполненных чистой, (по крайней мере, на первый взгляд), водой. Прозрачной — прозрачной.
Франчковский посмотрел на своих чумазых солдат, и его осенило.
— Строиться! — приказал он.
Затем внимательно осмотрел строй, подходя к каждому, и тщательно их осматривая. Осмотром он остался неудовлетворен, выбрал четверых бойцов, и отставил в сторону. Затем скомандовал:
— Трофимов, Загарев! Ко мне!
Это были два его самых авторитетных сержанта — здоровые, откормленные и наглые. Но начальника они слушались во всем.
— Разойдись! — это уже относилось ко всем остальным.
Однако разошлись они вяло. Всем оставшимся было страшно интересно, что же задумал Франчковский?
Ротный недоуменно посмотрел на толпу.
— Чего ждем? — спросил он, а потом рявкнул. — Была команда разойдись!
Вот теперь все действительно исчезли. (Точнее заняли более укромные места для наблюдения). После этого Франчковский повернулся к ранее отобранным «грязнулям».
— Сержанты! Мыло есть? — спросил он, даже не глядя в их сторону.
— Есть! — пробасил Трофимов.
— Тащите сюда. Сейчас будем отмывать личный состав.
Поеживаясь, и переступая с ноги на ногу, «грязнули» с ужасом смотрели на воду. Ощущение прозрачности предполагало не только чистоту. Оно еще предполагало ледяной холод.
Когда Трофимов принес мыло, (большой кусок темно-коричневого хозяйственного), Франчковский выбрал первую «жертву».
— Раздевайся! — приказал он.
Отобранный неуверенно оглянулся на товарищей. Те понуро смотрели в землю.
— Чего ждем? — зловеще осведомился ротный, постукивая по ноге аккуратной, но весьма увесистой дубинкой, очень похожей на бейсбольную биту. Солдат неуверенно начал расстегиваться, и разоблачаться. В конце — концов, он остался, в чем мать родила.
— Держи, — протянул ему мыло лейтенант. — Начинай.
Боец все так же неуверенно оглянулся, потоптался около водоема, попробовал воду ногой…
— Нет, товарищ лейтенант! — внезапно завизжал он. — Я не полезу! Она же ледяная!
Франчковский кивнул сержантам, и те, как два санитара психиатрической больницы, скрутили извивающееся тело, и с размаху бросили его в лужу. Солдат тут же встал на ноги. Яма с водой оказалась довольно глубокой — по крайней мере, воды было почти по пояс, а боец явно не был карликом. Вместо того, чтобы начать процедуру омовения, он с визгом вылетел на землю. Трофимов и Загарев как могли, пытались окунуть его снова, но тот не давался. Отчаяние удесятерило его силы.
— Что он так бьется? — спросил сам у себя вслух ротный.
— Может быть, там правда очень холодно? — осторожно предположил я.
— Думаешь? — с сомнением покачал головой Франчковский. Он подошел к водоему, закатал рукава, запустил их по локоть в воду, и неторопливо, (демонстративно неторопливо), вытащил обратно.
— Знаешь, — сказал я. — У Васи Раца боец заболел воспалением легких.
Лейтенант уничижительно посмотрел на меня. (Господи! Их что — специально всех таких в одно училище подбирали? И Бандера, и Тищенко, и вот Франчковский, смотрели на меня, как на амебу. Хотя, уверяю, я был не глупее их — это уж точно).
— Ладно, — бросил он сержантам, — отпустите его. И вы тоже свободны.
Окрыленные внезапным спасением, «чумазики» исчезли в мгновение ока.
Я вернулся обратно как раз в тот момент, когда Армян, сделав в бампере два отверстия с помощью выстрелов из пулемета, заканчивал установку противотуманок. Все это выглядело красиво, но, увы, бесполезно.
— Они гореть будут? — спросил я у водителя.
— Нет, — ответил Армян, прикручивая фары и не поднимая головы. У меня проводов нет… Потом если достану, попробую сделать что-нибудь.
В этот момент ко мне пришел Трофимов.
— Ротный просил передать, что вас в штаб вызывают, — сказал он и ушел.
Я задумался. Насколько я знал Франчковского, он мог так идиотски подшутить. Вполне мог. Я бы приехал в штаб, меня бы там никто, естественно, не ждал, я бы вернулся обратно, а лейтенант долго ржал. Трудно понять над чем, но ржал бы. Наверное, у них в училище это считалось ужасно остроумным.
Поэтому я решил предварительно сходить к Франчковскому и посмотреть в его глаза. И если бы заметил в них хоть искру неискренности, то просто послал бы его, и никуда не поехал. Моя рация была настроена на Найданова, а частоту штаба я не знал. Спрашивать Найданова мне не хотелось. Если меня и правда вызывали, то на выяснение этого факта через Андрея наверняка ушла бы куча времени.
Внезапно меня прошибла мысль, от которой даже вступило в ноги. «А вдруг меня уже уволили!?», — подумал я, — «И пришел приказ»? Конечно, это было маловероятно — по срокам мне было еще служить и служить. Но вдруг?! Иначе, зачем я понадобился в штабе?
Я пришел в Франчковскому. Он со вздохом посмотрел на меня.
— Я тебе не доверяю, — честно сказал я. — Ты можешь меня обмануть.
Минуту Франчковский молчал. Наверное, хотел сказать — «Не веришь — не езди никуда!» — но передумал. В конце концов, при возможном выяснении впоследствии всех обстоятельств дела, я бы ни секунды не колебался, чтобы пояснить, почему именно я не приехал. И у меня также были друзья среди «отцов — командиров», а Франчковский не был всеобщим любимцем. И он знал это.
