Анеля вдруг вскочила с постели и преградила ей путь к дверям.
— Так знайте же, что я в самом деле скверная. Я никогда вам этого не говорила. А ведь все случилось из-за меня.
— Что случилось из-за тебя?
Оля остановилась и посмотрела на исказившиеся черты Анели. Такой она ее еще никогда не видела. Были в лице ее боль и вызов и что-то очень неприятное и оскорбительное.
— Вы тоже хороши! — крикнула Анеля. — Это из-за вас Антек не хотел вернуться в Варшаву. Из-за вас его убили… — Она вдруг осеклась и сказала упавшим голосом: — И из-за меня.
— Как это из-за тебя? — встревожилась Оля. — Что ты мелешь, глупая!
— Это я дала знать немцам. Я вызвала их. И они приехали.
Оля схватила ее за плечо.
— Что ты городишь? Зачем? Как ты смеешь так говорить…
— Неужели я могла позволить ему путаться с этой Кристиной! Лучше — могила.
Оля в исступлении трясла Анелю за плечи.
— Говори, — повторяла она бессмысленно, — говори!
— И еще позаботилась… — Лицо Анели окаменело от какого-то нечеловеческого напряжения. Она походила на безумную.
— Спятила! — крикнула Оля. — Помешалась!
— Я тогда помешалась. Я тогда помешалась. Вы ничего не знаете, а я помчалась следом за Антеком к Тарговским. Я там была до того самого дня, как немцы приехали. Я позаботилась…
— О чем позаботилась, идиотка? — сказала Оля и оттолкнула ее от дверей, желая как можно скорее уйти.
Но Анеля не пустила ее.
Подошла к ней на цыпочках, словно крадучись, и, размахивая пальцем у нее перед носом, медленно, неторопливо произнесла:
— Уж я позаботилась, чтоб их зарыли порознь с Кристиной. И немцы меня уважили, закопали его отдельно. Отдельно, отдельно!
— И ты все это время знала, где он погребен?
— Знала.
— И молчала! И фотографию спрятала! Ты, ты…
Оля толкнула Анелю к кровати…
— Ложись… Успокойся, глупая… Сама не знаешь, что говоришь. Ну, укладывайся.
И она изо всей силы ударила ее по спине. Анеля рухнула на кровать и заревела, как на деревенских похоронах.
— Ну и девка! — крикнула Оля и пошла к себе.
Успокоилась она удивительно быстро. Собственно, все это ее уже не трогало. Все было кончено, как прочитанная книга. Аптека нет на свете, он убит немцами, а по чьей вине — сейчас уже безразлично.
— Мерзкая девчонка, — шепнула про себя Оля, раздеваясь. — Фотографию не показывала. Ведь я могла заказать для себя копию…
Она спокойно разделась и легла в постель. С минуту думала об Алеке:
«Что ему тут делать?»
Она всегда принимала снотворное — патентованное средство — и очень скоро засыпала. И на этот раз таблетка подействовала быстро.
Оля не заметила, как заснула. И вдруг очутилась в Молинцах, у крыльца с греческими колоннами. Вернее, в Молинцах она видела такие колонны, но эти были выше, внушительнее и высечены из мрамора.
Оля подумала:
«Никогда не замечала, что эти колонны такие большие».
А потом увидала на ступенях, по обеим сторонам входа, в тени колонн, какие-то согбенные фигуры.
— Кто вы? — спросила она нерешительно.
— Мы валим деревья, — прозвучал ответ.
И тут она действительно увидала пни срубленных дубов, разбросанных по лесу, как щиты на поле брани. Ведь колоннада была одновременно и лесом. И Оля пошла вверх по лестнице.
Дверь была совсем как в Молинцах. Во сне Оля почему-то вспомнила, как в детстве каталась на ней. (На самом деле она этого не делала; впрочем, и сейчас дверь была такой формы и конструкции, что кататься на ней было решительно невозможно.) Но за дверью были огромные пустынные залы. Чем дальше шла Оля, тем безраздельнее овладевало ею ощущение пустоты и одиночества.
«Сплошная пустыня, — подумала она, — но это же вполне естественно, ведь тут Греция. Разумеется, Греция. Я всегда жила в Греции, и даже имя у меня греческое — Гелена».
И Оля была собой и одновременно Геленой, Гелей, умершей дочуркой тети Ройской, которую видела лишь раз в жизни, и то в весьма раннем, нежном возрасте.
И так вот, в двойной ипостаси, прошла она через длинный коридор, потом через анфиладу зал и наконец очутилась в гостиной в Маньковке. Комната скорее смахивала на номер отеля, но Оля-Гелена знала, что это гостиная в Маньковке.
«Боже мой, — подумала она, — как эта комната изменилась! Комнаты ведь тоже стареют, как люди!»
В гостиной был камин. Перед камином стоял экран, как у Мышинских в Маньковке. Но этот экран был одновременно старухой Шиллер.
Экран протянул руки, скорчил гримасу и крикнул Оле-Гелене:
— Ступай прочь! Ступай прочь, ты убила Эдгара!
Оля обернулась. Она увидала Эдгара, сидящего на огромном пьедестале, словно памятник. Весь из белого мрамора, но живой, он чарующе улыбался Оле.
Эдгар ничего не произнес, но Оля и так поняла, что он сказал ей: «Я Патрокл, друг Ахиллеса».
И она разглядела у подножия пьедестала, на котором сидел Эдгар, Патрокла и Ахиллеса. Они стояли рядом лицом к Оле и держались за руки. Правая рука Ахиллеса покоилась в левой Патрокла. Оба в доспехах (или мундирах?), но без шлемов. Юноши, как по команде, начали быстро прятаться друг за друга. То Ахиллес оказывался впереди, то Патрокл. Движения их делались все стремительнее, лица сливались в какое-то одно, общее лицо.
— Антек, Анджей, перестаньте! — крикнула Оля. Ибо Ахиллес и Патрокл были Антеком и Анджеем.
И тогда они кинулись к ней, подхватили под руки и повели вверх по высокой лестнице.
— Я забыла, как вы выглядите, — сказала Оля.
— Это не беда, мама, — ответил Антек таким нежным и знакомым голосом, — сейчас ты все познаешь.
— Вот только отдадим тебя Спыхале, — добавил Анджей.
На верху лестницы действительно стоял Спыхала. Силуэт его тоже напоминал экран камина в Маньковке, только был гораздо больше и рос с каждой минутой. Спыхала то и дело вскидывал руку вверх, у него была прядь волос, падающая на лоб, и усы в форме бабочки.
Оля старалась вырвать руки, но мальчики держали ее крепко. Она застонала. Но тут Спыхала-экран взглянул на нее и сказал, как некогда в Одессе:
— А почему бы вам и не выйти замуж за пана Франтишека Голомбека?
— Но ведь он приговорит меня к смерти, — сказала Оля сыновьям.
— Это не беда, — ответили они.
Оля резким движением вырвалась из рук мальчиков. И покатилась по ступенькам — она была собой и одновременно своею же собственной отрубленной головой.
«Я качусь по ступенькам, как голова Марино Фалиери, — подумала голова Оли, — а ведь я же Гелена».
И вот она уже сидит в лодке, вернее, стоит коленопреклоненная на дне ладьи, которая медленно плывет по реке. Река широкая-широкая и спокойная. Впереди, на носу лодки, сидит в белом подвенечном платье ее дочь — тоже Гелена. И Оля совсем не ощущает разницы между собою и дочерью. Приближается, подползает к ней на коленях и спрашивает:
— За кого ты выходишь замуж?
— За Юзека, — говорит Геленка.
— За какого Юзека?
— За Юзека Ройского.
— Ты слишком прекрасна для него.
Оля кладет голову на колени Геленке, и ей становится так удивительно хорошо и приятно это чувство близости. Она уже ничего не видит, только ощущает, что лодка, в которой они плывут, движется вперед, а щекой она чувствует детские колени Геленки.
— Дети мои, — говорит она.
Но лодка начинает задевать о песчаное дно, замедляет код, и вот уже Оля одна посреди безбрежной, выжженной пустыни. Перед нею лодка, вернее, разбитое корыто, несколько трухлявых досок — словно рассыпавшийся гроб на выгоревшем песке. Линялые, безжизненные тона неотступно преследуют ее в этом сне. Схватившись за голову и раскачиваясь взад-вперед, Оля повторяет:
— Никого, никого, никого.
Потом начинает плакать и просыпается.
Ройская дала Алеку адрес Шушкевича, и тот прямо из Миланувка отправился к старику. Шушкевич обосновался в мансарде одного из необитаемых домиков на улице Сухой, в приличной, но еще не обставленной квартире из двух комнат. Алека он принял с распростертыми объятиями.
Билинский недолюбливал старика, но все же обрадовался, что нашел наконец человека, который мог ему многое рассказать и посоветовать, как устроить свое будущее. Тут все представлялось довольно ясным. Коморову ничто не угрожало. Януш, нуждаясь во время оккупации в деньгах для постройки оранжереи, обкорнал и без того скромное именьице. Земли осталось всего двадцать гектаров. Следовательно, она не подлежала ни национализации, ни разделу. На таком небольшом участке лучше всего выращивать лекарственные растения. Кстати, Фибих, по словам Шушкевича, уже занялся этими растениями, и дела у него шли отлично. Оказывается, и Ядвига вернулась на старое пепелище, недоставало только Януша, и теперь Алеку предстояло его заменить.
