Только теперь Головнину стало ясно, что эта красивая девушка с какой-то целью разыгрывает его. Она так ослепила, что ему и подумать было робко завязать знакомство с нею.
Не узнав еще ничего о ней, он уже боготворил ее. «Какая я ей ровня, мне ли до нее!» Чувствуя себя приниженным, он озлился.
— Я помогу вам найти Лешу, — с мрачной решимостью сказал он.
— Неужто! — Вся она засветилась радостью, будто вот-вот бросится на шею. Но Сергей, теперь уже прозрев, принял ее радость за показную. Нащупывая в кармане жалкие рубли, он довольно бесцеремонно потащил ее за руку в раздевалку. «Сейчас она увидит Лешу».
— Ого! Да с вами опасно. — Людмила поняла, что переиграла, что парень рассердился, но особенно не сопротивлялась, пересилило любопытство: «Что за жизнь без приключений!»
До наступления Нового года оставалось около часа. Они почти бежали по обезлюдевшей улице. Потом Людмила удивлялась и храбрости своей и тому, что безропотно подчинилась, ушла с вечера, от подруг, с совершенно незнакомым парнем. А Сергей, цепко удерживая ее руку, грозился: «Я ей покажу Лешу. И другу Леши покажу, когда увижу…»
Они уткнулись в стеклянные двери перестроенного старого здания. У двери с внушительной табличкой: «Закрыто» — они оказались не одни. Сергея это не смутило, забарабанил кулаком.
В стекле показалась крупная фигура швейцара. Вид его ничего хорошего не предвещал: одутловатое лицо, на котором когда-то черти изрядно поплясали, пылало гневом — назойливые вечерние посетители довели мужика до белого каления. На такого лучше не нарываться, и стоявшая в ожидании толпа, осторожничая, попятилась.
Головнину только того и надо было, он отчаянно взывал к швейцару, стучал в дверь, тряс ладошкой перед самым стеклом (что, дескать, ты!), другой рукой продолжал держать Людмилу.
Дядя с недобрым лицом наконец сдвинул запор: повинуясь его мощной длани, ухватившей за отвороты пальто, Сергей влетел в ресторан вместе с перепуганной Людмилой.
— Ну?!
Столько чувства было вложено в это «ну!», что Головнину стало нехорошо; швейцар возвышался над ним глыбой, мог раздавить при желании, как букашку.
— Женимся мы, — сказал он перехватившим голосом.
— Многие женятся, пережениваются. Дальше что?
А что могло быть дальше? Втащили за грудки, вытолкают в шею. Один-то он бы стерпел, но рядом была Людмила, — не праздновать же труса на ее глазах. Сергей собрал всю волю.
— Неужели не узнаете, дядя Леша? — стараясь казаться обиженным, спросил он. Потом к Людмиле, поясняюще: — Это тот дядя Леша, о котором я тебе говорил.
Швейцар внимательно изучал пария: затертое пальтишко, мохнатая шапка, лицо скуластое, чуть вздернутый нос, — не признал, но и уверенности не было, что видит первый раз; оглядел Людмилу, и нельзя сказать, что подобрел, но уже не было на лице той свирепости, с какой втащил их.
— Столики заранее раскуплены, куда вы пойдете?
Со второго этажа слышалась музыка, многоголосый говор. Сергей посмотрел туда. Он уже был спокоен: «Главное, прошли, остальное утрясется».
— Так, дядя Леша, бутылочку шампанского мы и у вас выпьем. — Он кивнул на закуток в раздевалке. — А потанцевать и наверх можно сбегать. Свои ноги, не казенные.
Людмила не знала, что и подумать, чем все это кончится, сама из-за себя испортила вечер. «Вот и влюбила парня, который „вон там стоит у колонны“, ненормальный, шальной какой-то. Что правда — нашел „Лешу“. Страшилище-то какое этот дядя Леша». Она ждала, когда швейцар выкинет их за дверь.
— Ну и нахал ты, парень, — сказал швейцар, и подобие улыбки скользнуло по его рябому лицу. — Снимайте пальто, ладно. Мне поваднее. Женитесь, значит?
Людмила хотела запротестовать, но Сергей сдавил ей пальцы: он все еще не выпускал ее руку из своей.
Это был для них самый памятный, приятный вечер. Сергей не раз вспоминал и удивлялся удовлетворенно, как ему пришло на ум притащить Людмилу к швейцару дяде Леше. Он всего один раз был в этом ресторане: после службы знакомые ребята завели его сюда, и он случайно услышал, что швейцара зовут дядей Лешей. А дядя Леша своей внешностью запомнился сразу.
— Что, достукались?
— Почему так злорадно?
Людмила стояла перед зеркалом, причесывалась. Волосы у нее шелковистые, почти темные, завивающиеся у шеи. Она была принаряжена — в сером костюме, сапожках.
— А как еще говорить, — сказала она, не повернув головы. — Уж на людей бросаться стали. Давно знала, чем все кончится.
— Ты что-то все стала знать наперед.
— Да не ссорьтесь вы! — нервно выкрикнула Нинка. Нинка, тоже одетая — светлое пальто, модная, из куньего меха шапочка, — сидела у стола, за которым Галя готовила уроки.
Взбалмошная и участливая по натуре, Нинка больше переживала за других, чем за себя. Она знала о случившемся с Людмилой от самой Людмилы, не осуждала ее, но и защищать не могла. Незачем было Сергею отпускать жену на юг, где сам воздух — отрава; худшее — что человек этот здесь, Сергей знает его. Людмила и сама казнится, но легче преступить запретное, чем потом остановиться.
— С ним не ссориться?! Каменной надо быть, чтобы не ссориться.
Людмила любила его, много было с ним связано хорошего, ждала и боялась объяснения. Ей и в голову не приходило, что Сергей только догадывается о том, что знали многие.
У нее было тогда странное состояние, безразличие ко всему. Отпуск пал на летние месяцы, а Сергей по графику должен был идти осенью. Она высказала желание съездить на юг, он, обеспокоенный ее здоровьем, ничего не имел против. Поехала без путевки.
Не так все оказалось на месте, как она предполагала. Платила бешеные деньги за койку в душной, на пять человек, комнате, выстаивала очереди в столовых и чувствовала себя в пестрой шумной толпе отдыхающих совершенно одинокой. И как же обрадовалась, когда неожиданно встретила знакомого человека со своего завода. Это было чудо из чудес: за тысячи километров, две родственные песчинки среди моря песка…
Тот отдыхал по путевке, но к установленному в санатории распорядку относился снисходительно. Оказался практичным — нашел ей отдельную комнату, где-то достал курсовку. Теперь ей не надо было выстаивать в длинных очередях, чтобы кое-как поесть, в комнате она была полной хозяйкой. Днем на море, вечером прогулки по набережной или танцы — все время он был с ней. Когда у него кончился срок путевки, а ей еще рано было уезжать, он остался. И это были дни беспамятства…
Людмила говорила, повернувшись к Нинке:
— Я даже не знаю, было ли у нас с ним что-то хорошее. Только думал о себе.
И это взорвало Сергея. Она всегда брала верх, но он не настолько подавлен, чтобы не сопротивляться.
— Может, объяснишь, в чем дело? В последнее время я слышу от тебя одни попреки. Хочешь разрыва — противиться не буду. Давай в конце концов договоримся… Когда я с тобой соглашался, тебе жизнь казалась неинтересной. Если ты хочешь ежедневного крика, ладно, смогу, только противно.
Он устало опустился на диван. Дочка вскочила из-за стола, ласкаясь, зашептала на ухо:
— Папа, к тебе дядя приходил, его с работы вытурили. А я все сделала, смотри. — Она сунула в руки тетрадку.
Кроха всегда вмешивалась, если у матери с отцом возникали ссоры. Умница! Сергей заглянул в тетрадь — опять каракули и кляксы.
Спросил строго:
— Что за слово придумала — вытурили?
— Дяденька сам сказал, — пояснила дочка. — Он пошел в больницу к дяде Паше. Ему самовар подарили.
— Самовар? Почему самовар?
— Приходил шофер Вася, увольняется он, — сказала Нинка. — А дядю Пашу проводили на пенсию, подарили самовар. От радости или еще от чего лежит в больнице. У моего в санчасти.
— Но почему самовар?
— Как же! Всем что-нибудь дарят. — Нинка сокрушенно покачала головой. — Хоть бы моего вытурили, без самовара. Человеком, наверно, стал бы…
— Что вы за народ, понять не могу! — возмутился Сергей. — Такое о муже!
— А как же, Сереженька! — Нинка, что на нее непохоже, готовилась зареветь. — Все сделаю, чтобы ему было хорошо, не знала я, какая у вас неприятность вышла. И все-таки иду и трясусь.
— За собой никакой вины не чувствуешь?
— Ох, Сережа!
— Вот-вот, — засмеялась Людмила. — Они только и ищут вину в других. Есть люди, от которых исходит свет, про кое-кого такого не скажешь.
Людмила явно вызывала на продолжение ссоры. Чувствуя вину перед мужем, она все-таки хотела, чтобы виноватым выглядел муж.
Сергей легонько подтолкнул дочку:
— Иди побегай со Славиком. Он в коридоре.
Дочка капризно вытянула губы, исподтишка посмотрела на мать. Людмила не оглянулась, подкрашивала губы.
— Не хочу! Он дерется.
— Не можешь дать сдачи? — Сергей плохо понимал, что говорит. — Ты старше его.
— Елена Петровна не велела драться.
