Спустя несколько минут раздался звонок. Булавин нетерпеливо снял трубку.
— Слушаю вас, — произнес он громко. — А, Михаил Васильевич! Ну, какие успехи? Есть письмо на имя Глафиры Добряковой? Очень хорошо. Срочно пришлите его ко мне.
У диспетчера станции Воеводино Анны Рощиной был сегодня тяжелый день. Почти ни один поезд не удавалось ей провести по графику. То налеты фашистских бомбардировщиков задерживали поезда в пути, то неисправность вагонов, требующая отцепки, мешала отправить их со станции во-время, то с паровозами происходила какая-нибудь задержка. А тут еще на линии был паровоз Сергея Доронина, который вел тяжеловесный поезд, и ему нужно было обеспечить «зеленую улицу» — сплошной свободный путь.
Анна всегда радовалась успехам Доронина, лучшего машиниста дороги. Но ее не покидало чувство тревоги всякий раз, когда она должна была обеспечить ему «зеленую улицу». Ведь это не так-то просто — беспрепятственно пропустить один поезд вне всяких графиков!
Анна хорошо знала, что станция Низовье, на которой находилось оборотное депо, постоянно была забита составами. Рядовой машинист мог взять с этой станции лишь до двух тысяч тонн груза, а Сергей брал по три тысячи с лишним и этим разгружал станцию, всегда находившуюся под угрозой налета вражеской авиации. А раз уж он брал тяжеловесный поезд, ему нужен был беспрепятственный, свободный путь. Паровоз Доронина не мог останавливаться на промежуточных пунктах, на которых не всегда даже помещался его состав длиной более километра.
Все, что делала Анна для Сергея, делалось для пользы большого общего дела, и все-таки все чаще приходила к ней мысль, что на транспорте, где все находится в такой сложной взаимозависимости, рекорды одиночек вступают в какое-то противоречие с ритмом работы многих участков железной дороги.
Нужно было разобраться в этих противоречиях, найти какой-то выход, но Анна ничего пока не могла придумать.
Сегодня Анну беспокоил не один только Сергей Доронин. Сегодня отец ее, Петр Петрович Рощин, впервые вел тяжеловесный поезд. Это одновременно и радовало и тревожило ее. Она, правда, высоко ставила мастерство своего отца, старого, опытного машиниста, но все-таки он вел поезд с таким весом впервые, и мало ли что могло приключиться в пути…
А тут еще Сергей шел за ним следом, и если почему-либо застрянет вдруг отец, застрянет и Сергей. Как же тут было не волноваться? Но сейчас, кажется, самое страшное уже миновало: и отец и Сергей благополучно проследовали через станцию Грибово, перед которой был самый тяжелый на участке Анны подъем пути. Теперь нужно было только обеспечить им свободный проход до станции Воеводино.
В диспетчерской комнате, в которой работала Анна, был идеальный порядок. Тут находились лишь крайне необходимые для связи и контроля приборы и предметы. Ничто' не должно было отвлекать внимания диспетчера от его главной обязанности — командовать движением поездов.
На столе перед Анной лежал диспетчерский график, покрытый тонкой сеткой вертикальных и горизонтальных линий, по которым она с помощью диспетчерского лекала цветными карандашами наносила пройденный путь поездов своего участка. Прямо перед ней на длинной складной подставке висел микрофон, слева — продолговатый черный ящичек с названиями станций и маленькими ручками-ключами селекторного аппарата для вызова станций. В складках материи, драпирующей стены диспетчерской, потрескивал репродуктор. На стене висели большие электрические часы, пониже — расписание движения поездов.
Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Песочную.
— Как двенадцать сорок два? — спросила она в микрофон.
— Прибыл по расписанию, — отозвался из репродуктора голос дежурного по станции Песочная.
— У него набор воды в Городище, а за ним следом Доронин идет с тремя с половиной тысячами. Не задержит он Доронина? — спросила Анна.
— Рощин — хороший машинист, не задержит, товарищ диспетчер.
«Что же делать? — напряженно думала Анна. — Отец в самом деле хороший машинист. Зачем же ломать его график и задерживать на промежуточной станции дольше положенного времени? У него ведь тоже около трех тысяч тонн, и он не мешает пока Сергею, идущему следом. Да, но он впервые ведет такой тяжелый состав… Что будет, если он все-таки не выдержит скорости и Сергей с тремя с половиной тысячами нагонит его в пути?»
Анна нажала ногой педаль под столом и снова включила в сеть свой микрофон.
— Вызовите Рощина, — приказала она дежурному по станции Песочная, на которой у Петра Петровича была стоянка.
— Понял вас, — ответил дежурный.
Спустя несколько минут из репродуктора послышался голос:
— Машинист Рощин у селектора.
Анне хотелось бы сказать ему просто: «Папа, постарайся не подвести Сергея», и еще что-нибудь теплое, ободряющее. Но вместо этого пришлось спросить официально:
— Вы знаете, Петр Петрович, что следом за вами идет Доронин с тяжеловесным?
— Знаю, товарищ диспетчер. Не подведу Доронина.
— Но у вас набор воды в Городище.
— Воды хватит. Обойдусь без набора.
«Молодец папа!» — радостно подумала Анна и сказала в микрофон:
— Пропущу вас через Городище с хода. Помните только, Петр Петрович, что следом за вами идет Доронин с тремя с половиной тысячами.
Анна снова щелкнула селекторным ключом:
— Городище!
— Городище слушает.
— Тринадцать тридцать четыре ставьте на обгон. Двенадцать сорок два пропустите с хода.
— Понял вас.
— Доложите, когда проследует.
— Понятно.
Медленно текли минуты. Поезд Рощина по графику только в пятнадцать часов сорок минут должен был проследовать через Городище. За окном гремели зенитки, сотрясая стены здания, но Анна, казалось, не слышала ничего. Ее беспокоили отец, впервые взявший тяжеловесный состав, да Сергей Доронин с его тремя с половиной тысячами тонн важного для фронта груза. Сам командарм уже не раз справлялся о нем у начальника станции, и Анна знала об этом. А Сергей мог прийти во-время только в том случае, если отец не задержит его. И Анна теперь напряженно следила за временем, когда поезд отца должен был проследовать через Городище.
Трижды тяжело грохнуло что-то неподалеку от станции. С потолка на голову Анны посыпалась известка.
«Бомбят, наверное», — подумала Анна.
Но в это время раздался голос из репродуктора, она уже ничего не слышала, кроме него.
— Диспетчер!
— Я диспетчер.
— У селектора Городище. Двенадцать сорок два прошел тридцать пять.
«Наконец-то!» — облегченно вздохнула Анна, взглянув на часы. Стрелки их были на пятнадцати часах тридцати пяти минутах, но дежурный по станции Городище доложил Анне только минуты, так как в диспетчерской службе для лаконичности не принято было называть часы.
Выходило, что отец прошел Городище на пять минут раньше времени, предусмотренного графиком, и это обрадовало Анну.
«Молодцом оказался папа! — пронеслась торопливая мысль в голове Анны. — Он, конечно, всегда был хорошим машинистом, но зато уж слишком осторожным. А теперь помолодел словно. Непременно нужно написать Алеше и Лене на фронт о нашем чудесном старике!»
И тут мысли ее снова перешли к Сергею, и она подумала невольно, что это он, наверно, вдохновил отца на трудовой подвиг.
«А ведь это вообще идея, — обрадовалась Рощина, — пускать более слабого машиниста впереди сильного. Папа ведь только хороший машинист, а Сергей отличный, и он, папа, конечно, понимает это. Вот он и выжал все из своего паровоза, чтобы не подвести Сергея. Тут и чувство собственного достоинства заговорило, конечно. Да, это определенно удачная идея!»
Весь день у Анны было хорошее настроение. Она увереннее командовала своим диспетчерским участком, смелее принимала оперативные решения и к концу смены многие опаздывавшие поезда ввела в график.
Разгадка крапленого письма
Капитан Варгин был специалист по расшифровке секретных донесений. Ему и поручил майор Булавин заняться письмом Марии Марковны, написанным рукою Гаевого. Капитан тотчас же тщательно исследовал его, но ему долго не удавалось обнаружить никаких следов шифровки. Лишь после того, как письмо было сфотографировано, снимок его оказался покрытым множеством мелких крапинок, беспорядочно разбросанных по всему полю фотографии. Решив, что крапинки получились на снимке случайно, вследствие недоброкачественной фотопленки или фотобумаги, Варгин повторил опыт, но результат оказался тот же.
«Выходит, что крапинки тут не случайные», — решил Варгин и принялся размышлять, что бы они могли означать.
Было несомненно, что Гаевой нанес их на текст каким-то составом, воспринимаемым только фотопленкой, и они скрывали, видимо, второй, тайный смысл письма.
