Мы выбрались на свет дня; в воздухе висел запах дыма, кирпичной пыли, нечистот и газа из поврежденных канализационных и газовых труб.
Бомба попала прямо в середину дома, пробив все четыре перекрытия между этажами; фасадная стена обрушилась, а остальные три остались стоять на месте. На самом краю обрыва трепыхались на ветру вывешенные в ряд зеленые платья, а из трюмо у дальней стенки на меня смотрело мое удивленное отражение.
Я находилась в конце улицы, когда перекрытие второго этажа вместе с зелеными платьями обрушилось. Я услышала тяжелый грохот и пронзительный крик. Я бросилась обратно и вместе с остальными принялась разгребать кучи кирпича, штукатурки, расщепленных досок и раздавленных портновских манекенов.
Немного погодя к нам присоединились несколько санитаров. Мы достали из-под завала ребенка – того самого, который распевал детские стишки в подвале. Три деревянные балки упали одна на другую таким образом, что образовали подобие шатра над его головой, и он вопил всего лишь от боли в порезанном пальце.
Его мать погибла.
Мы также извлекли из-под завала старика, ругавшегося последними словами, поскольку кусок штукатурки разбил его ножной протез, ремни которого пришлось перепилить моим перочинным ножом. У санитаров не было ножа, только лопата и шприц – и ни единой ампулы в аптечке. Мы с санитарами перенесли в машину мертвую женщину, ребенка и старика, получившего серьезную травму головы, которой он, похоже, не замечал, и отвезли двух последних в пункт первой помощи, размещенный в церковном склепе, а женщину – в отдельное место, куда свозили тела погибших во время бомбардировок. Это было высокое одноэтажное здание, похожее на железнодорожное депо.
– Мы бы сработались с человеком вроде вас, – проворчал водитель, когда мы возвращались к санитарной машине.
– Разве мне не нужно закончить медицинские курсы? – спросила я.
– Вы умеете оказывать первую помощь?
– Да. – (Этому учили всех летчиков.)
– Больше ничего и не требуется. Мы не имеем дела с медикаментами: все медикаменты забирает армия. Умение оказывать первую помощь и сильная спина… – Он внимательно посмотрел на меня. – Где-то я вас видел. Ваших фотографий случайно в газетах не было?
– Нет, – сказала я.
Вот так я стала санитаркой.
Любая непривычная работа поначалу сопряжена с физическими муками. У меня ломило поясницу от постоянного перетаскивания тяжестей, у меня болели руки от каждодневного разгребания завалов, из-под которых мы извлекали человеческие тела. Мои ладони, покуда они не загрубели, были сухими и растрескавшимися, а ногти – обломаны до мяса.
Однажды вечером я вернулась домой еле живая от усталости. Хватаясь за перила, я с трудом поднялась на свою лестничную площадку, нашарила ключ в кармане почерневшего от грязи комбинезона и вставила его в замочную скважину. Ключ не проворачивался.
Вещи всегда ведут себя так, когда вы слишком измучены, чтобы совладать с ними.
Дверь открылась изнутри.
– О, неужели опять! – рассмеялась женщина: жившая этажом ниже.
После минутного замешательства я поняла, что совершила все ту же дурацкую ошибку и что на сек раз мне нет прощения.
Бормоча извинения, я попятилась.
– Почему бы вам не войти? – предложила она. – Вы определенно хотите осмотреть мою квартиру. Заходите, выпейте чашечку кофе. – Она смерила меня оценивающим взглядом. – Судя по вашему виду, чашечка кофе вам не помешает.
– Да нет. Я не хочу беспокоить вас… извините, ради всего святого… возможно, как-нибудь в другой раз…
– Входите, – сказала она. Не знаю, почему я это сделала, но я вошла.
Квартиры так много говорят о своих обитателях что порой я задаюсь вопросом, почему люди вообще впускают друг друга в свой дом. Я вошла в теплую светлую гостиную, полную беспечно выставленные напоказ фактов жизни. Семейные фотографии, некоторые пожелтевшие и в трещинах; забавные безделушки, выстроенные в ряд на каминной полке, в том числе цветная стеклянная вазочка, открытка с видом Константинополя и резная статуэтка, похожая на африканскую; страусовое перо и двенадцатилетней давности афиша какого-то артистического кабачка с левым уклоном. (А вот это опасно: неужели она не боится выставлять напоказ такую афишу?)
– Садитесь, – сказала хозяйка квартиры, и я без малейших колебаний рухнула в кресло. Кресло было шатким, но удобным. Я закрыла глаза, наслаждаясь теплом камина.
Она протягивала мне чашку кофе и широко улыбалась. Усилием воли я очнулась от дремоты.
– Вы устали, – сказала она. – Не хотите прилечь?
– Я живу всего этажом выше!
– Да, но когда вы в первый раз попытались войти в мою дверь, у вас был совершенно безумный вид. А сегодня вы настолько слабы, что едва ли доберетесь до своей квартиры.
В ней чувствовались искренность и живость, которые мне понравились. Не без удивления я обнаружила, что отзываюсь на них. Я уже очень давно не находила удовольствия в общении с другими людьми.
– Меня зовут Паула, – сказала она.
– А меня Фредди.
– Это уменьшительное имя?
– Нет, – сказала я. – Именно так меня зовут.
– Ясно. – Она посмотрела на меня с выжидательной улыбкой, и в конце концов я тоже улыбнулась.
– При крещении меня нарекли Фредерикой.
– Милое имя.
– Оно никогда мне не нравилось.
Я вытянула ноги к камину, словно разнеженная кошка. Здесь было уютно.
Паула улыбнулась, будто забавляясь. Я мгновенно смутилась, истолковав улыбку на свой лад, подобрала ноги, выпрямилась в кресле и взглянула на наручные часы. Циферблат был покрыт толстым слоем пыли. Я протерла стекло часов большим пальцем и замялась, не зная, что делать дальше. В конце концов я вытерла палец о штанину. К черту все приличия.
– Извините, – сказала я. – У меня был трудный день. Мне не следует засиживаться у вас.
– Оставайтесь сколь угодно долго. У меня сегодня свободный вечер.
Через минуту я сказала:
– Сегодня я вытащила из-под завалов четырнадцать человек.
– Тогда понятно, почему вы так устали и почему у вас в волосах штукатурка. Почему вы этим занимаетесь?
– Кто-то же должен.
– Да, но почему именно вы?
– Сейчас я нахожусь в отпуске по болезни, но на самом деле я не больна, если вы меня понимаете.
– Прекрасно понимаю.
– И мне нужно делать что-нибудь, я не могу просто сидеть сложа руки. Или я по-настоящему заболею.
– Вы ведь летчик-испытатель, верно?
Я поставила свою чашку кофе на приступку камина.
– Я говорила на работе, что вы живете прямо надо мной, но мне не поверили.
Я рассмеялась. Но даже не очень иронично. Любая резкость казалась сейчас неуместной.
– Я все думала, встречусь ли с вами когда-нибудь, – сказала она. – Вы так часто пропадали невесть куда и так надолго. А когда мне удавалось мельком увидеть вас, вы казались такой отчужденной. Словно не хотели, чтобы кто-нибудь сказал вам «привет».
– Это не так.
– Наверное, но я не хотела испытывать судьбу. Все мы боимся оказаться отвергнутыми, правда ведь?
– Не знаю. А что, действительно боимся?
– Возможно, вы боитесь другого.
– Разве я чего-нибудь боюсь?
– Это похвальба?
Со мной редко разговаривали в таком вызывающем тоне. Я поняла, что мне это нравится.
– Пожалуй, – сказала я. – Возможно.
– Неужели вам трудно признать, что есть вещи, которых вы боитесь?
Боюсь? Вопрос слишком серьезный.
– Вовсе нет, – сказала я. – Люди, которые ничего не боятся, представляют опасность для себя самих и для всех окружающих. – Это прозвучало самодовольно.
– Я имела в виду другое.
– А что вы имели в виду?
– Неважно. Мне не стоило спрашивать. Это меня не касается.
Я хотела, чтобы она спрашивала. Я могла бы сидеть здесь весь вечер, отвечая на вопросы и парируя выпады.
– Хотите шнапса? – спросила она.
– Спасибо, я не пью.
– Совсем? Никогда?
– Ну, очень редко. Стаканчик, не более. – Я со стыдом вспомнила о своей одинокой оргии.
– Выпейте. За компанию со мной.
Крепкие напитки в те дни продавались только на черном рынке, и предложение выпить дорогого стоило. Я согласилась.
Паула налила по пятьдесят граммов в две зеленые рюмочки из матового стекла и одним глотком осушила свою. Я проделала то же самое. Во рту шнапс казался безвкусным, теплым и маслянистым. В горле он превратился в огонь.
Он медленно растекся по моим жилам, и все вокруг окрасилось в более теплые, насыщенные тона: огонь в камине, красновато-коричневые бархатные шторы, каминная полка, заставленная фотографиями и непонятными вещицами, афиша кабаре и мандолина на стене, лицо Паулы между книжной полкой и косяком ведущей на кухню двери. (Тонкое лицо. Упрямый подбородок; маленький, чуть вздернутый нос; ясные внимательные карие глаза.)
– Вы живете одна? – спросила я.
– Да.
Я почувствовала удовлетворение.
