Когда оторвал голову от земли, ему показалось, что лежит он на краю облака: все ущелье доверху наполнилось молочной мглой. На фоне серого неба расплывчато чернели кусты.
Ваня прислушался. И здесь, на вершине, и там, в ущелье, стояла гробовая тишь.
Все кончено.
Ваня зарыдал.
Когда поднял голову, перед ним стоял немец. Солдат вырисовывался на фоне тусклого неба огромной черной глыбой — таким большим он показался Ване с земли.
Какое-то время они парализованно смотрели друг на друга.
— Ауф! — испуганно пролаял немец и вскинул автомат.
Острый холодок страха вошел в сердце, но голова осталась трезвой и ясной. Ваня стал подниматься, лихорадочно соображая, что делать. В кармане у него пистолет. Сейчас, как только встанет так выхватит его.
— Хенде хох! — приказал немец, когда Ваня был еще на коленях.
Ваня поднял руки, выпрямился. Они стояли лицом к лицу и прикованно глядели друг на друга. «Или я, или он меня. Или я — или он!»
Ваня вспомнил, как лейтенант учил выбивать оружие из рук врага. И не опуская поднятых рук, Ваня точным и сильным ударом пнул немца в пах и тут же, выхватив пистолет, выстрелил в упор. Немец с утробным всхлипом всосал воздух и мягко осел.
И в этот же миг страшный удар обрушился на Ваню сзади. Ему показалось, что череп брызнул осколками, и он полетел в черную мучительно больную пустоту, и, прежде чем потерял сознание окончательно, почувствовал, как тупо ударило в ногу и плечо…
Больше Ваня ничего не помнил.
Он не помнил, как, полуочнувшись среди ночи, пополз. Инстинкт самосохранения заставил его покинуть место, где он был почти убит. Он полз сквозь кровавый зыбкий туман, и сознание то возникало, то обрывалось; он то лежал, мертво уткнувшись лицом в землю, то полз, не чувствуя, что ползет, не понимая, что делает, находясь на грани жизни и смерти…
Плечо зарубцевалось, нога тоже заживала. Плохо было только с раной на голове. Начала гноиться.
Харальду снова пришлось стать хирургом. Сначала он обстриг волосы вокруг раны, а потом вскрыл ее уже проверенным методом. Когда гной и кровь вытекли, Альма засыпала рану стрептоцидом и наложила повязку. Ваня не издал ни звука, только побледнел да испарина высыпала на лице.
Он теперь целыми днями лежал у стены под створчатым окном, откуда лился солнечный свет и приятно грел. До него доносились звуки из внешнего мира. За стеной грузно топтался Харальд и рубил дрова. Полешки разлетались по сторонам, стукали о стену и с приглушенным шорохом падали в траву. Альма что-то говорила отцу, смеялась коротко, слышался легкий стук чурочек, складываемых в охапку, и быстрые шаги Альмы затихали в стороне дома.
Ваня был благодарен этим людям, ему было хорошо у них, но все больше и больше начала беспокоить мысль о возвращении в часть, о том, что он должен доложить о результатах разведки. Мучила мысль о потерянном пакете. Он уже несколько раз спрашивал о нем у Альмы и Харальда, но они или не понимали, о чем он их спрашивает, или действительно в его карманах ничего не было. Наверное, он выронил пакет, когда лез по ущелью. А может, немцы забрали. Если немцы, то дело совсем худо. Надо как можно быстрее возвращаться в часть и доложить начальству обо всем, что видел во время разведки. Скорее бы встать!
Ваня понимал, что он еще беспомощен, что надо лежать и набираться сил, ждать, когда заживут раны, но ждать становилось все труднее, и он с каждым днем все нетерпеливее прислушивался к болям в ранах, все больше хотелось подняться и попробовать свои силы.
Однажды, когда рядом никого не было, он поднялся со своего ложа. Ощущая легкое головокружение, неуверенно улыбался самому себе: что вот поднялся, уже есть силы стоять. Несмело, как на ходулях в детстве, сделал первый шаг, потом второй. В раненой ноге отдалось, закололо иголками. Скрипнула дверь, Ваня резко оглянулся, ногу прострелило пронзительной болью, перед глазами все поплыло…
Очнулся он от встревоженного шепота. Альма держала его обеими руками. Он слабо и извинительно улыбнулся. У него кружилась голова, и к горлу подкатывала тошнота. Альма что-то говорила успокаивающим голосом и, подставив свое плечо, легонько вела его к постели. Помогла лечь. Гладила по волосам, и сама все говорила и говорила что-то ласковое, и все улыбалась милой, теплой улыбкой. Ваня в порыве нежности и благодарности поцеловал ей ладонь. Альма вспыхнула, замерла, посмотрела длинным вопрошающим взглядом. Вдруг она протянула руку и легонько провела пальцем по шраму на брови у Вани, тихо и смущенно засмеялась и убежала. Ваня смотрел ей вслед, и растерянная радостная улыбка не сходила с его губ.
Прошло несколько дней.
Альма и Ваня были охвачены той чуткой теплотой друг к другу, тем счастливым праздничным чувством, которое возникает при внезапном обоюдном и радостном влечении. Теперь каждый взгляд, каждый жест были полны потаенного значения и смысла. Альма все время напевала. Харальд с молчаливым удивлением наблюдал за ней. Но однажды он увидел, как Альма и Вяйно смотрели друг на друга, и потемнел лицом. Он был ошеломлен.
Оставшись с Альмой наедине, спросил не предвещающим добра тоном:
— И давно это?
— Что? — ясно взглянула на отца Альма, хотя отлично поняла все сразу.
— Он русский.
Альма молчала.
— Он встанет на ноги и уйдет. Ты это понимаешь?
Альма, всегда тихая и уважительно-покорная, на этот раз вся напряглась и окаменела. Чувствуя ее молчаливый протест, Харальд взорвался. Он кричал, что не позволит в своем доме распоряжаться этому русскому и ей, соплячке, у которой в голове не все в порядке. Вне себя топал ногами. Впервые в жизни ударил дочь по лицу, и сам испугался этого.
Альма молчала, серые губы ее вздрагивали. И Харальд вдруг увидел, что перед ним стоит не девочка, какою он привык видеть дочь, а взрослая семнадцатилетняя девушка.
— Он же русский, он уйдет к своим, — повторял Харальд бесцветным голосом. — Он обязан уйти.
Встретив твердый взгляд дочери, остановился на полуслове, будто натолкнулся на что-то непреодолимое, и замолчал.
Харальд сидел перед камином, смотрел на огонь и думал о том, что вот Ингер сумела бы все объяснить Альме. Они нашли бы общий язык. Ингер тоже была упряма. Альма в нее. И такая же красивая, русоволосая и синеглазая… Как быстро летит время! Альма уже взрослая. А давно ли сама Ингер была такой же? Ингер вышла за него вопреки воле родителей. Он на лодке подплыл к тому берегу фиорда, где жила Ингер, и тайно увез ее. Увез без всякого приданого, и свадьбы не было. Да разве стал бы Харальд противиться, если бы Вяйно был норвежцем! Харальд знает, что такое любовь. И парень вроде работящий, руки у него умелые. Сегодня с ним чинили сеть. Харальд все присматривался. У Вяйно по-мальчишески оттопыренные уши и худая шея. Он совсем не похож на Эдварда. Сын был белокурым, а Вяйно — черный. Но все равно что-то есть у них общее: наверное, худоба, порывистость и неточность мальчишеских движений. Когда Вяйно уколол палец рыбацкой иглой и стал сосать его, у Харальда дрогнуло сердце: вот так же всегда делал Эдвард. От такого зятя он не отказался бы. А что дети часто поступают против воли родителей, так это испокон веков так. Разве Ингер по воле родителей поступила? Они ушли тогда из поселка вот сюда, на вершину сопки, выстроили домик, покрасили его в красный цвет, и свое гнездо Харальд видел издалека, когда возвращался с моря. Домик, как красное яблоко, светился среди зелени; зимой же среди снегов был еще заметнее и наряднее. Знакомые из поселка сперва не ходили к ним, а потом все позабылось, улеглось, и посельчане зачастили. Завидовали, что они так хорошо живут. Недолго длилось это счастье…
Альма расцвела, поет, глаза счастливые. Счастье ей, а того не понимает, что короткое оно, счастье это, ворованное. У кого только ворованное — неизвестно. У войны ли, у себя ли.
Внезапно Харальд вспомнил прошлый приход Людвигсена. Он что-то заподозрил, долго сидел тогда. Пил шнапс и Харальду подливал. А сам все говорил, какую награду обещают немцы, и все щупал взглядом, все стремился заглянуть в глаза. Вяйно надо отправлять. Это выход для всех: и для Альмы, и для Харальда, и для самого Вяйно в первую очередь. Завтра же Харальд сходит в поселок и переговорит с друзьями-рыбаками. Они помогут переправить Вяйно на ту сторону…
А Ваня лежал в своем укрытии и тоже думал. Они такие же, как русские, Альма и Харальд, только язык другой. А страна совсем не такая, какой представлял ее Ваня, когда шел сюда на разведку. Думал, тут вечный холод, тундра, а тут и березы растут, и сосны, как на Алтае. Только лето прохладное и ночи светлые. На Алтае лето жаркое, небо — бездонная голубизна. Здесь же небо низко прижато к горизонту. На Алтае озера синие, теплые, а тут вода стылая, серая, с металлическим отливом. Этот серый цвет то светлеет и растворяется в небе, то сгущается до свинцового в воде, то темнеет и становится зловещим и напряженным в скалах. А на Алтае!..
