Все молча, с напряженным вниманием слушали Кремера.
— Скажи, вот ты отдал бы ребенка эсэсовцам? — спросил Кремер стоявшего поблизости Прибулу.
Молодой поляк не ответил. Но Кремер заметил гневный блеск его глаз.
— Вот видишь, как тяжело принимать решение о жизни и смерти! Ты думаешь, мне легко готовить эшелоны смертников?
Кремер повернулся ко всем:
— Что же мне делать? Пойти к Клуттигу и заявить: «Я отказываюсь выполнить приказ. Расстреляй меня к чертовой матери!..» Великолепный поступок, а?.. Вы наверняка поставили бы мне памятник… Но я отказываюсь от такой чести и посылаю людей на смерть, чтобы… спасти людей, которых иначе расстрелял бы Швааль!
Кремер всматривался в обращенные к нему лица.
— Понимаете вы это?.. Понять это, конечно, не так легко! И вообще все не так легко. Труден каждый шаг. Ибо теперь мы должны не просто принять решение! Мы не можем просто сделать выбор между жизнью и смертью! Если бы это было так, я сказал бы: «Хорошо, вооружаемся! Завтра начинаем стрелять!» Ответьте мне: потому ли мы довели Пиппига до гибели, что спасали ребенка? Скажите: должны ли мы были отдать малыша на гибель, чтобы спасти Пиппига?.. Ну, говорите! Кто даст верный ответ?
Кремер разволновался. Он хотел сказать еще многое, но говорить ему было все труднее, он начал помогать себе руками, но все-таки не находил нужных выражений и в конце концов сдался.
Люди молчали. Казалось, будто Кремер снимал каждое из своих тяжелых слов с чашки весов и клал его в руки слушателям: возьмите и взвесьте сами!
Слова Кремера отрезвили собравшихся. В дальнейшем обсуждение шло уже без резких выпадов и было доведено до конца.
Вместе с руководителями групп члены ИЛКа разработали тактику на ближайшие дни. Предложение начать вооруженное сопротивление было отклонено, как преждевременное. Обменявшись мнениями, люди пришли к выводу, что затишье на фронте может быть лишь кратковременным и что дни фашистов в лагере сочтены. Как ни горько было отправлять еще тысячи на смерть, тактику задержек и пассивного сопротивления решено было сохранить.
Пришел Брендель из лагерной охраны. Он шепотом сообщил что-то Бохову, на лице которого отразился живейший интерес.
— Товарищи! — воскликнул он. — Фронт снова двинулся! Только что получены достоверные известия! К востоку от Мюльгаузена идут напряженные бои! Лангензальца и Эйзенах пали!
— Спокойно! Не кричите так! Вы с ума сошли!
Кремер кинулся в гущу товарищей, которые повскакали со скамей, и с трудом восстановил тишину.
На следующий день Кремер с раннего утра получил новый приказ: в течение нескольких часов подготовить для отправки десять тысяч человек, за которыми должны последовать еще десять тысяч. На тот же день был назначен — особо от других — уход восьмисот советских военнопленных.
В казармах уже орало и командовало начальство, составляя конвой для больших эшелонов. Весть о падении Эйзенаха превратила спешное отступление в бегство. Тысячи заключенных уже несколько дней назад мысленно приготовились к походу. Лагерь был весь в движении. В то время как Кремер при содействии старост блоков и части лагерной охраны формировал первый эшелон, а от казарм к лагерю уже маршировали колонны эсэсовцев, ИЛК собрался в семнадцатом бараке на спешное совещание.
Уход советских военнопленных означал потерю мощных групп Сопротивления. Все же ИЛК решил, что военнопленные должны подчиниться приказу. Можно было предполагать, что наступающие американцы будут достигать все больших успехов. Поэтому военнопленные в пути, как только обнаружат близость американских авангардов, постараются одолеть конвой и пробиться к ним. Членов групп Сопротивления можно будет снабдить холодным оружием и несколькими пистолетами. Бохову поручили доставить оружие.
Это было решение биться насмерть.
Члены ИЛКа разошлись так же поспешно, как собрались.
Французы, поляки, русские, немцы, голландцы, чехи, австрийцы, югославы, румыны, болгары, венгры и многие другие национальные группы должны были сегодня войти в состав эшелона. Теснясь перед бараками, они метались, суетились, шумели и кричали вперебой на всех языках.
И вдруг в эту лихорадочную суету ворвался вой сирены: воздушная тревога! Ликуя, все бросились назад в бараки. Выстроившиеся было эсэсовцы помчались в казармы. По апельплацу пробежали шестнадцать человек санитарной команды. Рейнебот крикнул им сквозь запертые ворота:
— Убирайтесь назад!
Санитары на миг остановились в недоумении, потом повернули и побежали по апельплацу вниз. Заключенные, прильнувшие к окнам бараков, кричали друг другу:
— Санитарную команду больше не выпускают из лагеря!
Кён дал знак своим людям, чтобы они бежали в лазарет, а сам свернул в сторону канцелярии, рванул дверь в комнату Кремера и в радостном упоении закричал:
— Ура, ура! Бешеным гонкам конец!
Хлопнув дверью, он бросился догонять своих.
За несколько минут внутри лагеря и вне его стало пусто, словно все кругом подмели. Вдали слышалось глухое громыхание разрывов. Стены бараков сотрясались, и заключенные теснились, как люди, застигнутые грозой и спрятавшиеся от нее под крышу. Все еще со скатанным одеялом наискось через грудь, с кружкой и миской на веревочке, заменявшей пояс, с завязанным пакетом или картонкой под мышкой ждали они, прислушиваясь к удивительным звукам, долетавшим извне. А что, если американцы ближе, чем можно было надеяться и предполагать? Откуда идет это буханье, эти раскаты? Из Эрфурта или уже из Веймара?
В бетонных убежищах отсиживалось эсэсовское начальство — Швааль, Клуттиг, Вейзанг, Рейнебот, Камлот и офицеры войсковых частей. Стрелковые ячейки и противоосколочные щели были забиты эсэсовцами. Заслышав гул разрывов, они невольно пригибали шеи. Сила, превосходящая их силу, держала их под железным гнетом.
Уже час сидели эсэсовцы молча, охваченные паникой, потом еще час. Когда наконец сирена провыла отбой, они повылезали в дикой спешке из-под земли, как испуганные муравьи. Раздались пронзительные свистки, командные выкрики. Снова начали формироваться эсэсовские колонны. Швааль и его свита перебежали назад в административное здание. Рейнебот поспешил в свой кабинет, и через минуту в громкоговорителе зазвучал его голос:
— Лагерный староста, сейчас же двинуть эшелон! Сейчас же двинуть эшелон!
Во время тревоги тысячи заключенных клялись, что больше не покинут лагерь. Теперь, повинуясь властному приказу, они покорно потащились к воротам. Никто не вел счета — слишком велика была спешка. Кремер не мешал убегать всем, кто хотел.
— Удирайте, может, вам повезет!
Блокфюреры не появлялись — у них хватало дела на плацу, откуда они гнали толпу. За последней партией железные ворота захлопнулись.
Некоторые старосты, последовав за своими блоками, добровольно присоединились к эшелону. Остальных старост Кремер, когда окончился последний натиск, созвал в один из опустевших бараков.
— Сегодня должны уйти еще десять тысяч человек, — сообщил Кремер. У него был очень утомленный вид. На лицах старост последние душевные потрясения тоже провели глубокие борозды.
«Можем ли мы это допустить? В состоянии ли мы оказать сопротивление? Кто знает, насколько близко подошли американцы?»
— Кто знает! — устало заговорил опять Кремер. — Слушайте! Я больше не стану составлять эшелоны, так и знайте. Воздушная тревога подарила нам драгоценные часы. Может быть, сегодня тревога повторится и эвакуации не будет. А может быть, фашисты снова устроят облаву. Пока мы еще находимся во власти эсэсовцев, моя проклятая обязанность — выполнять приказы. Поэтому я сообщаю вам приказ о втором эшелоне, но я больше не буду составлять его, даже рискуя, что нас погонят силой. Вы меня поняли?
Кремер не стал ждать ответа, прочитав его на лицах.
— Держитесь! Стойко держитесь! И скажите это другим товарищам.
На пути к баракам старост останавливали взволнованные люди. Противоречивые слухи волновали заключенных.
— Правда ли, что у Буттштедта выброшен десант стрелков-парашютистов? И что американский авангард приближается к Эрфурту?
— Знаете ли вы что-нибудь точно? Выяснили вы что-нибудь? Верно ли, что сегодня должен уйти еще один эшелон?
Вопросы, надежды, опасения…
Жесткая лагерная дисциплина, все эти годы державшая заключенных под своим игом, распалась в хаотической суете последних дней. Никто больше не думал о предписаниях и запретах. Фашисты потеряли власть, и для массы заключенных оставалась только опасность эвакуации или уничтожения.
Бохов в сопровождении Кремера пошел в барак советских военнопленных. Богорский и несколько предводителей групп Сопротивления уединились с немецкими товарищами в уборной блока. Бохов принес с собой пять пистолетов, которые мгновенно исчезли под одеждой заключенных.
