Ознакомительная версия.
На бегу Лебедев раскрыл сумку, вытащил из неё револьвер.
«У чекиста — он с маузером, — патронов куда больше, чем у меня, револьвер не тянет против маузера». Он затормозил, словно бы налетел на что-то, обернулся и присел на карточки. Два выстрела слились в один. В Остапчука попали обе пули. Он стрелял хуже бывшего флотского лейтенанта Лебедева. Остапчук с лёту проюзил по асфальту, что-то бессвязно сипя, налетел на решётку и бескостно повис на ней.
«Есть ещё порох в пороховницах, — Лебедев на бегу облизал сухие жёсткие губы, — и револьвер бьёт не хуже маузера».
Он промахнул канал, выбежал на горбатый пустынный мосток и очутился на Малой Невке.
Здесь же понял — не уйти! С двух сторон его обкладывали люди с оружием в руках — молчаливые, беспощадные, умеющие стрелять так же, как и он, — не то что мазила с косой чёлкой. Почему-то именно эту деталь — чёлка, прилипшая к влажному, словно бы изнутри испаряющемуся, с бледной пористой кожей, лбу, — он засёк особенно прочно, остро, хотя само лицо Остапчука уже смазалось — в глазах Лебедева, привыкшего, как и Шведов, засекать многие детали, оно не могло сохраниться. Лебедев закашлялся на бегу, покачнулся, подумал о себе, как о ком-то постороннем: «Всё!»
Услышав голос, пришедший из далёкого далека, будто с другой планеты:
— Сдавайся!
Этот далёкий безжалостный выкрик вызывал у Лебедева короткий смех, схожий с чахоточным кашлем. Он протестующе мотнул головой. Неужели бегущие к нему большевики — такие дураки, неужели думают, что он сделан из того же теста, что и они?
На бегу Лебедев засунул револьвер в сумку — он не простил себе этого, — круто размахнулся и бросил сумку в воду, по косой побежал к ближайшему дому, в котором темнел открытой дверью широкий грязный подъезд. Сумка отвлечёт преследователей, они кинутся за ней, распахнут рот — бывший лейтенант точно выиграет на этом минуты две. Для спасения ему большего не надо — только эти две минуты, и он оставит чекистов с носом.
Из кармана выдернул пакетик с порошком, развернул и на бегу, задрав голову, сыпанул порошок себе в рот — этот порошок взбодрит его, ему станет легче дышать, припустил с новой силой — у распахнутого подъезда должен быть открыт чёрный ход: из подъезда явно только что вывезли мебель или вытащили покойника, в крайнем случае он выпрыгнет через окно и уйдёт. Лебедев бежал прытко, словно козёл, и почти достиг цели, когда уже в подъезде из темноты на него спрыгнул человек, подмял. Лебедев закричал, услышав хруст собственных позвонков, полетел вместе с сидевшим на нём человеком вниз, так и не сообразив, что чекисты заманили его в открытый подъезд, как в ловушку. Так широко подъезд распахнули они специально для Лебедева. Детали этой операции продумывал человек, не менее сообразительный, чем Лебедев, — Алексеев.
В комиссариате милиции Васильевского острова, куда был доставлен беглец, удивились, найдя у Лебедева морфий, два несложных шифра, записную книжку, в которую секретной скорописью были занесены питерские адреса, инструкции финского генштаба и фальшивые документы на имя Ивана Корниловича Александрова.
А в портфеле, который Лебедев бросил в Малую Невку, находилась довольно мощная бомба.
Произошло это 29 июля 1921 года. Шведова чекисты пока не трогали — он наслаждался хорошей погодой, ходил по Питеру (все адреса и точки, где он бывал, засекали), обедал в коммерческих ресторанах, не жалея денег — были у него и царские, и керенки, и советские, всякие «дензнаки», словом; но всё это было обычной бумагой по сравнению с новенькими, словно бы только что отчеканенными, золотыми десятками; николаевские и александровские червонцы — это уже деньги, в голодном Питере можно было купить и ветчину со сдобным хлебом, и сало с английской консервированной колбасой, и банки с ананасами, привезённые из далёкого Сингапура.
Важно было понять, что в конце концов хочет Шведов, куда он протянет ниточку, которую тащит за собой из Финляндии? Алексеев вычертил на листке бумаги шведовские маршруты, задумался: рисунок маршрутов напоминал хорошо сотканную паутину. Покачал головой:
— Муха не пролетит!
Крестов скосил глаза в чертёжик, согласился:
— Плотно вяжет!
— Но что нужно сделать верблюду для того, чтобы не проскочить в ушко иголки?
— Не знаю, товарищ Алексеев, — недоумённо приподнял плечи Крестов. Ему не нравились такие шуточки.
— Завязать на конце хвоста узел, — Алексеев отвёл взгляд от чертёжика и азартно пощёлкал пальцами. — Вот сейчас такой узел ему и завяжем!
— И затянем.
— И затянем! — согласился Алексеев. — Но пока Шведов пусть ходит, пусть резвится. Червончиков у него, как вы думаете, много осталось?
— Если кончились, сбегает за ними в Финляндию.
— Э-э-э… Вряд ли мы ему это позволим, — не согласился со своим подчинённым Алексеев. — Сбегать в Финляндию… Нет уж. Но пока пусть по ресторанам ходит. Планы строит, пусть танцует, в общем, ясно?
Танец этот кончился очень скоро — раньше, чем предполагал Алексеев. Так сложились события.
Хотя Кронштадт и считался для морских офицеров опасным местом — у всех в памяти сидел адмирал Вирен, к которому ночью пришли матросы, разбудили без всяких церемоний и прямо на лестничной площадке подняли на штыки, — а дышалось в Кронштадте легче, чем в Петрограде.
И всё равно Чуриллова тянуло в Петроград. К Ольге. И если выпадало свободное время, он шёл на «адмиральский причал», садился на дежурный катер и отправлялся в «стольный град», переставший быть стольным, — столицу перенесли в Москву три года назад.
В последний раз он приехал к Ольге, а там — этот человек, вызывающий оскомину, с лицом раздавленной тележным ободом селёдки и пышными казачьими усами (и когда он только успел их отрастить?) — Шведов. Несмотря на неприятие, Чуриллов был подчёркнуто вежлив со Шведовым, Шведов с Чурилловым — тоже.
— Я предлагаю сегодня пообедать в ресторане, — сказал Шведов, потёр руки, — я иногда захожу в «Крышу», там дивно кормят.
— Не возражаю, — весело отозвалась на предложение Ольга и так же, как и Шведов, потёрла руки. Повторение жеста кольнуло Чурилова, и чего Ольга нашла в этом человеке? Ольга перевела взгляд на Чуриллова, всё поняла и рассмеялась. Затем, словно бы поймав себя на чём-то, оборвала смех и спросила: — Олег, вы с Гумилёвым видитесь?
— Очень редко. Дважды был в «Цехе поэтов», встречал его, пообщались на ходу — говорили о пустяках, на том общение и закончилось.
— Жаль. Гумилёв — очень значительная фигура в российской поэзии.
— Я знаю это очень хорошо, — с неожиданной печалью произнёс Чуриллов.
— Олег Семёнович, а что вы скажете о настроениях, бытующих в среде кронморяков? — Шведову надоел пустой разговор о поэзии и ещё о чём-то никчемном, и он решил перевести его в другое русло.
— Абсолютно ничего.
— Как так?
— Отношения между офицерами и нижними чинами в Кронштадте очень натянутые, реальных точек соприкосновения друг с другом — почти никаких. Я с матросами общаюсь редко.
— Жаль.
— Кому как… Мне — нет.
— Я смотрю, вам не очень-то дороги интересы «Петроградской боевой организации», — жёстким тоном произнёс Шведов.
— Я очень далёк от всего этого, — сказал Чуриллов, — далёк от политики, далёк от споров, кто лучше, монархисты или большевики… Первые, по-моему, здорово устарели и всем надоели со своей гувернёрской чопорностью и неуёмными претензиями на трон, вторые слишком рано вылупились из яйца и начали задираться, как голозадые цыганята, но, на мой взгляд, и те и другие — не в ладах со временем, в котором живут…
Шведов, иронично дёрнув ртом, похлопал в ладони:
— Браво!
Чуриллов сделал вид, что ничего не заметил, — таковы были на сегодня условия игры, но про себя подумал неприязненно: «И чего он всё время аплодирует? Себе, что ли? Вот актёр погорелого театра!»
— А насчёт того, дороги мне интересы «Петроградской боевой организации» или нет, не могу сказать ничего определённого.
— Вы согласны нам помогать?
— Не знаю.
— Раньше вы были другого мнения. Гумилёв, например, нам помогает. Он написал великолепную листовку.
— Это личное дело Николая Степановича.
— А вы не хотите нам помогать…
— Я же сказал — не знаю, — с досадой произнёс Чуриллов. — Не готов ответить.
— Мужчины! Мужчины! — Ольга повысила голос. — Разойдитесь по разным углам ринга.
— Действительно, чего это мы? — Шведов улыбнулся неожиданно мягко. — Нас ждёт «Крыша».
Чуриллов прикинул, сколько у него с собой есть денег. Немного, но всегда, на всякий случай, он носил с собой золотую десятирублевую монету — эти деньги ходили в России лучше всех бумажных банкнот, даже лучше хрустящих «Катенек», лучше британских фунтов и французских франков. Имелась, правда, ещё одна серьёзная валюта — доллары САСШ, но с их хождением Чуриллов не сталкивался ни разу. Он перевёл взгляд на Ольгу. Как она скажет, так и будет.
Ознакомительная версия.
