— Помню, — смиренно признал Иволгин. — Постоянно впадал в какие-то бредни по поводу Лондона и Парижа. Но ведь совсем недавно я и предположить не мог, что, добыв четыре красноармейские формы, мы еще и сумеем освободить некоего несостоявшегося диверсанта, посланного в Россию для убийства Кровавого Кобы.
Лично он пока что не знал, как ему воспользоваться свободой этой ночи. Мудрее всего было бы провести в этой деревне еще две-три ночи, чтобы отмыться, отоспаться и вообще привести себя в божеский вид, однако всякая оседлость, пусть даже временная, уже начинала страшить подполковника. Слишком уж он привык к кочевой жизни. Привык сам и приучил к этому своих стрелков.
— Нет, господин подполковник, такого лихого нападения на энкавэдистский «воронок» князь Курбатов вам не простит, — молвил Чолданов, которому тоже очень не хотелось оставлять дом Раздутича. — Это он должен был совершить подобный налет, вместе с бароном фон Тирбахом. А так получается, что в Берлин они прибыли с пустыми руками.
— Откуда нам знать, как они прибыли туда? — возразил Иволгин. В душе он не раз укорял себя за то, что не согласился идти с Курбатовым. Но только в душе. Никто из подчиненных его об этом не догадывался.
— Зато теперь мы знаем, что нам, лично нам, есть с чем идти хоть в Берлин, а хоть в Рим, — подсказал Перс. — И даже предстать перед самим фюрером.
— Так почему бы не воспользоваться такой возможностью, господин подполковник? — завершил его мысль Чолданов.
С ответом Иволгин не торопился. Знали бы они, как трудно расставаться с идеей создания Народной армии Поволжья! Причем делать это сейчас, когда он оказался столь близок к ее осуществлению.
Тела убитых погрузили в машину, туда же усадили связанного, с кляпом во рту, старшину и забросили лопату. Километра через два Перс, который сидел за рулем, остановил машину над болотистой низиной.
— Не убивайте меня, — попросил старшина, завершив копать яму для погибших. — Зачисляйте в свой отряд, все же лучше, чем гнить в этой болотной жиже.
— Тебя нельзя — предашь, — покачал головой Иволгин.
— Я машину хорошо вожу, лучше этого вашего Перса, или как его там, — объяснил старшина, сбрасывая в яму тело одного из убитых охранников. — А коль согласился вести машину, на которой вы ехали, назад мне дороги нет, расстреляют как предателя.
— Нельзя ему верить, как считаете, ротмистр? — обратился подполковник к Чолданову.
— В принципе он оправ: с той минуты, когда сядет руль нашей машины, возврата ему нет. А то, что он красным служил… Так ведь здесь уже все под красными жили, все большевичкам прислуживали. Из кого тогда Народную армию создавать изволите, господин главнокомандующий? — с особым сарказмом произнес он это свое «главнокомандующий».
— Ваше мнение, прапорщик? — повернулся Иволгин к стоявшему чуть позади него и сбоку Персу.
— Водитель из меня не ахти, сами видели. А пристрелить всегда успеем.
Подполковник еще немного поколебался и, приказав старшине забросать тела глыбами торфа, позволил сесть за руль.
— Будь вы германцами, я, наверное, не согласился бы, — пробормотал охранник, садясь за руль. — Но вы-то ведь русские.
— Не набивайте себе цену, старшина, — проворчал в ответ Иволгин, усаживаясь рядом с ним.
— Куда путь держать намерены, господин подполковник, — возник у приоткрытой дверцы кабины ротмистр Чолданов.
— Пока не знаю, главное, подальше отсюда.
— А вопрос принципиальный. Надо бы решить: на запад или на восток? Теперь у нас есть машина, оружие, мундиры и германский диверсант. Тогда чего ждем? Не готово Поволжье к восстанию. Не поднять нам его, это же ясно, как Божий день.
— Не только Поволжье, — уточнил несостоявшийся командарм белой армии Поволжья, — вся Россия к этому не готова. Видно, так оно было предрешено свыше. Тем более что оставаться в этих краях нам уже все равно невозможно. В поисках такого диверсанта энкавэдисты всю округу выжгут и вспашут.
Курбатова они нашли на деревенском подворье, незаметно переходившем в речной луг. Рослый, плечистый, облаченный в китель времен Белой гвардии и опоясанный кавалерийскими ремнями, он стоял, склонившись на жердевую ограду, и наблюдал за свадебными игрищами немолодого жеребца и двух юных кобылиц.
Поддразнивая оседланного боевого коня, кобылицы то бросались к нему, подставляя свои неокрепшие крупы, то вдруг, в самый ответственный момент, уносились по высокой луговой траве в сторону реки, чтобы с призывным ржанием вспенивать плавневое мелководье.
— Какую бы диверсионную подготовку ни проходил казак, все равно в душе, в крови остается казаком, — по-русски молвил Штубер, почти неслышно приблизившись к Курбатову.
— Боевой конь — это и в самом деле в крови казака, — подтвердил подполковник и только тогда взглянул на гауптштурмфюрера.
Штубер тут же представился, затем представил прибывшего с ним полковника, который остался у крыльца, и сказал, что у него возникло несколько вопросов, которые интересуют не только его, но и Скорцени.
— О диверсанте Отто Скорцени, о том самом? Да, немного наслышан, — слегка склонил русоволосую, с едва заметной проседью, голову Курбатов. — Вас, господин Штубер, знать не имею чести. Но готов говорить как солдат с солдатом. Что же касается меня, то сведения обо мне вы можете получить через представительство Маньчжурии, то есть Маньчжоу-Го в Берлине, или из японских источников.
— Можете не сомневаться, что наша контрразведка проверит вас по всем возможным каналам и источникам. За этим дело не станет.
Они вошли в дом, в котором хозяйничали молчаливая полнотелая украинка лет пятидесяти и почти такого же возраста худощавый жилистый сержант-власовец.
— Прежде всего, меня интересует цель вашего рейда от Маньчжурии и почти до западных границ Совдепии, — молвил Штубер, взявшись за рюмку с самогоном, самого духа которого он терпеть не мог, и с грустью посматривая на миску с дымящейся картошкой в мундире, рядом с которой стояла миска с квашеной капустой.
— Прекрасный был рейд, «сабельный», как говорит наш атаман Семенов. Шли почти не скрываясь, по-казачьи, не боясь. Наоборот, всех вокруг в страх повергали — армейцев, чекистов, милицию, партийных. Словом, красиво, лихо шли, — решительно покачал он головой, поминая рюмкой водки тех диверсантов, которым до линии фронта дойти было не суждено.
— То есть у вас не было конкретного задания, конкретной цели?
— Какая цель, какое задание?! — по-крестьянски крякнул подполковник, припечатывая рюмку к столу и исподлобья посматривая на полковника Лоттера, демонстративно усевшегося в стороне, поскольку тот не желал принимать участия в «застолье диверсантов». — Душа казака чего прежде всего требует, господа? Куража! В сабельную атаку, в рукопашную, под пулеметный огонь, да хоть черту в зубы, — но обязательно под кураж. Иначе казак — не казак. Вот так мы и шли, господа хорошие, каждодневно рискуя, погибая, кровью врагов и собственной кровью захлебываясь, но… под наш, — повертел он кулаком перед захмелевшими глазами, — особый, казачье-диверсионный кураж!
— Если под кураж, — едва прикоснулся барон губами к самогону, — то это многое объясняет. Это нам, неказакам, тоже знакомо.
Штубер коротко перевел полковнику суть сказанного Курбатовым, но тот, похоже, и сам уловил смысл, поэтому едва заметно кивнул. И тут же попросил барона поинтересоваться, каковы теперешние планы командира русских диверсантов.
— В Берлин, — все так же решительно молвил Курбатов. — Нам обязательно нужно войти в Берлин.
— По дороге повергая в ужас своими диверсиями германские оккупационные власти? — с холодным ехидством поинтересовался Лоттер.
— Почему же, «повергая диверсиями»? — спокойно парировал Курбатов. — Союзники мы с вами… пока что. Просто мне нужно попасть в Берлин. Обязательно в Берлин.
— И тоже для куража? — лениво расковыривал вилкой одну из картофелин барон фон Штубер.
— Если хотите, и для куража. Чтобы, представ перед японским командованием, перед самим командующим Квантунской армией атаман Семенов мог сабельно рубануть: «А все-таки мои казаки прошли этот путь — or Харбина до столицы рейха. И сам фюрер восхищен их подвигом!».
— Для атамана Семенова это так важно?
— Чтобы японцы не выпендривались, а поверили, что имеют дело с настоящей русской армией, а не какими-то нахлебниками.
— Понимаю, у вас там свои, особые отношения с императором Хирохито и командующим Квантунской армией.
— Понятное дело, что свои, — перешел Курбатов на немецкий. — И когда газеты оповестят весь мир об этом рейде, в Европе поймут: жива еще белая армия атамана Семенова! Есть кому держать саблю в руках, чтобы сражаться с коммунистами! Не умерло еще русское казачество!
