Мария рассказывала ей свежие новости о том, кто вернулся с войны, а кто нет, а также кто из местных девушек крутит романы с американскими солдатами.
— Хельгард Коппе едет со своим Ami [97] в Америку, — сообщила она Кристине.
— Нельзя винить девушку за то, что она ищет любви, где бы она ее ни нашла, — заметила Кристина. — Немецких парней осталось мало.
В эту минуту мутти вышла с балкона, прошагала через кухню и поспешила вниз по лестнице на крытый задний двор, где на солнце сушилось белье. Мария вдруг шмыгнула носом, и Кристина, повернувшись к ней, увидела, что по щекам сестры текут слезы. Руки Марии тряслись, дрожащие пальцы не могли раскрыть стручок.
— Что случилось? — в груди у Кристины завертелся холодный вихрь страха. Она привыкла к постоянным слезам Марии, но тут было что-то другое — сестра, казалось, находилась на грани срыва.
— Я видела голодных женщин и детей, которые жили в подвалах под грудой развалин, — плакала Мария. — У них ничего не было, кроме матрасов и пустых ведер для туалета. Они так старались выжить! Но потом… — она задохнулась от рыданий. — Но я выжила, я понимаю, что должна быть благодарна судьбе…
Кристина взяла стручок из рук сестры, отодвинула стоявшую между ними миску и повернула лицо Марии к себе.
— Я слышу, что ты все еще плачешь по ночам. Я понимаю тебя! Но мы ведь сильные. Мы прошли через ад и остались в живых! И мы вместе! Война окончена, и наша жизнь теперь — чистый лист. Начнем все сначала!
Мария в упор посмотрела на Кристину воспаленными глазами, ее лицо стремительно багровело, как готовый взорваться котел.
— Я беременна, — промолвила она, словно выплевывая слова, как будто они были ядовитыми.
Кристина оторопела, ее словно бы со всего размаху ударили под дых.
— Ach nein! — воскликнула она. — Это точно?
Мария кивнула, горькие слезы лились потоком.
— И что ты собираешься делать? — спросила Кристина. Она попыталась обнять сестру, но та уклонилась.
— Я слышала, есть способы, — дрожащим голосом проговорила Мария. — Проткнуть горло спицей или броситься в пролет лестницы…
В голове Кристины стали вспыхивать один за другим образы: мальчик, которого вырывают из рук матери; младенцы, которых направляют налево вместе с бабушками и дедушками, в то время как их истошно кричащих матерей уводят направо; пары с новорожденными детьми, которых заталкивают в газовые камеры.
— Nein, — Кристина схватила Марию за руку. — Даже не думай.
Мария спрятала лицо в руках сестры, плечи ее содрогались. Кристина наклонилась вперед и мягко проговорила:
— А если отдать дитя тем, кто потерял ребенка во время войны? — она помолчала: неуместность собственных слов поразила ее, но она все равно должна была их произнести. — Знаю, сейчас это кажется невозможным, но, может быть, когда ты увидишь малыша, то переменишь свое мнение. Мы все будем любить его, несмотря ни на что.
Кристина ожидала, что Мария рассердится и закричит на сестру: понимает ли та, что говорит? И она была бы права. Но Мария ничего не сказала, а лишь предалась своему горю. Кристина снова попыталась обнять сестру, и на этот раз Мария приникла к ней, бессильно опустив руки. Заслышав шаги мутти на лестнице, сестры сели ровно и вернулись к чистке гороха.
Глава тридцать первая
Благодаря регулярному питанию — свежим овощам с тушеной курятиной, домашнему хлебу со сливовым повидлом — острые локти и выпирающие ребра Кристины стали постепенно обрастать плотью. В конце концов мутти уступила и позволила ей носить обед отцу на строительную площадку. Кристина радовалась возможности выйти на улицу, размять ноги и почувствовать дуновение ветра. Каждый раз она умоляла Марию пойти вместе с ней, но сестра отказывалась. Мария ходила по дому с немытыми волосами и в мятой одежде. Она взяла с Кристины клятву не говорить никому о беременности, пока сама не наберется храбрости поделиться этим секретом с семьей.
Прогуливаясь по городу, Кристина чувствовала, что ее рассматривают из-за раздвинутых занавесок, — людям было любопытно поглазеть на девушку, пережившую заключение в концлагере. Временами она шла домой в обход, держась подальше от городских кварталов, — замедляла шаг и глубоко дышала чистым воздухом, чувствуя себя достаточно свободной, чтобы высоко держать голову и смотреть вдаль на холмы, вспоминая, как поля желтели пшеничными колосьями и до самых каменных оград тянулись бесчисленные ряды сахарной свеклы, похожие на длинные зеленые ребра спящего гиганта.
Однажды Кристина забралась на самый высокий холм и разглядела в долине сотни американских танков и джипов, сосредоточившихся вокруг двухэтажной вышки аэродрома. Вообще же с вершины холма открывался вид на безотрадную картину разрушений — город окаймляли воронки от бомб, участки выжженной земли и расщепленные поваленные деревья. Казалось, по долине протопал неуклюжий великан, подавивший в городе множество домов и магазинов: занявшие между черепичными крышами сохранившихся зданий провалы походили на следы исполинских сапог.
Через две недели после признания Марии и впервые после возвращения Кристины из Дахау зашла Кати. В последние месяцы войны, когда бомбежки участились и других девушек посылали в большие города на службу в отрядах гражданской обороны или помощницами в пожарные бригады, родители Кати отправили ее в сельскую местность, на ферму к дяде. «Понимает ли она, как ей повезло?» — думала Кристина.
Кати медленно вошла в гостиную, сцепив руки перед собой, будто навещала тяжелобольного, чье лицо было обезображено жестоким недугом, и осведомилась:
— Как ты себя чувствуешь?
— Как и следовало ожидать, — ответила Кристина.
Посетительница остановилась посередине комнаты, теребя пальцами боковой шов юбки.
«Да она, никак, боится меня, — с удивлением догадалась Кристина. — Ведет себя так, словно я заразная».
— Рада, что ты дома, — проговорила Кати.
— Danke, — поблагодарила Кристина. — Я тоже рада.
— Что случилось с твоими волосами? — поинтересовалась подруга, указывая на ее голову.
Кристина смущенно пробежала пальцами по коротким прядям над ухом.
— Их состригли.
— Зачем?
— Так поступают со всеми заключенными, — Кристина уронила руки на колени и стала тереть большим пальцем номер на коже под рукавом.
— О, — издала восклицание Кати, отводя взгляд. — Рада, что ты дома, — повторила она. — Моя мама сказала, что твоя мама уже не надеялась снова тебя увидеть.
— Я тоже не думала, что увижу родных. — Кристина разложила подушки на диване так, чтобы Кати могла сесть.
Гостья помедлила посреди комнаты — глаза ее метнулись к окну, словно она намеревалась сбежать, — и наконец неохотно направилась к дивану.
— Но ведь тебе ничего не грозило? — проговорила она, устраиваясь на краешке. — Ты же немка.
Кристина поджала под себя ноги и повернулась лицом к Кати. Всегда ли ее волосы были такими жгуче рыжими? В столбе проникавшего сквозь окно солнечного света они переливались, будто внутри каждой пряди мерцал огонек. Кристина снова потрогала свои жалкие волосенки, тонкие и мягкие, как желтый цыплячий пух. Когда Кати глянула в ее сторону, Кристина сложила руки на коленях и прижала большой палец к запястью.
— Каждую минуту в этом лагере, — возразила она, — я думала, что умру. Там ежедневно убивали людей тысячами.
— Тысячами? — Кати впервые посмотрела ей прямо в лицо. — Но зачем убивать так много людей? И как это вообще физически возможно?
— Их травили газом, а потом сжигали в гигантских печах. Иногда просто расстреливали.
От воспоминания об Исааке у Кристины сжалось сердце. Большим пальцем, лежавшим на запястье, она почувствовала, как участился ее пульс.
— Да нет, с какой стати им убивать евреев? — в лице Кати читалось явное недоверие. — Их же собирались переселять!
