Фридрих не отрывал взгляда от звездного неба. Внезапно иным смыслом засветилось то, что совсем недавно казалось катастрофой, развалом мира, хаосом, поглощавшим все его существо. Теперь он понял, что никогда не покончит с собой, потому что ниже жизни все эти соображения чести, присяги фюреру, позор плена, победы или поражения.
О капитуляции 6-й армии фельдмаршал Хейтель узнал на приеме у Гитлера в его ставке на окраине Винницы. С трудом засыпавший не раньше четырех утра, Гитлер только что встал, разбитый тяжелым болезненным сном. Безобразно ругаясь, не владея собой, он назвал Паулюса шкурником: вместо того чтобы покончить с собой, он сдался в плен, культурно, как цивилизованный раб, по-животному радуясь, что русские даруют ему жизнь. Он лишил трагедию ее высокого смысла.
Успокоившись, Гитлер как-то непривычно медлительно говорил о своих планах: хочет заказать фирме Проше танки в тысячу тонн. Хорошо бы создать самоходные орудия с таранами, с навесной броней для городского боя. Еще больше усилилось суеверное преклонение перед техникой, точным расчетом. Не замечая подавленного состояния Хейтеля, он рассказывал о своем странном воображении, будто он в несокрушимом стальном колпаке, на высоких треногах, как марсианин, идет по земле и персты его одной лишь направленностью убивают врагов. Так поразил он Сталина, Черчилля и Рузвельта.
– Все пути и осколки, которыми убиты мои солдаты, попадали в меня. Я замерзал и погибал смертью каждого воина.
Страдальчески морщась при виде падающего за окном снега, Гитлер говорил, постепенно обретая прежнюю быстроту и порывистость речи:
– Могут сказать, что я из чувства личной ненависти к Сталину пошел на Сталинград. Это смешно! Я хотел достичь Волги у одного определенного пункта, одного определенного города. Случайно этот город носит имя самого Сталина. Но я стремился туда не по этой причине! Город мог называться совсем иначе. Я шел туда потому, что это весьма важный пункт. Через него осуществлялись перевозки 30 миллионов тонн грузов, девяти миллионов тонн нефти. Туда стекалась с Кубани и Украины пшеница для отправки на промышленный север. Туда доставлялась марганцовая руда. Там заводы, сталь лучше нашей, черт возьми! Но разве я знал, что город превратится во все сжигающий фокус.
Воспоминания о том, что в месяц отправлял он по четверти миллиона солдат под этот город, были болезненными и сейчас.
– Но что произошло с русскими? Кадровая армия в начале кампании распалась, столько пленных! И теперь, когда полстраны мы заняли, откуда такое сопротивление?
– Коммунисты овладели русским народом, пользуясь его доверчивостью и политической апатией, – сказал Хейтель.
– Нет такого народа! Это народец, национальная аномалия. Сильная нация сформирует из них отличных послушных рабочих.
На свой поздний завтрак за маленький круглый стол Гитлер пригласил Хейтеля и Геббельса.
– Мне подарили куропатку, а я вегетарианец, – сказал он. – Вы должны ее съесть.
Слуга Линге молча обслуживал их. Гитлер кормил овчарку Блонди кусочками черствого хлеба.
– Мой фюрер, а что, если нам укрепиться на Западном Буге и на Немане? Не помешает эта осторожность, – сказал Хейтель.
– Да вас насмерть перепугали русские! Да знаете ли вы, фельдмаршал, что русские выдохлись?!
Хейтель ответил, что неприятель превосходит немцев в пехоте, в танках, в артиллерии и авиации.
– Нет! – резко возразил Гитлер, отодвигая овощную котлету. – Русская стрелковая дивизия не больше семи тысяч. Танков у них нет, есть номера танковых дивизий.
Он отпил постного кофе, покачал головой.
– Превосходство русских? Да это же потемкинская деревня. Да это же самый чудовищный блеф со времен Чингисхана! Кто раскопал эту ерунду? Как я могу поручить вам разрабатывать план наступления, если вы имеете столь превратное представление о силе врага?
Хейтель встал. Сдержанно и твердо попросил освободить его от обязанностей координировать действия армий.
– Кто рвет со мной, тот рвет с Германией и ее народом. Вы не имеете права покидать меня, – сказал Гитлер. – Лучше Германии быть истребленной, чем коммунистической. Я умираю нравственно от одной мысли, что великая нация будет пригнута, принижена до общего уровня коммунистических идеалов равенства и братства… Вот уже разгуливает по Рейну негр. Возвышенный идеализм и романтика глубин немецкого духа заменяются животной чувствительностью варваров. Не поймут они ни Вагнера, ни Гете. Раешники под балалайку со струнами из бараньих кишок – вот их искусство. Семитский пессимизм, их мрачный бог, вытеснит божественных нибелунгов. Чем жить человеку, если нет заботы о детях, если их воспитанием занято общество безликих существ? Как устоять перед тоской смертности, если легенду о вечности заменят тьмой. Должен воскреснуть бесстрашный, жестокий дух древних германцев!..
И представилась Гитлеру битва древних германцев с римлянами на опушке дремучего Тевтобургского леса у разножья гор со сверкающими на вершинах снегами под весенним солнцем… Дрогнули перед железными легионами, побежали к становищу у озера, тут-то жены, сестры и даже матери рубили топорами трусов, перерастая в тот миг самих себя, из боли и крови превращаясь в бессмертную легенду. Широкоплечая арийка с белокурыми космами, с распахнутой на молочных грудях шкурой оленя, стерла с топора кровь мужа, накинула петли на шеи двум своим детям – сыну и дочери, привязала их к своим босым ногам и, поднявшись на дерево, повесилась вместе с детьми. Так вызревал непобедимый дух германцев. Фюрером такого народа повелело ему быть провидение.
Если же народ слишком ничтожен и самодоволен, чтобы осознать и осуществить цели фюрера, тогда он не вершитель судьбы, народ-ублюдок, и более сильные расы Востока победят его. Настоящие немцы умрут на поле боя, в живых останутся неполноценные, способные продолжать примитивную жизнь.
– Когда я думаю, что русские придут в Германию, что мне нужно отравить жену и детей… – сказал Геббельс и умолк, уйдя в себя.
«Гитлер – тоже несерьезно, фюреризм – временная динамическая вспышка. Если даже допустить возможность поражения Германии, она лишь расстанется с фюрером, не изменив своих национальных форм жизни, – думал Хейтель в пути домой. – Что бы там ни было, но армия. Германии не должна разделять участь тех или иных партий. Армия и родина древнее любых партий. Без армии нет Германии, а без партий она может жить. Армия не должна знать грязную, может быть, необходимую работу национал-социалистов. Всегда были санитары социальной гигиены – палачи, солдаты особых войск. Листья деревьев не должны знать, какие соки тянут незрячие корни в земле, цветите, плодоносите, ликуя на солнце, под дождем и ветром».
Хейтель простился с женой и уехал на Восточный фронт под Курск.
И тут, в Тегеране, в советском посольстве, маршал Сталин со свойственным ему постоянством оставался верным многолетней привычке работать ночами. И все спутники его жили и работали, как у себя на родине: ложились, лишь когда гас свет в комнате Верховного Главнокомандующего.
Далеко за полночь Сталин отпустил Матвея Крупнова, надел шинель, вышел во двор. Он подвигал носом, уловив запах незримых во тьме поздних осенних цветов. Пахло щемяще-грустно, чем-то близким, может, потому, что недалеко, за горами, под такими же ярко высветленными звездами, Грузия… Там умерла его мать с глазами, как теплящиеся лампады… И ему показалось, будто в шелест сухого горного воздуха вдруг вплелся тот единственный на свете материнский, в сердце падающий зов – Сосо!..
Ветер с южных предгорий Эльбруса стекал через садовую опоясь Тегерана. Такой же пахнущий юностью, волнующий ветер на его родине, и гора называется почти так же – Эльбрус. Тут, в древнем городе с узкими улицами, тупиками, одноэтажными глинобитными домами, дворцами с зубчатыми крепостными стенами, он чувствовал себя уверенно, как дома. Со строптивостью выведенного из себя, чрезвычайно обремененного военными заботами хозяина думал, что давно бы побойчее торговали с русскими рыжебородые от мытья хной купцы, не сунься в дела светлоглазые въедливые джентльмены из Лондона. Они погубили в свое время Александра Грибоедова, овдовив прекрасную Нино Чавчавадзе.
Сталин всегда, а сейчас особенно горделиво радовался древней дружбе Грузии с Россией. В высокую историческую роль русского народа он со всей своей недоверчивой, тяжелой и постоянной страстью уверовал с юности. Вера в трезвый ум, бесстрашие и широту характера русского народа питала твердость духа Сталина в самые тяжкие моменты Отечественной войны. В сердце своем он ощущал сплав чувств и мыслей рабочих людей Востока и России.
В глубине двора горел свет в окнах старинного особняка с колоннами – там жил Рузвельт…
Позавчера, прилетев из Каира на самолете «Священная корова», он остановился в американской миссии, на окраине города. Но Сталин через Гарримана передал ему приглашение переехать в этот дом во избежание покушения: в Тегеране оказалось много вражеских агентов.
