Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.2, 1981 г.

— Знамя гладят, — ответил меланхоличный Прусаков, известный в киногруппе странным взглядом, которым он умел останавливать нарекания в свой адрес. Было в этом взгляде нечто гипнотическое, а может быть, знание какой-то высшей истины, по сравнению с которой неполадки « реквизитом представлялись мелочными и ничтожными. Режиссер наткнулся на взгляд Прусакова и прочитал в нем: «Ну что изменится во вселенной от того, что знамя не висит на своем месте?» «А в самом деле, что? — подумал он. — Вот гипнотизер проклятый!»

— Разве его нельзя было погладить вчера? — спросил он, одолевая себя.

Прусаков усмехнулся загадочно и посмотрел в сторону Федора, который пояснил:

— Знамя везли в машине, нужно разгладить складки.

Генрих тоже считал, что складки будут видны на экране и это нехорошо.

Режиссер махнул рукой.

— Изверги! — сказал он и пошел искать автора.

Об авторе в суматохе забыли, и он неприкаянно и с чувством сдерживаемой обиды бродил по театру. Саша совсем иначе представлял свою роль на съемках, ожидал, что с ним будут консультироваться по важным творческим проблемам, а тут и проблемы-то возникали удивительные, например, где достать утюг. Сергей Константинович, догадавшись о его настроении, спросил, улыбнувшись:

— Ну, как вам нравится кинематограф, Саша?

Автор пожал плечами, демонстрируя якобы понимание неизбежных трудностей.

— Я вас предупреждал. Синтетическое искусство — это, знаете, не так просто. Ужасно хочется пить.

Ему хотелось выпить бутылку холодной минеральной воды, но именно воды-то в театральном буфете и не нашлось.

— Может быть, пива? — предложил Саша.

— Если холодное, — неуверенно согласился режиссер.

Буфетчица заглянула в холодильник и достала две бутылки.

Они выпили. Сергей Константинович с удовольствием, а Саша через силу — пиво показалось ему кислым.

— Возьмем еще? — предложил он, однако.

Но Сергей Константинович вздохнул и покачал головой.

— Да, не стоит, конечно, — обрадовался Саша. — В жару сразу потом прошибет.

— Вот именно. А нам сегодня и так потеть да потеть.

Но все наладилось постепенно. Огромное знамя, символизирующее неколебимость «нового порядка», повисло над сценой, актриса с расстроенной гитарой заняла место у специально сооруженной суфлерской будки напротив привезенного и установленного в оркестровой яме партикабля — разбирающейся конструкции-подставки для кинокамеры, которую автор про себя называл «птеродактиль».

— Можно начинать, Сергей Константинович, — сообщила Светлана.

— И тарелка есть?

— Есть.

Она протянула ему добытую в буфете тарелку, которую полагалось разбить по традиции на счастье и удачу.

— Начинаем, Генрих?

— Как скажете.

Режиссер в последний раз рассмотрел зал через камеру.

— Внимание! Всем посторонним выйти из кадра! Наташа! Как договаривались — вульгарно и с надрывом...

Актриса сделала шаг вперед и положила пальцы на струны.

— Все готовы? Полная тишина!

Тишина наступила.

— Приготовиться! Мотор.

Негромко застрекотала камера.

— Начали! — крикнул Сергей Константинович и разбил тарелку. — Возьмите кусочек, Саша.

Девушка-помреж щелкнула хлопушкой перед носом актрисы. Актриса провела пальцами по струнам...

Снимаемый эпизод мыслился так: певица исполняет экзотические «Очи черные», оккупанты довольны, а Шумов тем временем, разрабатывая детали операции, выходит, чтобы осмотреть здание. Впрочем, проход Шумова по театральным закоулкам предполагалось снять в Москве, совсем в другом помещении, потому что здешнее, недавно отремонтированное и модернизированное, ничем уже не напоминало старый театр. Планы шли параллельно — певица поет, Шумов ходит. Свести их в картине не предполагалось — что общего могло быть у идущего на подвиг героя с ничтожной приспешницей гитлеровцев? А между тем они были знакомы, и познакомил Веру и Шумова не кто иной, как Сосновский.

Познакомил в театре, в том самом буфете, где перед началом съемок пили пиво режиссер и автор. И Шумов пил пиво. В буфете было душно и накурено, громко звучала немецкая речь; он стоял у стойки и потягивал из высокой кружки мутноватую жидкость, когда кто-то подошел сзади и положил ему руку на плечо:

— Если не ошибаюсь, господин инженер?

Шумов оглянулся и узнал Сосновского.

— Не ошибаетесь, господин следователь.

— Мне ошибаться по должности не положено.

Он сказал это не просто, а с намеком, со скрытым смыслом, оглядывая Шумова колючим враждебным взглядом, который не могла смягчить деланная улыбка.

— Я имел удовольствие убедиться в вашем усердии.

— Надеюсь, вы на меня не в обиде?

Шумов отхлебнул пиво.

— Учитывая благополучный для меня конец...

— Конец? Да ведь война идет, господин инженер! А на войне как в приключенческом романе... Продолжение следует.

— Вот как?

— Ну, конечно. — Сосновский ухмыльнулся. — Простите великодушно, я, кажется, не совсем четко свою мысль изложил. Я хотел сказать, что конец на войне — это нечто совсем уж окончательное, такое... — Он провел пальцами по тонкой шее. — А «продолжение следует» не в пример лучше.

— Пожалуй.

— Устроились на работу?

— Почти. Кое-что проверяют еще.

— Это справедливо. А то вы к нам как снег на голову... Зачем?

— Да ведь я говорил вам.

— Правильно. Вы говорите, а мы... хи-хи... проверяем. Но я, помилуй бог, не ссориться подошел. Я совсем наоборот. С симпатией, можно сказать. Может быть, позволите себе по случаю, так сказать, благополучного окончания очередной главы что-нибудь покрепче пивка? Не возражаете? Я угощаю.

— Благодарю.

— Вот и прекрасно. Война — сложная вещь. Если люди заодно, они не должны обижаться друг на друга. А ведь мы заодно, не правда ли, господин Шумов?

— Еще бы!

— Тогда присядем на минутку. — И Сосновский увлек Шумова за столик. — Один коньяк прошу и один лимонад.

— Один? — переспросил Шумов.

— Да уж так. Ожидал удивления, но привык. Странный я человек. Не пью, не курю...

— Завидую вашему характеру. А как насчет третьего увлечения?

Сосновский снова хихикнул:

— Да вы настоящий следователь. Не удовлетворяетесь полупризнанием. Вам прямо-таки все знать нужно. Еще и свидетелей потребуете? Пожалуйста. — Он смотрел через плечо Шумова на вход, где появилась как раз Вера Одинцова. — Хотите познакомиться с нашей очаровательной певицей? Может быть, она замолвит за меня словечко. — И, не дожидаясь согласия Шумова, он вскочил навстречу Вере: — Волшебница! Уделите минутку вашего драгоценного времени и внимания двум одиноким мужчинам.

Шумов повернулся и посмотрел на женщину, чье лицо ему уже пришлось видеть на афише. Она колебалась:

— Я занята во втором действии.

— Мы не задержим вас, очаровательная, не задержим. Я только представлю вас своему доброму другу господину инженеру Шумову.

Шумов встал и поцеловал протянутую Верой руку.

— Вы здесь новый человек? Я вас не видела.

— Да я и сам узнал его буквально на днях, — поспешил Сосновский. — Но мы как-то сразу близко сошлись. Чего не бывает на войне, не правда ли, господин инженер?

— Да, на войне случается разное.

— Вот именно, — подхватил Сосновский под недоуменным взглядом Веры, — одни восстанавливают электростанцию или, к примеру, водопровод, а другие его взрывают... Но ведь нужно быть специалистом, чтобы знать, где взорвать, как? Найти уязвимое место... Не так ли, господин Шумов?

— Безусловно, господин Сосновский. Но я не собираюсь взрывать ни электростанцию, ни водопровод, — ответил Шумов очень серьезно.

— Ух, какой же вы обидчивый человек! — воскликнул Сосновский. — Шучу я, шучу. Ну посудите сами... Если бы я предполагал такое... Ну какое бы право имел я сидеть с вами за столиком да еще напитками баловаться. Пусть невинным лимонадом, пусть... Ах, простите, Верочка! Еще один коньяк для дамы.

Коньяк принесли, и они выпили — Шумов и Вера, а Сосновский сунул в рот любимый леденец из круглой коробочки и захлебнул быстро глотком лимонада.

— Я оставляю вас. Что поделаешь? Вечные дела... Ни малейшей возможности отвлечься, провести вечер в компании приятных людей. Ни малейшей. Завидую вам и исчезаю.

И он в самом деле исчез неожиданно, как и появился, а Вера и Шумов остались за столиком вдвоем и помолчали некоторое время, глядя друг на друга.

— Вы пользуетесь большим успехом, — первым нарушил молчание Шумов.

— Еще бы! Любимица публики, как пишут в афишах.

— Разве это неприятно?

— Почему?

— Мне послышалась ирония в вашем тоне.

— Было время, когда меня ужасно смешили слова «любимица публики». Я думала, что так называли актрис только во времена Островского. И вот нате вам! Любимица...