— Бывай, солдатушка! Больше пулям себя не подставляй!
— Лови судьбу, но не в гробу!
— А помирать нам рановато, есть у нас еще дома де-ла-а-а!
Савелий тоже махал рукой, пока грузовик, дымя выхлопными черными газами и рыча, как раненый зверь, не скрылся за горизонтом.
Он шел свободно и легко, улыбался. В такой холодный осенний день дышалось особенно привольно. Внизу, далеко впереди, блеснула стальная гладь излучины реки.
Он прошел перелесок, сапоги шуршали по красным и желтым листьям, усыпавшим протоптанную дорожку. Савелий загребал их ногами, расшвыривал в разные стороны. Остановился на косогоре и долго смотрел на реку, потом зашагал вдоль берега.
Так он дошел до постов особистов. Младший лейтенант проверил документ, который предъявил ему Савелий. Пропустил. Савелий двинулся дальше, а младший лейтенант и двое автоматчиков-особистов как-то странно смотрели ему вслед.
— Дурак, — сказал младший лейтенант, прикуривая «Беломорканал». — К самому наступлению приперся. Теперь уж наверняка укокают…
А Савелий уже шел по ходам сообщения к комбатскому блиндажу. И солдаты, знавшие его раньше, с недоумением окликали его:
— Цукерман объявился! Откель тебя черти принесли!
— В госпитале лежал! — бодро отвечал Савелий. — Где комбат, не знаете?
— В командирском блиндаже, где ж ему быть?
— Сидит и думает, куды это Савка Цукерман сгинул? Как нам жить без него? Пропадем без Савелия!
Шутки штрафников еще летели ему вслед, когда Савелий дернул на себя дверь блиндажа и вошел, прищурился — вокруг стола сидели несколько штрафников и комбат Твердохлебов среди них.
— Прибыл на службу после лечения в госпитале! — отрапортовал Савелий, подойдя к столу.
— Савелий, мать честная! — В углу приподнялся на локте Леха Стира. — Явился — не запылился! А мы тебя во враги народа уже записали! — Он коротко рассмеялся.
Савелий вынул из внутреннего кармана телогрейки справку из госпиталя, положил перед комбатом, разгладил ладонью.
Твердохлебов взял бумажку, прочитал, сказал со значением:
— Что же, с возвращением тебя, Цукерман. И сразу топай в дозор. Самый ближний к реке. Спросишь — найдешь. А после расскажешь, каким таким чудом ты в госпитале оказался. Ступай.
— Есть! — Хорошее настроение сразу пропало. Савелий молча повернулся и вышел из блиндажа.
В штабе армии сидели командиры армейских дивизий и полков, артиллерийских и авиационных соединений. На стене висела огромная карта участка фронта, который занимала армия.
— Начать большое наступление выпала честь нашей армии, товарищи, — говорил командарм. — За оставшееся время — десять дней — все дивизии должны быть придвинуты непосредственно к линии обороны. Время наступления в конвертах, которые вы все получили. Вскрыть пятнадцатого октября, за три дня до начала боевых действий. Понтонную переправу через Десну подготовит стрелковая дивизия генерала Лыкова, и она же осуществит захват плацдарма на другом берегу и прорыв обороны противника. За ней в прорыв по понтонной переправе пойдут танковые дивизии генерала Родионова и генерала Кулябко вот на этом участке. За ними полки Абрамяна, Глухарева, Иконникова. — Командарм очертил указкой на карте место прорыва. — Но предварительно мы осуществим отвлекающий прорыв — форсирование Десны и захват плацдарма на другом берегу. Захватим плацдарм и будем удерживать его во что бы то ни стало. Немцы начнут стягивать туда свои ударные резервы, ослабляя другие участки фронта. И вот тогда танки Родионова и Кулябко пойдут вперед, но в другом… вот в этом месте, — указка ткнулась в точку на карте. — По показаниям захваченных в плен языков противник даже предполагает, что наше наступление начнется именно здесь. Они считают, что здесь самое удобное место для наведения понтонов и захвата плацдарма. Что ж, мы не обманем их ожиданий. Ложное форсирование и захват плацдарма начнется ня двое-трое суток раньше главного наступления. Вопросы?
— Кто будет осуществлять отвлекающий маневр, товарищ командарм?
— Два полка штрафников. Собрали со всего фронта. Командовать ими будет… Илья Григорьевич, кто у тебя батальоном штрафным командует? Как его? Запамятовал…
— Твердохлебов Василий Степанович, — встал из-за стола генерал Лыков. — Бывший майор. Лишен звания и наград за то, что попал в плен в мае сорок второго года.
— Ну, вот он и будет командовать. Формирование из двух полков и приданного к ним артдивизиона назовем штрафной бригадой. А этот… Твердохлебов… будет комбригом. Приказ сейчас заготовим. Начальник особого отдела армии здесь?
— Здесь, здесь…
— Ты как не возражаешь?
— По существу возражений нет, товарищ командарм.
— А по мелочам после поговорим. Ты заготовь приказ до отъезда генерала Лыкова в свою дивизию.
— Сделаем.
— Передай Твердохлебову, Илья Григорьевич: продержится на том берегу трое суток — получит погоны полковника и орден Боевого Красного Знамени на грудь. И все остальные штрафники… кто останется в живых… получат обратно свои звания и ордена. Объясни им, от них зависит судьба наступления всего фронта.
— Слушаюсь, товарищ командарм, — ответил генерал Лыков.
— Еще вопросы?
— Прошу прощения, — поднялся седой генерал-майор. — Почему такие надежды возлагаются на штрафников? Ведь противник обрушит на них все силы, чтобы не дать захватить плацдарм и, если такое случится, чтобы сбросить их обратно в реку. Моральный и боевой дух штрафных батальонов крайне низок, и вследствие этого задача, поставленная перед ними, вряд ли будет выполнена… Мы сильно рискуем…
— Это решение принято командующим фронтом товарищем Рокоссовским, и оно не обсуждается, — ответил командарм. — Больше нет вопросов? Тогда обсудим, так сказать, тактические задачи каждого формирования армии во время наступления. Прошу внимания…
* * *
Помните ль вы Мурку, Мурку дорогую,
Помнишь ли ты, Мурка, наш роман?
Кольца и браслеты, платья и береты
Я ли тебе, Мурка, не дарил? —
негромко напевал Леха Стира. Пальцы неторопливо пощипывали струны, в глазах Лехи — грусть и мечты.
Вдруг он перестал играть и сказал со вздохом:
— Жалко, черт подери…
— Чего тебе жалко, блудный сын? — тоже вздохнул отец Михаил. — Беспутно прожитых лет?
— Похоронку продовольственную жалко, — вновь вздохнул Леха. — Щас смотались бы по-быстрому… эх, ямайский ром, сосиски, табачок… Нет, ну какая же все-таки сука этот майор Харченко! — Леха стукнул кулаком по гитаре…
— Кончай бренчать, черт малахольный, дай поспать людям! — раздался раздраженный голос из угла.
Все люди — бляди, весь мир — бардак,
Родной мой дядя — и тот мудак! —
громко пропел Леха и, отложив гитару в сторону, объявил: — Концерт по заявкам закончен, спите спокойно, товарищи…
Он улегся поудобнее у стены блиндажа, подложив под голову скатку шинели, подобрал под себя ноги, запихнул руки в рукава телогрейки, зевнул сладко, позвал:
— Петрович, а, Петрович?
— Чего тебе? — сонным голосом отозвался Глымов, дремавший рядом.
— Как думаешь, черти на луне водятся?
— Почему на луне? — сонно ответил Глымов. — Они на земле водятся, и первый среди них — это ты…
Леха хихикнул:
— Не, я не черт, Петрович, я — добрый… только воровать люблю… наверное, цыгане у меня в роду были. Вот чего вижу из золота, руки сами тянутся. Головой понимаю, что нехорошо, а руки тянутся… Слышь, Петрович, чего-то комбата до сих пор нету? Чует сердце, не с добром он из дивизии приедет. Чем больше начальник, тем большей подлянки от него жди…
— Ты заткнешься когда-нибудь? — вскинулся Глымов.
— Все, Петрович, все, сплю! — Леха закрыл глаза и действительно сразу заснул.
Твердохлебов сидел в это время в блиндаже комдива и слушал Лыкова.
— Погоны полковника и орден Боевого Красного Знамени, — говорил генерал Лыков. — Это не я тебе говорю, это приказ товарища Рокоссовского. Командарм так и сказал.
— Два полка? — спросил Твердохлебов.
— Пять батальонов пехоты и дивизион противотанковых орудий, — сказал Лыков.
— Не удержимся мы на том берегу, — мотнул головой Твердохлебов. — Погибнем.
— Погибнете, но удержитесь, — поправил его начальник штаба полковник Телятников.
— И сколько надо будет погибать?
— Трое суток, — ответил генерал Лыков. — Через трое суток начнут переправляться основные силы армии.
— Не продержимся. — Твердохлебов прикурил самокрутку от снарядной гильзы, стоявшей прямо на разложенной карте шестиверстке. — Они нас артиллерией с землей смешают. Да на переправе половину побьют. И пушки потопят. А остальное на берегу уничтожат. В первые четыре часа, как высадимся.
