Я просыпаюсь от петушиного крика. До рассвета еще далеко. Маленький рыжевато-золотой петушок Дровосека снова обманулся из-за поддельного рассвета. Осветительные ракеты вспыхнули на горизонте, и петушок решил, что это сигнал для него, и можно оторваться от души. Странно, но петухи у коммунистов кричат так же, как их американские собратья. На какой-то долгий миг мне показалось, что я снова в Мире, снова в Родном Городе в США.
Луна красная. Луна вовсю полыхает пламенем из-за черной тучи. Силуэты кокосовых пальм резко очерчены на фоне красного неба как связки колыхающихся черных лезвий.
Лягушки повышают громкость своего ора еще на одно деление. По берегу пробегает собака, гавкая на текущую речную воду. Собака черно-белая, наполовину призрак, наполовину тень.
Я думаю о своем отце, как он вечно работает, вечно собирает урожаи, но никак не может заработать ни доллара сверх того, что уйдет на пропитание в следующем месяце, и доволен просто тем, что жив-здоров, и может честно делать свое дело.
Я думаю о матери. Каждый раз, когда я думаю о матери, она представляется мне в одном из неизменных своих платьев из материи для мешков под муку, что всегда носила, когда я был маленьким, и каждый раз она или ужин готовит, или консервы заготавливает.
Я думаю о том, что очень соскучился по своей малышке-сестре, по Колоску, самое большое удовольствие в жизни у которой — опускать соленые орешки арахиса в «RC Cola» и глядеть, как они шипят.
Я думаю о Бабуле, своей бабушке, которая всегда полна энергии и доброго юмора. Вот прям сейчас она, наверное, рыбачит в реке Черный Воин, закатав линялые брюки цвета хаки выше костлявых коричневых колен, и бродит взад-вперед с бамбуковым удилищем, и в карманах ее рубашки извиваются красные червяки. Я вижу, как она подцепляет на крючок желтого сома, борется с ним, а потом вытаскивает из воды. Я вижу, как сом бьется на конце лески, брюхо у него белое, и он влажно блестит на солнце.
Где-то далеко трещат очереди из стрелкового оружия, в ответ бухают снаряды и летят в замедленном изображении неоновые точки. Вражеская артиллерия открывает огонь. Металлические снаряды вспарывают небо, сталкиваются со звездами и отскакивают от луны. Стофунтовый артиллерийский снаряд плывет по воздуху, вздыхает и шумно вгрызается в скалистый хребет, где тупорылые хряки, замерзшие и промокшие, запрятались в грязный блиндажик на не представляющем важности участке полузабытой базы огневой поддержки.
Хряки перебинтованными руками поедают холодный сухпай, мурлыча рок-н-ролльные песенки. В адрес артиллерийских снарядов, разрывающихся повсюду вокруг них, они отпускают: «Раз из пушки не попали, то из жопы обосрали». А когда прилетает «Пых — Дракон Волшебный», привозя сорок тысяч патронов счастья, и выливает дождем красную смерть на их врагов, довольные хряки понимающе кивают друг другу и говорят: «Спуки свое дело знает».
Иногда мне снятся кошмарные сны. Я вижу Папу Д. А., Грома, Донлона и Скотомудилу, и всех прочих, все эти уверенные молодые лица. Я вижу всех своих друзей мертвыми, лежащими ничком в грязи в каком-то мрачном районе десантирования.
Красные пули пляшут над горизонтом, и я слышу мрачную музыку бешеной смерти, громыхает, громыхает, но все не в такт.
Я напрягаю мозги, пока не начинает болеть голова. Пытаюсь составить список всех вещей в моей комнате в Алабаме. Пытаюсь перечислять названия и авторов всех своих книг.
Совершая воображаемые прогулки по Алабаме, я вижу леса и ручьи. Вижу свежевспаханные хлопковые поля, в которых полно янковских пушечных ядер и костей индейцев племени чероки, и вспоминаю каждый найденный мной наконечник стрелы, какой он формы, цвета, и что был за день, когда я его нашел.
Я вспоминаю, как разыскивал наконечники стрел после дождя на соседском свежевспаханном кукурузном поле. Однажды я нашел безупречный индейский наконечник из голубого кремня, который лежал в нескольких дюймах от круглой пули, выпущенной из конфедератского мушкета.
На нашей собственной ферме я находил только вражеские пули. Когда мы распахивали наши поля, то вытащили из земли столько боеприпасов федеральных войск, что Бабуля использовала янковские пули Минье в качестве грузил, когда ходила рыбачить на сома.
Я сижу, уставившись взглядом поверх черных вод реки и слушаю, как течет вода, а ночь все тянется и тянется без конца, а я думаю о сомах и о том, что у сомов есть усы, и что они похожи на Фу Манчу.
* * *
Днем я работаю на лууданном заводе. Проведя бессонную ночь на берегу реки, я до сих пор какой-то весь разбитый, кашляю, и из носа течет.
А день такой тихий и безмятежный. Воздух чист, и солнце как золотая монета.
Доносятся запахи костра и риса из котлов. Слышу как играют дети неподалеку, носятся стайкой оборванцев по дамбе, смеются, запускают длинного голубого воздушного змея в виде дракона.
Боеболка играет с деревенскими детишками. Несколько месяцев после победного сражения у нунговской боевой крепости Боеболка был как зомби-кататоник. Когда же он вышел наконец из этого состояния, то как человек стал намного лучше, и перестал быть таким говнюком, каким был раньше. Он больше не хочет побивать шакалов империализма во славу социализма. А хочет всего лишь снова стать ребеночком. А детишки в Хоабини совсем не против. Детишки Боеболку обожают, потому что он любит посмеяться, повеселиться, и такой большой, что может катать их на спине.
Большинство селян — за околицей, на рисовых чеках. Близится к завершению уборочная страда.
Мы сидим на открытом воздухе под навесом из блестящих пальмовых листов на бамбуковых шестах, рассевшись по-турецки на тростниковых циновках, и лица наши в тигровом камуфляже от клиньев солнечного света. Во время работы мы поем, сооружая из американского мусора средства для ведения войны, производя оружие луудан для Народной Армии.
Мы сидим в одну шеренгу. Перед каждым работником кучка деталей. По мере того как каждая луудан переходит из рук в руки по живому конвейеру, каждый присоединяет к ней деталь из своей кучки.
У мальчишки справа от меня «заячья губа», и он любит улыбаться. У него на лице постоянно одно и то же счастливое, кайфующее выражение, каждый день так, и кажется, что он или недоумок, или опиум ложками ест. Перед мальчишкой кучка красных металлических банок из-под «Кока-Колы», которые деревенские детишки насобирали на американских помойках.
Мальчишка подцепляет зубилом банку из кучки. Зубилом он переворачивает банку на попа — впечатляющий трюк. Он плотно прижимает зубило к центру донышка банки и наносит по зубилу точный удар молотком с квадратной головкой, пробивая в банке дырку. Подцепив банку из-под «Колы» зубилом, словно большим пальцем, он швыряет ее в мою кучку, хватает очередную банку из своей, тренированным движением ставит ее вверх дном, и его молоток опускается снова.
Работа идет в четком ритме. Во время работы мы поем:
«Идем мы вперед, чтобы Юг освободить,
Развалить тюрьмы, вымести прочь агрессоров,
За независимость и свободу,
Возвращая еду и кров,
Возвращая красу весны…»
Я поднимаю проткнутую банку от коки. Вставляю в отверстие в донышке банки бамбуковую рукоятку дюйма четыре длиной. Перекидываю банку нетерпеливому Джонни-Би-Кулу, который постоянно опережает меня на один такт в ритмическом рисунке производственной линии.
Ловкие пальцы Джонни-Би-Кула вставляют в полую бамбуковую рукоятку свернутую в спираль бечевку. Бечевка прикрепляется к вытяжному кольцу из плетеного телефонного провода. Прежде чем передать луудан Метелочнице, Джонни-Би-Кул натягивает колпачок из обработанной молотком жести на донышко бамбуковой рукоятки.
Метелочница вставляет кусачки в маленькое отверстие для питья на крышке банки, и прорезает крышку, отгибая два лоскутка тонкого металла.
Сонг забирает у Метелочницы банку и вставляет в нее короткий металлический цилиндр, отпиленный ножовкой от куска водопроводной трубы. Внутри короткого отрезка трубы находится простое воспламеняющее устройство, в котором искра возникает за счет трения. Сонг аккуратно привязывает конец веревочки, проходящей через бамбуковую рукоятку, к воспламеняющему устройству.
Позади Сонг — тощий беззубый старикан маленького роста. Он сидит с ножовкой в руке на американском гаубичном снаряде без взрывателя. Он удерживает снаряд ногами, распиливая его ножовкой как металлическое бревно. Попилив минуту или около того, он поливает снаряд водой из пластиковой бутылки из-под «Пепси». Когда же он снова начинает пилить, то мокрый снаряд выскальзывает, и низкорослый старикан кряхтит, борется со снарядом, и в конце концов соскальзывает и падает на землю, как наездник на родео.
Конвейер разражается хохотом.
Сонг говорит: «Бомба ожила!», и все опять смеются.
