Имея запас продуктов и теплую одежду, наблюдателя затаились в нагромождениях камней. Они видели все: как подошла афганская колонна, как подорвалась боевая машина, а затем — трое сарбазов. Как появились русские саперы с собакой, закопошились там, на дороге. Стрелять в них душманы не решились, боясь выдать себя: неподалеку, метрах в трехстах, расположилось боевое охранение, не меньше взвода афганцев.
Задуманного не получилось, не прогремели мощные взрывы, не обрушился в пропасть участок шоссе, унося с собой людей и технику. С такой новостью нельзя было возвращаться к Сулейману — мог сгоряча уши отсечь. Настроение было скверное. Надеялись неплохо заработать в этом походе, а получается — почти ничего. Взорванная боевая машина — восемьдесят тысяч афгани. Трое саперов — каждый по семь тысяч… Малограмотные басмачи, кое-как сложив эти цифры с помощью пальцев, вздыхали от огорчения. Львиную долю возьмет Сулейман, остальное разделит среди моджахединов всей группы — по одной бумажке только и достанется.
Отходя вдоль ущелья вниз, к предгорьям, наблюдатели не выпускали из виду колонну, замершую на шоссе. Из английской винтовки «Бур» с оптическим прицелом умелый снайпер точно бьет на километр и даже дальше. Вот и искали они, чем поживиться. Ударить бы наверняка, с выгодой, и чтобы безнаказанно исчезнуть. Но как?
Задержались там, где ущелье сужалось, а на противоположной стороне, на овечьем выпасе, скопилось особенно много машин: и военных, и гражданских. Лежа среди камней, долго выбирали цель. За убитого офицера хорошо платят — тридцать тысяч, но с такого расстояния трудно определить, кто офицер, да и попадешь не наверняка. Лучше поджечь автомобиль.
В конце колонны, на некотором расстоянии от других грузовиков, стояло несколько крытых машин. Не штабные, антенн на них не было. Зато они ближе. Их, правда наполовину скрывали бугры, оставшиеся после строительства дороги, но душманы нашли такую точку, с которой одна из машин видна была почти вся. Ее и взял в перекрестие оптического прицела самый меткий бандит. Еще двое готовились бить по людям.
25
Советские бойцы не спеша поужинали и теперь покуривали, мыли котелки возле ручья — водопада. Около походной кухни собрались афганские сарбазы и женщины с детьми. Много женщин. И в чадрах, и с открытым лицами, некоторые одеты привычно для русского глаза. Ваня Сказычев посмотрел — есть очень даже симпатичные. Кивнул понравившейся, хотел развеселять, улыбку вызвать, однако безрезультатно. Никакой реакции. Суровость, потупленный взор. Такое у них воспитание.
Потом Сказычев забрался в кабину: лейтенант Тургин-Заярный приказал ему передвинуть грузовик вправо, стать впритирку к Башнину. А сюда подойдет бронетранспортер, прикроет спецмашину с толом от возможного обстрел из-за ущелья. Не лишне подстраховаться на период темноты.
Тургин-Заярный шагах в пяти от грузовика разговаривал с афганским офицером: Ваня видел крепкую шею и широкую спину афганца, обтянутую форменной суконной рубашкой. Чуть подальше Павлина и Борис Башнин прибирали после ужина «стол» — растянутую на земле скатерть. Лицо у Павлины, как всегда, строгое. Она, конечно, поругивала сейчас Башнина. И было за что. Обидел Башнин сержанта Ширинбаева. Мимолетно, ради краевого словца. Остроумие свое, как всегда, продемонстрировал. Сержант вызвался приготовить особый, зеленый среднеазиатский кок-чай. Кипятил на костре воду, искренне огорчаясь, что у него не та заварка. Ваня так и не понял, какой номер чая в походных условиях лучше, восемьдесят шестой или девяносто восьмой, но ни в этом дело, не в номерах. Да и не в чае, в конце концов, хотя заварка действительно была необычная. Прозрачный напиток, зеленоватый и вроде бы с желтизной. Запах и вкус приятные. Все хвалили Ширинбаева: и Павлина, и Тургин-Заярный, и Сказычев. Лишь Башнин как-то странно улыбался. Ширинбаев долго ждал его оценки. Не выдержав, спросил ревниво:
— Скажи, нравится тебе кок-чай?
— Ничего, — равнодушно ответил Борис. — Горячий. Только вроде бы до нас ого уже пили… верблюды.
Зачем же так! Ваня поспешал с шуткой: Башнин, мол, еще тот ценитель! Привык из водопровода пить, сырую и с хлоркой. Она ему больше по вкусу…
Ширинбаев понял старание Сказычева, засмеялся, но в душе, конечно, был обижен.
Прежде чем двинуть машину, Иван осмотрелся: Пава скатерть складывала, продолжая выговаривать Башнину. Бойцы прилегли на бушлатах, на плащ-палатках возле кошары, слушали радио. Машины, походная кухня, афганские барабухайки. Привычная обстановка для военных водителей, много повидавших на дальних дорогах.
И вдруг в какой-то миг все разом переменилось: события понеслись с невероятной скоростью, не оставляя времени для обдумывания. Возможны были только мгновенные решения и поступки. Срабатывало то, что было заложено в каждом всем его прошлым, всей предыдущей жизнью.
Выстрелов Ваня не услышал. Гудел мотор. И ветер дул в сторону ущелья, относя звук. Зато увидел: из спины афганца, ниже лопатки, брызнул фонтанчик крови, рубаха в том месте стала мокрой и черной. Афганец медленно оседал на землю, размахивая руками, будто хотел ухватиться за что-то, удержаться. И в эту же секунду краем глаза Ваня увидел, как вспыхнул двигатель спецмашины с толом, мгновенно осознал страшную угрозу: взрыв разнесет все вокруг, могут пострадать люди возле кошары и кухни, ближайшие грузовики с рисом.
Сам сообразил или уловил жест замполита, это не важно: он двинул грузовик вперед, чтобы толкнуть горящую машину туда, куда она была развернута — в сторону ущелья, до которого было метров пятьдесят, не меньше.
Ваня ударил в корму, толкнул спецмашину как раз в тот момент, когда в пылающую кабину, охваченную розовый с черной каймой пламенем, вскочил замполит и сразу же вывалился оттуда дымящимся комом. Но лейтенант успел сделать, что нужно, и тяжелая машина сдвинулась, пошла, преодолев канавку для стока воды. А вот у Сказычева заглох при ударе мотор, и грузовик застрял.
На призывный крик замполита бросились Павлина и Башнин, вместе с лейтенантом стали толкать горящую машину, и Ваня тоже присоединился, с разбегу нажал плечом, навалился всем телом, чувствуя: идет, катится, милая!
Он ничего не видел вокруг: ни солдат, спешивших от кошары на помощь, ни замерших возле кухни женщин. Только твердый борт, только медленно вращающиеся колеса, только переступающие сапоги. Что-то треснуло, грохнуло, ярче полыхнуло пламя, опаляя жаром лицо, и сразу же раздался голос замполита:
— Ложи-и-ись! — надсадно, задыхаясь, хрипел лейтенант, сам тем не менее продолжая толкать машину.
И Сказычев сообразил, что команда относится только к Павлине, упиравшейся в борт рядом с ним. А та будто не слышала.
Машина все так же медленно, тяжело продвигалась вперед.
Нечеловеческий яростный крик лейтенанта пронзил уши:
— Ложись! Падай!..
Никто не упал.
С размаху, носком сапога ударил замполит по напряженной ноге девушки, и она, охнув от боли и от неожиданности, свалилась лицом вниз, осталась позади. И, не поняв или не захотев понять, что произошло, возле нее бухнулся на землю Борис Башнин.
Павлина вскочила, чтобы бежать за машиной, но нога у нее подвернулась, и девушка снова упала, не сводя глаз с двух согнутых спин. До пропасти было совсем близко, но машина, спотыкаясь о камни, двигалась все медленнее. Там не хватало еще хотя бы двух рук, хотя бы одной человеческой силы! А Борис Башнин лежал, втиснувшись в ямку, ладонями закрыв затылок.
Павлина не могла встать и, плача от бессилия, ползла, ползла, ползла вслед за друзьями.
— Борька! — закричала она, с трудом поднявшись на колени. — Борька, беги! Помоги им!
Слова ее подхлестнули Башнина, взметнули с земли. Вытянув перед собой руки, он бросился на помощь товарищам.
Охваченная пламенем машина качнулась у края пропасти, клюнула носом и вдруг исчезла, растворилась в огромной ослепительной вспышке. Павлина ощутила резкую, колющую боль в ушах, но боль эта сразу прошла, вместо нее нахлынула слабость. Все стало каким-то туманным и зыбким. Казалось ей, будто плавно покачиваясь, уплывает она во тьму, в тишину…
