На следующее утро Татьяна вместе с другими пассажирами пошла на переправу через Белую, а вся переправа — дед на рыбачьей лодке! Дождавшись своей очереди и поблагодарив деда, жена продолжила свой путь, стараясь не отстать от попутчиков. Преодолев по грязи за день несколько десятков километров, к вечеру Таня дотопала до конечной цели.
В областном городе жена в первую очередь пошла по адресу своей подруги Веры Довбни, которая все знала здесь и могла дать дельные советы. Встретились подружки, разговорились, поплакали — у одной муж пропал без вести, у другой лежит раненый, дома остался ребенок… Вера рассказала, как найти школу, в которой размещался госпиталь, как по кратчайшему пути пройти к нему. В заключение Вера добавила, что при посещении госпиталя ей и Натой никаких документов не спрашивали, и посоветовала сумочку с документами оставить дома, что Таня и сделала.
И вновь, и минуты не перед охнув, к вечеру жена пошла искать госпиталь. Попасть к раненому мужу оказалось не так просто, как думалось вначале. Оказалось, что можно проделать десятки километров пешком, но единственный шаг через порог госпиталя сделать гораздо сложнее.
Пришедшую женщину в госпиталь не пропустили и на слово не поверили, потребовав паспорт, оставшийся на квартире вместе с сумкой. Не бежать же на ночь глядя в такую даль по темным улицам! Никакие уговоры не помогали. В таких случаях выход у женщины всегда один — слезы, и она расплакалась от обиды. Сердце вахтерши дрогнуло, и она направила Татьяну к «высочайшему лицу» — военкому госпиталя. Все объяснения начинаются сначала: что она жена такого-то, приехала издалека, паспорт остался у знакомой, хочет повидаться с мужем… Все так, но ведь «высочайшее лицо» тоже не лыком шито, почему он должен верить на слово? Он тоже хочет проявить бдительность! Проявить доброту, внимание к женщине оказалось не в его силах и правилах, на фронте он не бывал и горя не видел…
Почему бы этому, с позволения сказать, военкому, было не подняться с насиженного места, сделать всего несколько шагов до палаты, провести посетительницу к больному, убедиться в правоте ее слов — и доброе дело сделано. К сожалению, этот человек поступил по-иному: он вызвал к себе няню, няня вызвала медсестру, а уж сестра вызвала меня, лежачего больного, чтобы я пришел к военкому и подтвердил, что это действительно моя жена. Как говорится — комментарии излишни…
Наконец-то свидание состоялось — в коридоре, непродолжительное, но трогательное, все беды были позабыты. Военком, потирая руки и улыбаясь, был доволен собой. Сколько же человеку нужно, чтобы сделать для него доброе дело — совсем немного, чуть-чуть уделить ему внимания! Все последующие дни мы уже встречались без всяких препятствий, разговорам и расспросам не было конца, а разговаривать было о чем — проблем было много, и не только тех, что остались позади, но и грядущих…
Тем временем лечение продолжалось, но конца ему не было видно, перевязки и чистки раны следовали одна за другой. Из глубокой раны продолжалось выделение грязной желтой жидкости, мелких осколков, обрывков шерсти от свитера. В локтевой сустав, где рука была наиболее раздроблена, вставили дренажную трубку, через которую, как по водопроводной трубе, вытекала гнойная жидкость.
Положение как будто несколько нормализовалось — врачи лечат, жена сидит у постели и оказывает помощь медсестрам. Но недолго продолжалось такое благополучие. На фронтах шли кровопролитные бои, неспокойно было и на Южном и Юго-Западном фронтах. Назревали летние события, в госпиталь поступали новые партии раненых бойцов, а мест не хватало.
Враг рвался на Кавказ. Об этом было известно и советскому командованию, но твердой уверенности не было. По-прежнему считалось, что главным направлением остается московское, и все внимание было приковано к этому участку фронта.
В госпиталях, как правило, проходит вечное движение, и наш ворошиловградский госпиталь не был исключением. Тяжелораненые, которые нуждались в длительном лечении, подлежали эвакуации подальше от фронтовой полосы. Пришел и мой черед, и после полутора месяцев я был внесен в списки на эвакуацию в ночь с 30 апреля на 1 мая. Обычно в таких случаях больных накануне предупреждали, что нужно быть в готовности.
Для меня это предупреждение имело особое значение — нужно было решать, как быть с женой. Она была на распутье — с одной стороны, беспокойство за оставленного ребенка, с другой — за больного мужа. Как лучше поступить и что предпринять? На следующий день с приходом Татьяны в госпиталь пришлось поставить ее в известность и объяснить обстановку. Ехать ли ей со мной или возвращаться домой? Думали, обсуждали и пришли к выводу, что ей нужно эвакуироваться вместе со мной. В эти же сутки, ночью, мы встретились на вокзале возле санитарного поезда. Эшелон был добротный, все пассажирские вагоны со специальным оборудованием и приспособлениями для перевозки раненых. Я обратился к начальнику санитарного поезда. Объяснили с женой обстановку и попросили разрешения, чтобы она могла сопровождать меня. Вопрос был решен положительно, без всяких осложнений и дополнительных просьб, чего мы даже не могли и ожидать. Меня вместе с женой поместили в вагон, где была расположена операционно-перевязочная комната, а рядом, как бы в нише, оказались одна над другой две койки.
В ночь под 1 мая 1942 года санитарный поезд тронулся с ворошиловградского железнодорожного вокзала. Мы не знали, в каком направлении он движется, да это было и не столь важно в то время. Главное, что мы ехали вместе, было «отдельное купе», где мы могли спокойно уснуть без тревог и забот.
С рассветом на первой же остановке мы узнали, что проехали Ростов-на-Дону и теперь находимся в Батайске. Стало ясно, что наш путь лежит на Кавказ. Поезд двигался по кубанским степям, теплая весна была в разгаре, вокруг было много зелени. К исходу дня поезд сделал очередную остановку в Махачкале, столице Дагестана. Это был первый пункт, где с поезда разгружалась часть раненых, которые направлялись в местный госпиталь для продолжения лечения. Мы были свободны в выборе места, сошли на перрон и осмотрелись. Вокруг была такая привлекательная природа, что было решено остаться в Махачкале. Покидая санитарный поезд, мы выразили свою искреннюю благодарность врачу и медсестрам за их внимание и заботу.
Пока проходила разгрузка поезда, стемнело. Эвакуированных размещали в автобусах и специальных машинах, развозивших раненых по госпиталям города. В один из таких госпиталей, который находился на окраине города в школьном здании, привезли и меня с женой. Поместили меня в большой палате на втором этаже, где уже лежало 30–40 человек раненых. Лежать в такой палате было невеликим удовольствием — много шума, громких разговоров, стонов, нецензурной брани…
Жена осталась в вестибюле, возле дежурной сестры, где в ее распоряжение был предоставлен диванчик, на котором она прокоротала первую ночь. Утром при помощи медработников она сняла рядом с госпиталем комнату, вернее, койку в общей с хозяйкой комнате, определив таким образом свое ближайшее будущее.
Когда я оказался на койке, то выяснилось, что, несмотря на позднее время, сна ни в одном глазу не было. В голову приходили все новые и новые мысли: думы о жене, где и как она устроилась на ночь, беспокоила рука, а перевязок в этот день, как заявила сестра, уже не планировалось. У каждого из больных, лежащих здесь, были свои заботы и проблемы, одним оказывали медицинскую помощь — давали лекарства, делали перевязки, поправляли постели, другие — «не срочные» — должны были ждать следующего дня, многие еще не спали и бродили по палате, чего-то требовали, звали сестру и не могли уснуть.
Я лежал на койке и наблюдал за окружающими. Ночь была впереди, давая много времени для размышлений. В мыслях я возвращался в полк, к друзьям, погружался в боевую работу — там были штурмовки вражеских войск и море зенитного огня, воздушная разведка и бои с самолетами противника, там гибли люди…
Вспомнился и сын Гена, которому уже исполнился год, с первых дней которого ему так не повезло в жизни… И разве только ему одному? Сотни тысяч младенцев остались сиротами, без отцов и матерей. Вот и этому малютке пришлось на руках у матери бежать от нашествия врага, а затем, оставшись без матери у бабушки в деревне, пережить голод и холод, пожары войны, артиллерийские канонады и бомбежки, прятаться в подвалах и землянках, скитаться по пыльным и дымным дорогам войны, пережить многие болезни…
Но в тот момент, когда я лежал на больничной койке госпиталя, я прежде всего думал о жене, которая ютилась здесь, на деревянной кушетке в приемной госпиталя возле дежурной сестры. С этими мыслями я уснул.
Через несколько дней меня переместили на первый этаж, в небольшую трехместную палату, окно которой выходило во двор. С переходом в новую палату поменялись лечащие врачи и медицинские сестры, но остались по-прежнему неустанные забота и внимание к раненым — основная черта медперсонала госпиталя. Начальником хирургического отделения была женщина средних лет, весьма компетентная и опытная, большой практик, профессиональным мастерством заслужившая популярность и авторитет среди больных. Она лично делала сложные операции и назначала лечение.
