— Мой гость! Господин Гуляйбабка! — закричал вне себя от радости начальник полевой почты. — Давай сюда. Поехали!
— Благодарю за приглашение. Рад бы, но у меня так много дел по оказанию помощи фюреру.
— Плюнь на все к черту! Садись. Смотри, какие у меня красотки! — Штемпель облапил расфуфыренных, и они завизжали. — Ах, что за прелести эти мои почтовые девочки! Бери любую. Они меня замучили. Ну, хотя б вот эту белокурую хохотушку, ту самую лань, про которую вам говорил. Заехал было к знакомому генералу, но ему теперь не до ланей. Нет ни генерала, ни дивизии.
В веселый разговор вступила хохотушка, в которой Гуляйбабка без труда узнал рекордсменку по маранию солдатских писем Берту Ляшке. Тогда в Смоленске она вела себя сдержанно-игриво, теперь она была в полном угаре. Распахнув полы мехового манто и обнажив груди, полупьяная, потерявшая приличие, она поманила языком и глазами:
— Поехали, усатенький. Но пожалеешь. Ах как мило я тебя обласкаю! Миллион горячих поцелуев! Десять! Ах, едемте же! Едем!!
— Польщен! Очарован! Рад бы получить ваши бесценнейшие горячие миллионы, но увы! Не могу. Помощь фюреру! Помощь…
Штемпель дал знак сидящему на передке саней кучеру-солдату, чтоб трогал, выхватил из одной разгромленной посылки бутылку и, сунув ее Гуляйбабке, крикнул:
— Жду в Сухиничах! Поджидаю! «Лань» держу за тобой… Слово Штемпеля лучшего в рейхе почтовика! — И, обняв женщин, загорланил:
Толкай в посылки
Меха, бутылки,
Хоть голову, отбитую с тряпьем,
Мы все отправим,
Мы все доставим.
Себе ни крошки,
Ни бутылки не возьмем!
"Фаэтон" майора Штемпеля исчез так же быстро, как и появился. Гуляйбабка подошел к новенькому, сверкающему чистым никелем «оппель-адмиралу», уткнувшемуся носом в сугроб. Машину замело доверху, но мотор почему-то работал. В щель чуть опущенного стекла выбивался парок. Из мигающего зеленым глазом радиоприемника лилась джазовая песенка.
Гуляйбабка повнимательнее заглянул в машину и застыл в изумлении. На заднем сиденье, сладко похрапывая, засунув руки в муфту, спал человек в знакомом овчинном тулупе, укутанный в пуховую шаль.
Ба! Да это же старый знакомый — генерал Шпиц! А может, не он? Может, ошибся? Скорее снег, отгрести снег и распахнуть дверцу, разбудить, узнать…
Пока Гуляйбабка отгребал ногами снег, к «оппель-адмиралу» подошла команда поджигателей с горящими факелами и канистрами с бензином. Офицер взмахнул перчаткой:
— Сжечь! Живо!
Гуляйбабка не успел опомниться, как машина оказалась облитой бензином и долговязый детина с наволочкой на голове и детским одеялом на шее занес над ней пылающий факел.
— Стойте! Что вы делаете?! — крикнул Гуляйбабка. — В машине генерал! Главный квартирмейстер армии! Генерал фон Шпиц.
— Извините. Не знали.
— Надо смотреть! Так вы можете и самого фюрера сжечь.
Гуляйбабка сунулся в машину, схватил Шпица за рукав:
— Господин генерал! Господин главный квартирмейстер!
— Езжай, езжай, Курт. Поторапливай, — пробормотал сквозь сон генерал. Кстати, далеко ли мы уехали?
— Никуда вы не уехали, господин генерал. Вы стоите на месте.
— Не болтай лишнего, Курт. Вперед!
— Не на чем «вперед», господин генерал, да и Курт ваш сбежал.
Генерал очнулся:
— Кто вы такой? Как смели меня тревожить?
— Я — Гуляйбабка!
Генерал подскочил. Заиндевелые брови его долезли на лоб:
— Вы! О, что я вижу! Как вы здесь оказались?
— Я снова пришел вам на помощь, господин генерал.
— Что же случилось? Почему мы стоим? Где мой водитель?
— Ваша машина, как и сотни других, господин генерал, безнадежно застряла в снегу. Шофер, по всему видать, сбежал.
— Мерзавец! Предатель! Застрелю! Повешу!
— Стрелять и вешать будете после, господин генерал, а сейчас надо спасаться. Русские наступают.
К машине подкатила тройка. Указывая в поле батогом, Прохор, чуть не плача от радости и пряча ее, крикнул:
— Танки! Кавалерия, сударь! Гуляйбабка погрозил Прохору кулаком:
— Спокойствие. Без паники.
Прохор смахнул рукавом тулупа с заросших щек слезу. Улучив минуту, проговорил:
— А может, туда… к своим?
— Цыц! Ни слова. На то нет приказа.
— Слушаюсь, сударь!
Гуляйбабка посмотрел в ту сторону, откуда доносилось все нарастающее «ура-а», и у него самого навернулись на глаза слезы. По ослепительной белизне ровного, как стол, поля, вздымая снежную пыль, лавиной катились кавалерия и танки. Один танк вырвался далеко вперед. На башне его полыхало костром расчехленное знамя.
— О, майн гот! Мы погибли! — воскликнул генерал. — Прощай, мои внуки…
Гуляйбабка сгреб в охапку генерала, сунул его под фанерный полог возка, вскочил на возок сам, крикнул:
— Прохор, валяй!
— Куда прикажете, сударь?
— Вперед, в Брянские леса!
33. ОТЕЛЬ "ВЕЧНОЕ ЦАРСТВО ИМ"
Выйдя на привокзальную площадь, Трущобин, оставшийся за Гуляйбабку, окаменел. Возле стоянки автомашин и подвод самозванцы Цаплин и Чистоквасенко приколачивали к телеграфному столбу большой, с дверь величиной, рекламный щит БЕИПСА. На щите было наспех намалевано:
"Ахтунг, ахтунг! Офицеры и солдаты рейха! "Благотворительное единение искренней помощи сражающемуся Адольфу" (БЕИПСА) любезно предлагает свои услуги. Оно может помочь вам:
1. Смазать буксы в колесах.
2. Уничтожить всех нательных и прочих паразитов.
3. Указать дорогу в комендатуру, гестапо, городскую управу, а также на Брянск, Смоленск и Берлин.
4. Подвезти вас на своем транспорте до городской гостиницы.
5. Поднести ваши чемоданы, рюкзаки, тюки и прочее, за исключением перин, одеял, шуб, валенок, подушек, лыж, которые состоят на особом учете германской администрации, как стратегическое сырье военного времени.
6. Вынести из вагона и внести в вагон на санитарных носилках калек, обмороженных, душевно расстроенных и отощавших.
7. Написать письмо, телеграмму лицам, оставшимся без конечностей.
Заказы на продукты питания, обогрев, смену белья, лечение, устройство на ночлег, ремонт одежды и обуви, гадание о прогнозах войны не принимаются.
За всеми справками обращаться к администратору БЕИПСА — первый газетный киоск за углом на площади Геббельса".
Трущобин подбежал к Цаплину и Чистоквасенко, которые к тому времени уже прибили щит и теперь, отойдя на почтительное расстояние, любовались творением своей фантазии и рук. И уж очень упивался выдумкой Чистоквасенко. Он то заламывал шапку, то взмахивал руками.
— Я вас спрашиваю, что вы повесили? — наседал Трущобин. — Кто вас об этом просил? Или вы захотели в гестапо?
— Так не сидеть же сложа руки, — вступился за товарища Цаплин. — Работать надо. Помогать! Трущобин погрозил кулаком:
— Ну, погоди! Дай Гуляйбабка вернется. Мы вас «проработаем». Снять! Сейчас же снять эту мазню. И немедля сжечь! Живо!
— А як же…
— Что "як же"?
— Та мы ж и помогаты вже почали.
Трущобин посмотрел вокруг. На площади ни одного солдата. Не проснулся еще вокзал. Тишина. Только гудки в морозном воздухе да отдаленный гул канонады.
— Наша помощь одна. Разведка. Эшелоны считать на станции.
— А мы разве не считаем? Все тютелька в тютельку. А это так, между дел.
— Что вы затеяли?
— Пустяки, — махнул рукавицей Цаплин. — Отец Ахтыро-Волынский одного хапугу повез.
— Какого хапугу? — спросил Трущобин.
— Фашиста из Берлина. Приезжал в подмосковные церкви золото с икон сдирать. Теперь с панталонами на шее отступает. Ногу отморозил. Не мог идти, вот и пришлось…
— Куда он его?
— В овраг.
— В какой овраг?
— В готтель "Вично царство им", — перекрестился Чистоквасенко.
— Да вы не волнуйтесь, — поспешил с успокоением Цаплин. — Тут недалечко. Сейчас вернется батя. До оврага рукой подать. Свалит и назад.
— Вы что, уже прихлопнули его?
— А чего с ним канителиться? Служба у меня такая. Помощник президента по свадьбам и похоронам.
— Ох, Петька! — вздохнул Трущобин. — Не сносить вам головы. — И дал команду снимать рекламу.
Цаплин и Чистоквасенко живо приступили к делу. Затрещала отдираемая фанера, а вместе с ней и ветхий забор. Еще минута, и реклама была бы снята, но тут к орудовавшим топорами откуда-то вдруг притопал в соломенных ботах, укутанный в шаль фельдфебель с автоматом под мышкой. Под шинелью у него было что-то напихано, да так, что он еле поворачивался и казался похожим на огромный куль с мякиной.
— Что здесь происходит? — спросил фельдфебель, кивнув на рекламу.
